-- А муж?
-- Он все богу молится. Да и пора грехи замаливать. А что твоя Серафима?
-- В самый раз бы отправить ее вместе с Полуяновым.
-- Смотри, Галактион, теперь вот ты ломаешься да мудришь над Серафимой, и бог-то и найдет. Это уж всегда так бывает.
-- Э, все равно, -- один конец! Тошно мне!
Галактион больше не разговаривал с ней и старался даже не смотреть в ее сторону. Но он не мог не видеть Ечкина, который ухаживал за Харитиной с откровенным нахальством. У Галактиона перед глазами начали ходить красные круги, и он после завтрака решительным тоном заявил Харитине:
-- Я тебя провожу домой.
-- Меня Борис Яковлич провожает.
Галактион посмотрел на нее такими безумными глазами, что она сейчас же с детскою торопливостью начала прощаться с хозяевами. Когда они выходили из столовой, Стабровский поднял брови и сказал, обращаясь к жене:
-- Они добром не кончат, эти молодцы.
-- Ах, какая она красавица! -- говорила с завистью пани Стабровская, любовавшаяся всяким здоровым человеком. -- Право, таким здоровым и сильным людям и умереть не страшно, потому что они живут и знают, что значит жить.
-- Да, это нужно иметь в виду почтенному Борису Яковлевичу, -- шутил Стабровский. -- Иногда кипучая жизнь проявляется в не совсем удобным формах.
-- Я? Что же я, мне все равно, -- смешно оправдывался Ечкин, улыбаясь виноватою улыбкой. -- Я действительно немножко ухаживал за Харитиной Харитоновной, но я ведь не виноват, что она такая хорошенькая.
-- Прежде всего, мой милый, тебя в этих делах всегда выручало спасительное чувство страха.
Галактион молча усадил Харитину на извозчика и, кажется, готов был промолчать всю дорогу. Чувство страха, охватившее ее у Стабровских, сменилось теперь мучительным желанием освободиться от его присутствия и остаться одной, совершенно одной. Потом ей захотелось сказать ему что-нибудь неприятное.
-- На свадьбе у Прасковьи Ивановны ты, конечно, будешь? -- спросила она Галактиона с деланым спокойствием, когда уже подъезжали к дому.
-- Ечкин будет посаженым отцом, а я шафером.
-- Оставь, пожалуйста, Ечкина в покое. Какое тебе дело до него?
-- А вот какое.
Галактион схватил ее за руку и пребольно сжал, так что у нее слезы выступили на глазах.
-- Ты, кажется, думаешь, что я твоя жена, которую ты можешь бить, как бьешь Серафиму? -- проговорила она дрогнувшим голосом.
Он только засмеялся, высадил ее у подъезда и, не простившись, пошел домой.
XI
Харитина вбежала к себе в квартиру по лестнице, как сумасшедшая, и сейчас же затворила двери на ключ, точно Галактион гнался за ней по пятам и мог ворваться каждую минуту.
-- Вот нахал! -- повторяла она, улыбаясь и размахивая рукой, у которой от пожатия Галактиона слиплись пальцы. -- Это какой-то сумасшедший.
Она опять лежала у себя в спальне на кровати и смеялась неизвестно чему. Какой-то внутренний голос говорил ей, что Галактион придет к ней непременно, придет против собственной воли, злой, сумасшедший, жалкий и хороший, как всегда. Как он давеча посмотрел на нее у Стабровских -- точно огнем опалил. Харитина захохотала и спрятала голову в подушку. Интересно было бы свести его с Ечкиным. Потом Харитине вдруг пришла в голову мысль, которая заставила ее сесть на кровати. Да ведь это он, Галактион, подослал к ней этого дурака писаря с деньгами, и она их взяла. Ах, какая дура! И как было не догадаться? Харитина озлилась на это непрошенное участие Галактиона и сразу успокоилась. Теперь она была рада, что он придет. Да, пусть придет.
Галактион действительно пришел вечером, когда было уже темно. В первую минуту ей показалось, что он пьян. И глаза красные, и на ногах держится нетвердо.
-- Ты зачем это ко мне пьяный приходишь? -- проговорила она.
-- Я? Пьяный? -- повторил машинально Галактион, очевидно не понимая значения этих слов. -- Ах, да!.. Действительно, пьян... тобой пьян. Ну, смотри на меня и любуйся, несчастная. Только я не пьян, а схожу с ума. Смейся надо мной, радуйся. Ведь ты знала, что я приду, и вперед радовалась? Да, вот я и пришел.
Галактион присел к столу, закрыл лицо руками, и Харитина видела только, как вздрагивали у него плечи от подавленных рыданий. Именно этого Харитина не ожидала и растерялась.
-- Галактион, бог с тобой, -- бормотала она упавшим голосом. -- Какой ты, право. Мне хуже во сто раз, да ведь я ничего.
-- Ничего ты не понимаешь -- вот и ничего. Ну, зачем я сюда пришел?
Он поднялся и, не вытирая катившихся по лицу слез, посмотрел на нее давешними безумными глазами.
-- Ты думаешь, что я тебя люблю? Нет, я пришел сказать тебе, что ненавижу тебя... всю ненавижу... и себя ненавижу... Ненавижу и жалею... Как-то кругом все пусто... темно... и страшно, страшно. И Симу жаль и детишек. Малюсенькие, а уж начинают понимать по-своему, что в доме неладно. Встретишь знакомого и боишься, что вот он скажет тебе то самое, о чем боишься думать. Как-то я был у старика Луковникова, так ему на меня было стыдно смотреть. Разве я на понимаю? А я бессовестным прикинулся и все притворялся, что ничего не замечаю.
-- Тебе уж это кажется все.
