-- Не от ума она, Флегонт Васильич.
-- А вот и нет! И я даже весьма понимаю, потому что мы, деревенские, прямые дураки выходим. Серафима-то Харитоновна и выходит права, потому как темнота-с... А только по женской своей части она, конечно, не понимает, что и темнота тоже проснулась и начала копошиться. Все ищутся, Галактион Михеич... Вы вот тут банки открываете и разные прочие огромадные дела затеваете, а от вас и к нам щепки летят... да-с. Теперь взять Ключевую, -- она вся зашевелилась. Мельники-то, которые жили всю жизнь по старинке, и те очухались. Недалеко ходить, взять хоть вашего тятеньку, Михея Зотыча, -- зараз две новых мельницы строит. Ведь старичок, а как хлопочет. Ну, и другие народы поднялись на дыбы... Кто во что горазд. И у всех уж на уме: не хватит своего капитала, в банке прихвачу и оборочусь. Вот какое дело... Уж все пронюхали, где жареным пахнет.
На поверку оказалось, что Замараев действительно знал почти все, что делалось в Заполье, и мучился, что "новые народы" оберут всех и вся, -- мучился не из сожаления к тем, которых оберут, а только потому, что сам не мог принять деятельного участия в этом обирании. Он знал даже подробности готовившегося похода Стабровского против других винокуров и по-своему одобрял.
-- Так и надо... Валяй их! Не те времена, чтобы, например, лежа на боку... Шабаш! У волка в зубе -- Егорий дал. Учить нас надо, а за битого двух небитых дают.
-- Ну, а как твоя ссудная касса?
-- Большим кораблям большое плавание, а мы около бережку будем ползать... Перед отъездом мы с попом Макаром молебствие отслужили угодникам бессребренникам. Как же, все по порядку. Тоже и мы понимаем, как и што следует: воздадите кесарево кесарю... да. Главная причина, Галактион Михеич, что жаль мелкие народы. Сейчас-то они вон сто процентов платят, а у меня будут платить всего тридцать шесть... Да там еще кланялись сколько, да еще отрабатывали благодарность, а тут на, получай, и только всего.
Эта теория благодеяния бедным рассмешила Галактиона своею наивностью, хотя в основе и была известная доля правды.
-- Так благодетелем хочешь быть? -- смеялся он, хлопая Замараева по плечу. -- С зубов кожу будете драть, из блохи голенища кроить?
-- А вы? У вас, Галактион Михеич, учимся... Даже вот как учимся. Вам-то вот смешно, а нам слезы.
-- Перестань ты дурака валять, Флегонт Васильич. Сами вы кого угодно проведете и надуете.
Замараев, живя в Заполье, обнаружил необыкновенную пронырливость, и, кажется, не было угла, где бы он не побывал, и такой щели, которую бы он не обнюхал с опытностью настоящего сыщика. Эта энергия удивляла Галактиона, и он раз, незадолго до отъезда в резиденцию Прохорова и К®, спросил:
-- А ты не был у Харитины, Флегонт Васильич?
-- Нет, не довелось.
-- Почему?
-- Все собираюсь, да как-то не могу дойти. А надо бы повидать. Прежде-то не посмел бы, когда Илья Фирсыч царствовали, а теперь-то даже очень просто.
-- Вот что, Флегонт Васильич... -- замялся немного Галактион. -- А если я тебя попрошу зайти к ней? Понимаешь, ты как будто от себя...
-- Могу.
-- Пожалуйста, не проболтайся.
-- Сделай милость. Тоже не левою йогой сморкаемся.
-- Видишь ли, в чем дело... да... Она после мужа осталась без гроша. Имущество все описано. Чем она жить будет? Самому мне говорить об этом как-то неудобно. Гордая она, а тут еще... Одним словом, женская глупость. Моя Серафима вздумала ревновать. Понимаешь?
-- В лучшем виде. Известно, бабы.
-- Так вот я с удовольствием помог бы ей... на первое время, конечно. К отцу она тоже не пойдет.
-- Вот это даже совсем напрасно. Одно малодушие.
-- Я знаю ее характер: не пойдет... А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны... Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
-- Весьма понимаю. Горденька Харитина Харитоновна.
-- Да, да. Так сделай это для меня. Как-нибудь сочтемся. Рука руку моет, Флегонт Васильич.
-- Уж будь спокоен. Так подведем, что и сама не услышит. Тоже и мы не в угол рожей, хоша и деревенские.
-- Пожалуйста. Меня она очень беспокоит.
Суслонский писарь отправился к Харитине "на той же ноге" и застал ее дома, почти в совершенно пустой квартире. Она лежала у себя в спальне, на своей роскошной постели, и курила папиросу. Замараева больше всего смутила именно эта папироса, так что он не знал, с чего начать.
-- Завернул к вам, Харитина Харитоновна... Жена Анна наказывала. Непременно, грит, проведай любезную сестрицу Харитину и непременно, грит, зови ее к нам в Суслон погостить.
-- Это в деревню-то? -- удивилась Харитина. -- Да вы там с женой оба с ума спятили!
