Наконец, все было кончено. Покойница свезена на кладбище, поминки съедены, милостыня роздана, и в малыгинском доме водворилась мучительная пустота, какая бывает только после покойника. Сестры одна за другой наезжали проведать тятеньку, а Харитон Артемьич затворился у себя в кабинете и никого не желал видеть.
-- Это наследство вынюхивают, -- объяснял он Замараеву. -- Как бы не так!.. Покойница-то все мне оставила по духовной.
-- Уж это известно, тятенька. А все-таки оно того... духовную-то надо по закону представить... Закон требует порядка.
-- Ты меня учить? Да ты с кем разговариваешь-то, чернильная твоя душа?
-- Для вас же говорю, тятенька, чтобы не вышло чего... Духовную-то нужно представить куда следует, а потом опись имущества и всякое прочее.
-- Да ты никак с ума спятил?! -- закричал старик. -- Ведь Анфуса Гавриловна, чай, была моя жена, -- ну, значит, все мое... Я же все заводил. Кажется, хозяин в дому, а ты пристаешь... Вон!
Старик рассвирепел и выгнал писаря. Вот бог наградил зятьями! Другие-то хоть молчат, а этот так в ухо и зудит. И чего пристал с духовной? Ведь сам писал.
Приставанья и темные намеки писаря все-таки встревожили Харитона Артемьича, и он вечерком отправился к старичку нотариусу Меридианову, с которым водил дела. Всю дорогу старик сердился и ругал проклятого писаря. Нотариус был дома и принял гостя в своем рабочем кабинете.
-- А я к тебе с секретом, -- объяснил Харитон Артемьич, доставая из кармана духовную. -- Вот посмотри эту самую бумагу и научи, как с ней быть.
Нотариус оседлал нос очками, придвинул бумагу к самой свече и прочел ее до конца с большим вниманием. Потом он через очки посмотрел на клиента, пожевал сухими губами и опять принялся перечитывать с самого начала. Эта деловая медленность начинала злить Харитона Артемьича. Ведь вот как эти приказные ломаются над живым человеком! Кажется, взял бы да и стукнул прямо по башке старую канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную и, возвращая, проговорил каким-то деревянным голосом:
-- Завещание недействительно, Харитон Артемьич.
В первую минуту Малыгин хорошенько даже не понял, в чем дело, а только почувствовал, как вся комната завертелась у него перед глазами.
-- Как недействительно?! -- вскипел он уже после драматической паузы.
-- Очень просто... Недостает одного свидетеля.
-- Как недостает? Целых двое подписались.
-- В том-то и дело, что двое... По закону нужно троих.
-- Врешь... Я сам подписывал духовную у старика Попова, и нас было двое: протопоп да я.
-- Совершенно верно: когда подписывает духовную в качестве свидетеля священник, то совершенно достаточно двух подписей, а без священника нужно три. И ваше завещание имеет сейчас такую же силу, как пустой лист бумаги.
-- Не может этого быть, потому как у меня деньги на жену положены были.
-- Дело ваше, а духовная все-таки недействительна.
-- Значит, все прахом?.. Нет, не может этого быть... Тогда что же мне-то останется?
-- По закону вы получите четвертую часть из движимого и восьмую из недвижимого.
-- И это только потому, что нет третьего свидетеля?
-- Только поэтому. В законе сказано прямо.
-- Да ведь жена была моя, и я свой дом записывал на нее и свои деньги положил на ее имя в банк?
-- Это все равно. Вы только наследник после нее.
Харитон Артемьич забегал по кабинету, как бешеный. Лицо побагровело, и нотариус даже испугался.
-- Успокойтесь, Харитон Артемьич... Бывает и хуже.
-- Да ведь это мне зарез... Сам себя зарезал... Голубчик, нельзя ли поправить как-нибудь? Ну, подпишись третьим ты сам.
-- Нельзя.
-- На коленки встану... не уйду отсюда.
-- Ничего не могу.
-- Ну, чего тебе стоит? Будь отцом родным... Ведь никто не узнает.
-- Не могу... Я присягу принимал.
-- А ежели я сам подпишусь третьим?
-- Нельзя.
С Малыгиным сделалось дурно, и нотариусу пришлось отпаивать его холодною водой.
-- Это меня проклятый писарь подвел! -- хрипел старик, страшно ворочая глазами. -- Я его разорву на мелкие части, как дохлую кошку!
-- Успокойтесь, Харитон Артемьич. Ведь со своими дело будете иметь, а не с чужими.
-- Со своими? Вот в том-то и вся моя беда... Свои! Ха-ха!
От нотариуса Малыгин направился прямо в ссудную кассу Замараева. Он ворвался, как ураган, и сгоряча не узнал даже зятя.
-- Где разбойник? где погубитель?
-- Тятенька, кого вам нужно? -- спрашивал Замараев.
-- Ах, это ты!.. Тебя нужно!.. Тебя... Задушу своими руками!
-- Какие вы слова, тятенька, выражаете... Вот лучше напьемся чайку и потолкуем.
-- Чайку? Вот где мне твой чаек... Твоя работа, разбойник! Ты составлял духовную!
-- Все по закону, тятенька, и духовная по всей форме.
-- А где третий свидетель?
-- Это уж было ваше дело, тятенька... Вы подбирали свидетелей.
-- Не говори, душегубец!