-- Ничего не кажется, а только ты не понимаешь. Ведь ты вся пустая, Харитина... да. Тебе все равно: вот я сейчас сижу, завтра будет сидеть здесь Ечкин, послезавтра Мышников. У тебя и стыда никакого нет. Разве девушка со стыдом пошла бы замуж за пьяницу и грабителя Полуянова? А ты его целовала, ты... ты...
У Галактиона перехватило горло от запоздавшей ревности к Полуянову, и он в изнеможении схватился за грудь.
-- Говори... ну, говори все, -- настаивала Харитина. -- Я жена Полуянова, а ты... ты...
-- Молчи, ради бога молчи!
-- Нет, ты молчи, а я буду говорить. Ты за кого это меня принимаешь, а? С кем деньги-то подослал? Писарь-то своей писарихе все расскажет, а писариха маменьке, и пошла слава, что я у тебя на содержании. Невелика радость! Ну, теперь ты говори.
-- Оно действительно глупо вышло, а только я, Харитина...
-- Только меня срамишь. Теперь про меня все можно говорить, кому что нравится.
-- О тебе же заботился. В самом деле, Харитина, будем дело говорить. К отцу ты не пойдешь, муж ничего не оставил, надо же чем-нибудь жить? А тут еще подвернутся добрые люди вроде Ечкина. Ведь оно всегда так начинается: сегодня смешно, завтра еще смешнее, а послезавтра и поправить нельзя.
-- По себе судишь?
Это был намек на Прасковью Ивановну, и Галактион немного смутился.
-- Оставь глупости. Я серьезно говорю. Пока что я действительно хотел тебе помочь.
-- А потом?
-- Потом видно будет, что и как.
-- Дешево содержанку хочешь купить, Галактион Михеич.
-- Перестань молоть!
Этот деловой разговор утомил Харитину, и она нахмурилась. В самом деле, что это к ней все привязываются, точно сговорились в один голос: чем будешь жить да как будешь жить? Живут же другие вдовы, и никто их не пытает.
-- Ну ладно, не будем теперь об этом говорить, -- решил Галактион, махнув рукой. -- Разве с тобой кто-нибудь сговаривал?
Он опять сел к столу и задумался. Харитина ходила по комнате, заложив руки за спину. Его присутствие начинало ее тяготить, и вместе с тем ей было бы неприятно, если бы он взял да ушел. Эта двойственность мыслей и чувств все чаще и чаще мучила ее в последнее время.
-- Ведь вот старики-то прожили век, -- думал Галактион вслух, отдаваясь внутреннему течению своих мыслей. -- Да, целый век прожили. И худо было и хорошо, а все-таки прожили. Дом не пустовал, беспризорные жены не оставались. Эх, неладно!.. Вот я ехал, Харитина, в степи, а ямщик рассказывает, как у них Николе на бородку оставляют, когда страда. И этого не будет... Все отберут, и никуда не уйдешь. Вот посмотри на меня: по видимости как будто и человек, а в середине уж труха. Я-то первый своему брату купцу животы буду подводить. И самому мне деваться некуда. И другие прочие народы тоже соображают, где плохо лежит. Вон Замараев-то кассу ссуд хочет открывать в Заполье.
-- Он уж меня в кассирши приглашал.
-- Тебя?.. Ха-ха... Это будет у вас театр, а не ссудная касса. Первым делом -- ему жена Анна глаза выцарапает из-за тебя, а второе -- ты пишешь, как курица лапой.
-- Выучусь.
-- Другому чему не научись.
-- Тебя не спрошу. Послушай, Галактион, мне надоело с тобой ссориться. Понимаешь, и без тебя тошно. А тут ты еще пристаешь... И о чем говорить: нечем будет жить -- в прорубь головой. Таких ненужных бабенок и хлебом не стоит кормить.
Харитина не понимала, что Галактион приходил к ней умирать, в нем мучительно умирал тот простой русский купец, который еще мог жалеть и себя и других и говорить о совести. Положим, что он не умел ей высказать вполне ясно своего настроения, а она была еще глупа молодою бабьей глупостью. Она даже рассердилась, когда Галактион вдруг поднялся и начал прощаться:
-- Ты это куда?
-- Куда-нибудь надо идти. Не все ли равно, куда ни идти? Ну, прощай, Харитина.
Она молча подала ему руку и не шевельнулась с места, чтобы проводить его до передней. В ее душе жило смутное ожидание чего-то, и вот этого именно и не случилось.
Вечером, измучившись от тоски, Харитина отправилась к матери, где, к своему удивлению, застала Замараева, который уже называл ее сестрицей.
-- Вот тятеньки нет дома, значит, я -- гость, -- объяснил он откровенно. -- Горденек Харитон Артемьич, а напрасно-с.
Анфуса Гавриловна была рада суслонскому зятю. Положим, не из важных зять, а все-таки живет хорошо и родню уважает. Ей делалось совестно за мужа, который срамил писаря в глаза и за глаза. Каков уж есть, -- из своей кожи не вылезешь. В малыгинском доме вообще переживалось тяжелое время: Лиодор сидел в остроге, ожидая суда, Полуянова на днях отправляли в Сибирь. Галактион жил неладно, -- все как-то шло врозь. А тут еще Харитина со своею красотой осталась ни на дворе, ни на улице. Последнюю дочь Агнию, и ту запорочила Бубниха своим сватовством. Теперь девушке никуда глаз нельзя показать в люди. Она даже похудела с горя и ходила, как в воду опущенная, и пряталась в своей комнатке от чужих.
-- Уж эта Бубниха! -- удивлялась Анфуса Гавриловна. -- И что ей было изводить девушку? Подвела жениха, а потом сама за него поклалась.