-- Правда, родитель, -- коротко согласился он. -- Только ведь мы, молодые, у вас, старичков, учимся.
-- Так, так, сынок... Худому учитесь, а доброго не видите. Ну, да это ваше дело... да. Не маленькие и свой разум должны иметь.
Наступила неловкая пауза. Старик присел к письменному столу и беззвучно жевал губами. Его веки закрепились точно у засыпающего человека. Галактион понимал, что все предыдущее было только вступлением к чему-то.
-- Завтра в город едешь? -- спросил старик, глядя в упор.
-- Да, пора. Сегодня мы всё покончили.
-- Так, так... гм...
Опять молчание. Михей Зотыч тяжело повернулся на своем стуле, похлопал рукой по столу и проговорил с деланым равнодушием:
-- Ну, а что ваш банк?
-- Ничего... Дело идет.
-- Так, так... Сказывают, что запольские-то купцы сильно начали закладываться в банке. Прежде-то этого было не слыхать... Нынче у тебя десять тысяч, а ты затеваешь дело на пятьдесят. И сам прогоришь, да на пути и других утопишь. Почем у вас берут-то на заклад?
-- Смотря по тому, что закладывают, папаша. Процентов двенадцать набежит, а то и побольше.
-- А тут еще страховка да поземельные.
-- Это уж банк за счет заемщика делает.
-- Так, так... Ну, а что бы вы дали, например, за мельницу на Прорыве? Это я к примеру говорю.
Галактион прикинул в уме и заявил:
-- Больше десяти тысяч не дадут.
-- Что-о?
Старик подскочил на месте.
-- Да она мне восемьдесят стоит... Ты сам знаешь. Это грабеж.
-- Для вас, папаша, она восемьдесят стоит, а для банка десять. Станьте-ка ее продавать по вольной цене -- и десяти напроситесь.
-- Да ведь я выкуплю свое добро! Для чего же тогда ваш банк?.. Десять тысяч -- не деньги.
-- Знаешь что, родитель: это я тебе даю десять тысяч, а так банк не даст.
Старик спохватился и как-то виновато забормотал:
-- Ну, мне-то не нужно... Я так, к слову. А про других слыхал, что начинают закладываться. Из наших же мельников есть такие, которые зарвутся свыше меры, а потом в банк.
Галактион понял, в чем дело, и, сделав вид, что поверил отцу, проговорил:
-- А на всякий случай, папаша, запомните мою цену. Мало ли что не бывает на свете. Не прежние времена, папаша.
-- Да, да... Ох, не прежние!.. И наш брат, купец, и мужик -- все пошатнулись.
Отец и сын на этот раз расстались мирно. Галактион даже съездил в Прорыв, чтобы повидаться с Емельяном, который не мог приехать в Суслон, потому что его Арина Матвеевна была больна, -- она в отсутствие грозного тестя перебралась на мельницу. Михей Зотыч делал вид, что ничего не знает о ее присутствии. Этот обман тяготил всех, и Галактион от души пожалел молчавшего, по обыкновению, Емельяна.
V
Вахрушка, отправляясь в город с Галактионом, торжествовал и всю дорогу болтал.
-- Ух, надоела мне эта самая деревенская темнота! -- повторял он. -- Ведь я-то не простой мужик, Галактион Михеич, а свою полировку имею... За битого двух небитых дают. Конешно, Михей Зотыч жалованья мне не заплатили, это точно, а я не сержусь... Что же, ему, может, больше надо. А уж в городе-то я вот как буду стараться. У меня короткий разговор: раз, два -- и готово. Ха-ха... Дела не подгадим. Только вот с мертвяком ошибочка вышла.
Галактион дорогой думал об отце. Для него было ясно, что старик начинает запутываться в делах и, может быть, даже сам не знает еще многого. Деньги, как здоровье, начинают чувствоваться, когда их нет. В хлебном деле с поразительною быстротой вырастала самая отчаянная конкуренция главным образом по Ключевой, на которой мельницы-крупчатки росли, как грибы. Предсказания Галактиона отцу, которые он делал перед своим уходом, начинали сбываться. В дело выдвигались громадные капиталы, и обороты шли на миллионы рублей. У старика Колобова, может быть, весь капитал был не больше двухсот тысяч, в чем Галактион сейчас окончательно убедился, а с такими деньгами трудно бороться на оживившемся хлебном рынке. Запольские капиталы двинулись оптом на хлебный рынок, и среднему купцу становилось невозможным существовать без кредита. Михею Зотычу тяжело было признаться в последнем, но, очевидно, он сильно зарвался и начинал испытывать первые приступы безденежья.
"Ведь вот какой упрямый старик! -- повторял про себя Галактион и только качал головой. -- Ведь за глаза было бы одной мельницы, так нет, давай строить две новых!"
Впрочем, это общая черта всех людей, выбившихся из полной неизвестности. Успех лишает известного чувства меры и вызывает ничем не оправдываемую предприимчивость.
