-- Ничего, папаша, за нами и не это пропадало... Свет не клином сошелся. Все к лучшему.
-- Уж на что лучше, зятюшка, когда, напримерно, выставку по затылку сделают.
-- Пустяки, мы еще только начинаем... Вот посмотрите, какой мы фортель устроим... Подтянем всех.
-- А ты не пугай!
-- Был доктор Панглосс, тестюшка, который сказал, что на свете все устраивается к лучшему.
-- Так, так... Правильный, значит, доктор.
Харченко действительно быстро устроился по-новому. В нем сказался очень деятельный и практический человек. Во-первых, он открыл внизу малыгинского дома типографию; во-вторых, выхлопотал себе право на издание ежедневной газеты "Запольский курьер" и, в-третьих, основал библиотеку. Редакция газеты и библиотека помещались во втором этаже.
-- Да разве я для этого дом-то строил? -- возмущался Харитон Артемьич. -- Всякую пакость натащил в дом-то... Ох, горе душам нашим!.. За чьи только грехи господь батюшка наказывает... Осрамили меня зятья на старости лет.
Особенный успех имела библиотека, показавшая, что в глухом провинциальном городке уже чувствовалась настоятельная потребность в чтении. Книга уже являлась необходимостью, и Харченко мечтал открыть книжный магазин. Около типографии и библиотеки сразу сплотился маленький кружок интеллигентных разночинцев. Тут были и учителя, и учительницы, и фельдшера, и мелкие служащие из управы и банка. Библиотека являлась сборным пунктом, куда приходили потолковать и поделиться разными новостями. В общем все эти маленькие люди являлись протестующим элементом против новых дельцов.
Особым выдающимся торжеством явилось открытие первой газеты в Заполье. Главными представителями этого органа явились Харченко и доктор Кочетов. Последний даже не был пьян и поэтому чувствовал себя в грустном настроении. Говорили речи, предлагали тосты и составляли планы похода против плутократов. Харченко расчувствовался и даже прослезился. На торжестве присутствовал Харитон Артемьич и мог только удивляться, чему люди обрадовались.
-- Всех ругать будете в газетине? -- спрашивал он.
-- Как придется... Смотря по заслугам.
-- Нет, вы жарьте их, подлецов, а главное -- моих зятьев накаливайте... Ежели бы я был грамотный, так я бы им сам показал, как лягушки скачут. От своей темноты и погибаем.
К огорчению Харитона Артемьича, первый номер "Запольского курьера" вышел без всяких ругательств, а в программе были напечатаны какие-то непонятные слова: о народном хозяйстве, об образовании, о насущных нуждах края, о будущем земстве и т.д. Первый номер все-таки произвел некоторую сенсацию: обругать никого не обругали, но это еще не значило, что не обругают потом. В банке новая газета имела свои последствия. Штофф сунул номер Мышникову и проговорил с укоризной:
-- Это твоя работа, Павел Степаныч... Охота тебе была связываться с проклятым учителишкой. Растравил человека, а теперь расхлебывай кашу.
-- Ничего, не беспокойся, -- уверял Мышников. -- Коли на то пошло, так мы свою газету откроем... Одним словом, вздор, и не стоит говорить.
В малыгинском доме закипела самая оживленная деятельность. По вечерам собиралась молодежь, поднимался шум, споры и смех. Именно в один из таких моментов попала Устенька в новую библиотеку. Она выбрала книги и хотела уходить, когда из соседней комнаты, где шумели и галдели молодые голоса, показался доктор Кочетов.
-- Ах, это вы, Устенька!.. Здравствуйте.
-- Здравствуйте, Анатолий Петрович.
-- Как это мисс Дудль пустила вас одну?
-- Я была у папы.
-- Так... хотите, я вас познакомлю с нашею компанией? У нас очень весело!
Устенька смутилась, когда попала в накуренную комнату, где около стола сидели неизвестные ей девушки и молодые люди. Доктор отрекомендовал ее и перезнакомил с присутствующими.
-- Это ваше молодое Заполье, и вы будете нашей, Устенька, -- говорил он, усаживая ее на диван.
Полчаса, проведенные в накуренной комнате, явились для Устеньки роковою гранью, навсегда отделившею ее от той среды, к которой она принадлежала по рождению и по воспитанию. Возвращаясь домой, она чувствовала себя какою-то изменницей и живо представляла себе негодующую и возмущенную мисс Дудль... Ей хотелось и плакать, и смеяться, и куда-то идти, все вперед, далеко.
XII
Наступила весна. Близившееся тепло уже висело в воздухе. Зима была снежная, и все ждали сильного половодья. Река Ключевая, как все сибирские реки, вскрывалась сначала верховьем. В горах было особенно много снега, и ключевские мельники со страхом ждали полой воды, которая рвала и разносила по веснам их плотины. Но никто так не ждал навигации, как Галактион. Он с половины марта уехал вместе с Харитиной в Тюмень, чтобы принять там пароход и уже на пароходе вернуться в свое Городище. Это был самый решительный момент в его жизни, и Галактион считал минуты.