Старик страшно бунтовал, разбил графин с водой и кончил слезами. Замараев увел его под руку в свой кабинет, усадил на диван и заговорил самым убедительным тоном:
-- Тятенька, напрасно вы на меня мораль пущаете... И даже лучше, что так вышло.
-- Что-о?!. Ах, разбойник!
-- Нет, вы меня выслушайте... Допустим, что духовная была бы правильно составлена -- третий свидетель и прочее... Хорошо... Вы предъявляете духовную, ее утверждают, а деньги получили бы ваши кредиторы. Ведь у вас векселей, слава богу, выдано достаточно.
-- Всего-то тысяч на шестьдесят. Значит, мне осталось бы чистых сорок тысяч да дом.
-- Ах, какой вы, тятенька! Тогда бы кредиторы получили сполна все свои шестьдесят тысяч, а теперь они получат всего из капитала богоданной маменьки вашу четвертую часть, то есть двадцать пять тысяч, да вашу восьмую часть из дома. Значит, всех-на-всех тридцать тысяч.
-- Ну, ну, говори, разбойник!
-- Я, тятенька, по закону. Я тут ни при чем. Уж лучше, ежели деньги достанутся родным детям, чем чужим.
-- Значит, по закону?
-- Точно так-с.
Замараев взял счеты я принялся подводить баланс.
-- Вы, тятенька, яко законный супруг своей жены, получите из движимого свою законную четвертую часть, то есть двадцать пять тысяч, да из недвижимого свою восьмую законную супружескую часть. Теперь... У вас шесть дочерей и сын. По закону, дочерям из движимого должна быть выделена законная седьмая часть, и Лиодору достанется тоже седьмая, значит на персону выйдет... выйдет по десяти тысяч семисот четырнадцати рублей двадцати восьми копеек и четыре седьмых-с. Из недвижимого, что останется после вычета вашей восьмой части, дочерям шесть четырнадцатых, значит, близко половины, а три восьмых -- Лиодору. Вот и все по закону, тятенька... Я ничего от вас не скрываю. Заметьте, что я ни одной вашей копейки не желаю получать... Анна, как знает, так и пусть делает.
-- А ты забыл еще подсчитать, что на всех на вас креста нет... Ах, разбойники!.. Ах, душегубы!.. Ведь я-то, значит, хуже нищего остался?
-- А стеариновая фабрика, тятенька? Это капитал-с...
VIII
История с малыгинским наследством сделалась злобой дня для всего Заполья. Пересудам, слухам и комментариям не было конца. Еще ничего подобного в купеческой среде не случалось. Положение Харитона Артемьича получилось трагикомическое в самой обидной форме. Дело в том, что всем было ясно, как он хотел скрыть капитал от своих кредиторов и как глупо поплатился за это. Сложилась целая легенда о малыгинских дочерях, получивших наследство до последней копеечки при живом отце и пустивших этого отца буквально нищим. Малыгинские зятья вошли в пословицу.
В действительности происходило так. Все зятья, за исключением Пашки Булыгина, не принимали в этом деле никакого участия, предоставив все своим женам. Из сестер ни одна не отказалась от своей части ни в пользу других сестер, ни в пользу отца.
-- Все равно у тятеньки опишут кредиторы, -- объясняла "полуштофова жена" с обычною авторитетностью. -- Вольно ему было засаживать весь свой капитал в фабрику, да еще выдавать векселя... Он только нас разорил.
-- Конечно, разорил, -- поддакивала писарша Анна. -- Теперь близко полуторых сот тысяч в фабрике сидит да из мамынькиных денег туда же ушло близко тридцати, -- по седьмой части каждой досталось бы. Плакали наши денежки... Моих двадцать пять тысяч сожрала проклятая фабрика.
Сестры ужасно волновались и смело говорили теперь все прямо в глаза отцу. Сначала Харитон Артемьич отчаянно ругался, кричал, топал ногами, гнал всех, а потом говорил всего одно слово:
-- Прокляну!..
Первыми получать наследство явились Лиодор с Пашкой Булыгиным. Последний действовал по доверенности от жены. Харитон Артемьич едва успел скрыться от них через кухню и в одном халате прибежал к Замараеву. Он совершенно упал духом и плакал, как ребенок.
-- Тятенька, успокойтесь, -- уговаривал Замараев. -- Зачем малодушествовать? Слава богу, у вас еще есть целая фабрика... Проживете получше нас всех.
-- Не поминай ты мне про фабрику, разбойник! -- стонал старик. -- И тебя прокляну... всех! По миру меня пустили, родного отца!
Нападение Лиодора и Булыгина не повторилось. Они удовольствовались получением своих денег из банка и пропали в Кунаре. Дом и остальное движимое подлежало публичной продаже для удовлетворения кредиторов. Разорение получалось полное, так что у Харитона Артемьича не оставалось даже своего угла. Тут уж над ним сжалились дочери и в складчину уплатили следовавшую кредиторам восьмую часть. Отказалась уплатить свою часть только одна писариха Анна.
-- Просто не понимаю, что сделалось с женой, -- удивлялся Замараев, разводя руками. -- Уж я как ее уговаривал: не бери мамынькиных денег. Проживем без них... А разве с бабой сговоришь?
Молва приписывала всю механику малыгинского завещания именно Замараеву, и он всячески старался освободить себя от этого обвинения. Вообще положение малыгинских зятьев было довольно щекотливое, и они не любили, когда речь заходила о наследстве. Все дело они сваливали довольно бессовестно на жен, даже Галактион повторял вместе с другими это оправдание.