Понимая вполне всю сложную психологию отца, Галактион параллельно думал о своих пароходах. Заветная мечта уже близилась к осуществлению. Своих денег у него, конечно, было немного, но обещает помочь Стабровский, когда закончится война с Прохоровым и будет получаться отступное, а затем можно будет прихватить часть в банке, а другую часть кое у кого из знакомых. Конечно, дело было рискованное и слишком смелое, но для чего же тогда и жить? Что значили все эти мельницы, стеариновые заводы, винокуренные дела по сравнению с пароходным делом? Это действительно предприятие, которое оживило бы не одно Зауралье, а всю Западную Сибирь. Вот в Тюмени уже есть два парохода, но владельцы не понимают, какое сокровище у них в руках. Если бы двинуть в Сибирь уральское железо, а оттуда дешевый сибирский хлеб, сало, кожи, разное другое сырье... У Галактиона кружилась голова от этих мыслей, и он уже слышал шум своего собственного парохода, его несла вперед живая дорога, и он даже закрывал глаза от душевной истомы. Странно, что именно в такие сны наяву он видел себя вместе с Харитиной. Да, она была тут, рядом с ним, и смотрела к нему прямо в душу своими улыбающимися, светлыми глазами. И это была совсем не та Харитина, которую он видел у себя дома, и сам он был не тот, каким его знали все, -- о! он еще не начинал жить, а только готовился к чему-то и ради этого неизвестного работал за четверых и отказывал себе во всем. Теперь другие живут, а тогда будет жить он, то есть они с Харитиной.
Подъезжая к Заполью, Вахрушка вдруг приуныл. Он опять вспомнил про "мертвяка", с которым переночевал в холодной.
-- Ах, братец ты мой! -- ахал старик, встряхивая головой. -- Покойник-то к счастью, а все-таки тово... не совсем правильно. Ах ты, братец, и угораздило тебя!
Когда показался вдали город, Вахрушка упал духом. В городе-то всё богатые живут, а он с деревенским рылом лезет. Ох, и что только будет!
-- Пока поживешь у меня, а там увидим, -- коротко объяснил Галактион. -- Без места не останешься.
-- Да уж я, Галактион Михеич... Ах, боже мой!..
Впрочем, солдат скоро успокоился. Их встретила Харитина и как-то особенно просто отнеслась к нему. Она, видимо, поджидала Галактиона и не могла скрыть своей женской радости, которую и обратила на Вахрушку. Кажется, никто так не умел обойтись с человеком, как Харитина, когда она была в духе. Она потащила солдата в кухню и сама принялась угощать его обедом.
-- Ешь, солдат, а утро вечера мудренее. Зачем в город-то притащился?
-- Ох, барыня, и не спрашивай!.. Такое случилось, такое, -- не слушай теплая хороминка.
Рассказ о дешевке смешил Харитину до слез, и она забывала, что смеяться над опившимися до смерти мужиками нехорошо. Ей было как-то безотчетно весело, весело потому, что Вахрушка все время говорил о Галактионе.
-- Уж это такой человек, Харитина Харитоновна, такой... Таких-то и не видывано еще. Ума -- палата, вот главное... На што тятенька грозен, а и тот ничего не может супротив. Полная неустойка.
-- А ты его любишь, Галактиона?
-- Все его любят... Уж такой человек уродился. Значит, особенный человек... да. У него все на отличку супротив других. Вон как он Прохорову-то хвост куфтой подвязал.
В тот же день вечером пришел Замараев. Он имел какой-то особенно торжественный вид и, по обыкновению, начал издалека.
-- Каково съездили, Галактион Михеич? Слышали мы, как вы воевали с Прохоровым... да-с. Что же, будет, поцарствовали, то есть Прохоров и К®. Пора и честь знать. Не те времена, Галактион Михеич, чтобы, напримерно, разиня рот.
После этого вступления Замараев добыл из бокового кармана затасканный номер газеты и передал его Галактиону.
-- Вот, почитайте-ка, как вас золотят в газетине, Галактион Михеич. Даже как будто и свыше меры.
Корреспонденция действительно была хлесткая, на тему о водочной войне и дешевках, причем больше всего доставалось Галактиону. Прослежен был каждый его шаг, все подсчитано и разобрано. Галактион прочел два раза, пожал плечами и равнодушно проговорил:
-- Доктор писал.
-- Вот в том-то и дело, что совсем не доктор... да-с. А некоторый другой человек... Мы сперва-то тоже на доктора подумали, что подкупил его Прохоров, а потом и оказалось...
Замараев огляделся и сообщил шепотом:
-- Греческий язык писал... Милый наш родственник, значит, Харченко. Он на почте заказным письмом отправлял статью, -- ну, и вызнали, куда и прочее. И что только человеку нужно? А главное, проклятый хохол всю нашу фамилию осрамил... Добрые люди будут пальцами указывать.
-- Ничего, Флегонт Васильич: собака лает -- ветер носит.
-- Я ходил к нему, к хохлу, и говорил с ним. Как, говорю, вам не совестно тому подобными делами заниматься? А он смеется и говорит: "Подождите, вот мы свою газету откроем и прижимать вас будем, толстосумов". Это как, по-вашему? А потом он совсем обошел стариков, взял доверенность от Анфусы Гавриловны и хочет в гласные баллотироваться, значит, в думу. Настоящий яд...
-- Что же, дело его. Пусть попробует.
-- Нет, как он всех обошел... И даже не скрывается, что в газеты пишет. Другой бы посовестился, а он только смеется. Настоящий змей... А тятенька Харитон Артемьич за него же и на всю улицу кричит: "Катай их, подлецов, в хвост и гриву!" Тятенька весьма озлоблены. Даже как будто иногда из разума выступают. Всех ругательски ругают.