В "коренной" России благодаря громадной сети железных дорог давно уже исчезла мертвая зависимость от времен года, а в Сибири эта зависимость сохранялась еще в полной силе. Весной это особенно чувствовалось, когда замирал сибирский тракт, а летнее движение сосредоточивалось на водных путях. Все грузы стягивались за зиму к речным пристаням и здесь ждали открытия навигации. Но последняя выражалась в самых примитивных формах, как дело велось еще при Ермаке, -- на барках, дощаниках, плотах. По Оби и Иртышу пароходы делали рейсы раз в неделю. Результаты получались самые жалкие. Сидя в Тюмени, где сосредоточивалась вся навигационная деятельность, Галактион мог только удивляться мертвой сибирской косности. Сибирские капиталы уходили гласным образом на винокуренные заводы, золотопромышленность и разное сибирское сырье, обменивавшееся на московские фабрикаты. Получалась самая жалкая картина, причем главною причиной являлось полное отсутствие правильных путей сообщения, о чем сибиряки заботились меньше всего.
В Тюмени Галактион встретил Ечкина, который хлопотал здесь по каким-то своим делам, -- не было, кажется, в России города, где у Ечкина не было бы дел. Он разыскал Галактиона на пристани, где ремонтировался пароход.
-- Отлично, отлично, -- повторял он, опытным глазом осматривая пароход. -- Собственно говоря, ваша посудина ни к черту не годится, но важен почин... да. Я сам когда-то мечтал открыть пароходство по всем сибирским рекам, но разве у нас найдешь капиталы на разумное дело? Могу только позавидовать вашему успеху.
Галактион был рад Ечкину, как своему человеку. Притом Ечкин знал все на свете и дал сразу несколько полезных советов. Он осмотрел пароход во всех подробностях и только качал головой.
-- Ах, уж эта мне сибирская работа! -- возмущался он, разглядывая каждую щель. -- Не умеют сделать заклепку как следует... Разве это машина? Она у вас будет хрипеть, как удавленник, стучать, ломаться... Тьфу! Посадка велика, ход тяжелый, на поворотах будет сваливать на один бок, против речной струи поползет черепахой, -- одним словом, горе луковое.
-- Я новый пароход строю, Борис Яковлич. Только раньше осени не поспеет. Машину делают в Перми, а остальные части собирают на заводах.
-- Главное, помните, что здесь должен быть особый тип парохода, принимая большую быстроту, чем на Волге и Каме. Корпус должен быть длинный и узкий... Понимаете, что он должен идти щукой... да. К сожалению, наши инженеры ничего не понимают и держатся старинки.
По вечерам Ечкин приходил на квартиру к Галактиону и без конца говорил о своих предприятиях. Харитина сначала к нему не выходила, а потом привыкла. Она за два месяца сильно изменилась, притихла и сделалась такою серьезной, что Ечкин проста ее не узнавал. Куда только делась прежняя дерзость.
-- Да, теперь все будет зависеть от железной уральской дороги, когда ее проведут от Перми до Тюмени, -- ораторствовал Ечкин. -- Вся картина изменится сразу... Вот случай заодно провести ветвь на Заполье.
-- Далеконько будет, -- соображал вслух Галактион.
-- Э, все пустяки!.. Была бы охота. Я говорил запольским купцам, и слушать не хотят. А я все равно выхлопочу себе концессию на эту ветвь. Тогда посмотрим...
-- А где деньги?
-- Деньги найдутся. Главное -- идея... Понимаете?
Галактиона заражала эта неугомонная энергия Ечкина, и он с удовольствием слушал его целые часы. Для него Ечкин являлся неразрешимою загадкой. Чем человек живет, а всегда весел, доволен и полон новых замыслов. Он сам рассказал историю со стеариновым заводом в Заполье.
-- Представьте себе, что мои компаньоны распространяют про меня... Я и разорил их и погубил дело, а все заключается только в том, что они не выдержали характера и струсили раньше времени.
-- Однако деньги-то за заложенную фабрику вы оставили себе?
-- Что же, разве я их не возвращу? Опять недоразумение... И какие деньги, -- каких-то несчастных сто тысяч... Меня это в конце концов начинает возмущать серьезно.
Когда Ечкин уходил, Харитина искренне удивлялась.
-- Ах, как он врет, как врет!.. До того врет, что даже хочется верить. А потом... какой он бессовестный.
-- До того бессовестный, что даже сердиться нельзя? -- смеялся Галактион. -- А вот я его люблю... В нем есть что-то такое.
Наступила уже вторая половина апреля, а реки всё еще не прошли. Наступавшая ростепель была задержана холодным северным ветром. Галактиону казалось, что лед никогда не пройдет, и он с немым отчаянием глядел в окно на скованную реку.
Раз, когда он стоял так у окна, к нему подошла Харитина, обняла его молча и вся точно замерла. Он с удивлением посмотрел на нее.
-- Ты забыл про меня, -- тихо прошептала она.
Он понял все и рассмеялся. Она ревновала его к пароходу. Да, она хотела владеть им безраздельно, деспотически, без мысли о прошедшем и будущем. Она растворялась в одном дне и не хотела думать больше ни о чем. Иногда на нее находило дикое веселье, и Харитина дурачилась, как сумасшедшая. Иногда она молчала по нескольку дней, придиралась ко всем, капризничала и устраивала Галактиону самые невозможные сцены.