-- А вы не сердитесь на нашу деревенскую простоту, Харитина Харитоновна, потому как у нас все по душам... А я-то так кругом обязан Ильей Фирсычем, по гроб жизни. Да и так люди не чужие... Ежели, напримерно, вам насчет денежных средств, так с нашим удовольствием. Конешно, расписочку там на всякий случай выдадите, -- это так, для порядку, а только несумлевайтесь. Весь перед вами, в там роде, как свеча горю.
Против ожидания, Харитина отнеслась к этому предложению с деловым спокойствием и не без гордости ответила:
-- Сейчас мне не хочется занимать денег у отца, но я отдам в самом скором времени... У меня будут деньги.
-- Само собою разумеется, как же без денег жить? Ведь я хоша и говорю вам о документе, а даю деньги все одно, как кладу к себе в карман. По-родственному, Харитина Харитоновна. Чужим-то все равно, а свое болит... да. Заходил я к Илье Фирсычу. В большое малодушие впадает.
-- Не говорите мне про него!
-- Я так, к слову.
-- Вот вы о родственниках заговорили... Хороши бывают родственнички! Ну, да не стоит об этом говорить!
Харитина разошлась до того, что предложила чаю. Она продолжала лежать на постели совсем одетая и курила одну папиросу за другой.
-- Извините меня, Харитина Харитоновна, -- насмелился Замараев. -- Конечно, я деревенский мужик и настоящего городского обращения не могу вполне понимать, а все-таки дамскому полу как будто и не того, не подобает цыгарки курить. Уж вы меня извините, а это самое плохое занятие для настоящей дамы.
-- Пустяки, это от скуки, -- коротко объяснила Харитина улыбаясь. -- Что мне больше-то делать? А тут мысли разгоняет.
-- Это, конечно-с. А когда прикажете доставить вам деньги? Впрочем, я и сейчас могу-с, а вы только на бумажке-с черкните.
-- А сколько вы можете мне дать сейчас? Тысячу?
-- Многонько-с. Сотенный билет могу, а когда издержите -- другой. Тысячу-то и потерять можно по женскому делу.
Харитина взяла деньги, небрежно сунула их под подушку, и оттуда вынула два мужских портрета.
-- Который больше нравится? -- спрашивала она улыбаясь.
-- Одного-то я знаю... господин Мышников-с?
-- А другой -- еврей Ечкин.
-- Так-с, слышали.
-- Вот я и гадаю: на которого счастье выпадет.
Замараев поднялся с видом оскорбленного достоинства и проговорил:
-- Непригоже вам, Харитина Харитоновна, отецкой дочери, такие слова выговаривать, а мне непригоже их слушать. И для ради шутки даже не годится.
-- Ну, так проваливай! -- грубо ответила Харитина. -- Тоже сахар нашелся!.. А впрочем, мне все равно. Ты где остановился-то?
-- Я-то? Значит, сперва к тятеньке размахнулся, ну, а как они меня обзатылили, так я к Галактиону Михеичу... у них-с.
-- А! Скажи Галактиону поклончик.
Вторая половина разговора шла уже на "ты", и Замараев только качал головой, уходя от разжалованной исправницы.
Вернувшись домой, писарь ничего не сказал Галактиону о портретах, а только встряхивал годовой и бормотал что-то себе под нос.
-- Нда-с, дама-с... можно сказать... и притом огненный карахтер.
-- А что? -- спрашивал Галактион.
-- Да так, вообще... Однако деньги соблаговолили принять и расписку обещали прислать. Значит, своя женская гордость особо, а денежки особо. Нда-с, дама-с!
Галактион только молча пожал руку своему сообщнику и сейчас же уплатил выданные Харитине деньги.
-- Не в коня корм, -- заметил наставительно писарь. -- Конечно, у денег глаз нет, а все-таки, когда есть, напримерно, свои дети...
-- Ну, об этом не беспокойся. Деньги будут, сколько угодно. Не в деньгах счастье.
Замараев только угнетенно вздохнул. Очень уж легко нынче в Заполье о деньгах разговаривают. Взять хотя того же Галактиона. Давно ли по красному билету занимал, а тут и сотенной не жаль. Совсем малодушный человек.
По вечерам писарь оставался обыкновенно дома, сохраняя деревенскую привычку, а Галактион уходил в свой банк или к Стабровскому. Писарю делалось иногда скучно, особенно когда дети укладывались спать. Он бесцельно шагал по кабинету, что-то высчитывая и прикладывая в уме, напевал что-нибудь из духовного и терпеливо ждал хозяина, без которого не мог ложиться спать. Это сиденье поневоле сблизило его с хозяйкой, относившейся к нему сначала с холодным пренебрежением. Притом писарь заметил, что вечером Серафима делалась как-то добрее и даже сама вступала в разговор. Расспрашивала его о Суслоне, как живет Емельян с тайною женой, что поделывает Михей Зотыч и т.д. Замараев каждый раз думал, что Серафима утишилась и признала его за равноправного родственника, но каждое утро его разочаровывало в этом, -- утром к Серафиме не было приступа, и она не отвечала ему и даже не смотрела на него. Он объяснял это тем, что она не хотела уронить своего достоинства при муже. Но в конце концов он понял истинную причину.
Раз за вечерним чаем Серафима была особенно оживлена и проговорила:
-- Скучно вам у нас, Флегонт Васильич?
-- Зачем скучать? Нет, ничего.
-- Ведь я вижу... И мне тоже скучно. Вот что, давайте играть в дурачки.