-- Ну, как вы тут поживаете, Емельян Михеич? -- спрашивал гость.
-- А ничего... Помаленьку.
-- Чего тут помаленьку! -- вступился не утерпевший Симон. -- Совсем конец приходит, Тарас Семеныч... Тятенька-то забрал все деньги за сгоревшие мельницы и ушел с ними в скиты, а мы вот тут и выворачивайся, как знаешь.
-- Слышал, слышал, -- уклончиво ответил Луковников. -- Что же, надо терпеть, пока молоды. Под старость будет зато легче.
-- А я уйду, как сделал Галактион... Вот и весь разговор. Наймусь куда-нибудь в приказчики, Тарас Семеныч, а то буду арендовать самую простую раструсочную мельницу, как у нашего Ермилыча. У него всегда работа... Свое зерно мужички привезут, смелют, а ты только получай денежки. Барыши невелики, а зато и убытков нет. Самое верное дело...
-- Правильно, Симон Михеич. Это точно... да. Вот и нашим вальцовым мельницам туго приходится... А Ермилыча я знаю. Ничего, оборотистый мужичонко и не любит, где плохо лежит. Только все равно он добром не кончит.
-- Все мы плохо кончим... На людях и смерть красна.
Луковникову нравился этот молодой задор Симона. Вот так же Устенька любит спорить... Да, малому трудненько было жить на разоренной мельнице ни у чего. И жаль, и помочь нечем.
-- И Галактиону не сладко приходится, -- сказал Луковников, чтобы утешить чем-нибудь Симона. -- Даже и совсем не сладко.
-- Все-таки Галактион у своего дела, Тарас Семеныч. Сам большой, сам маленький... А мы с Емельяном, как говорится, ни к шубе рукав.
-- А тятеньку-то забыл? Он теперь за всех в скитах своих вот как молится... Не ропщи, молодец.
Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу Макару. Уже в больших годах был поп Макар, а все оставался такой же. Такой же худенький, и хоть бы один седой волос. Только с каждым годом старик делался все ниже, точно его гнула рука времени. Поп Макар ужасно обрадовался дорогому гостю и под руку повел его в горницы.
-- Вот уж угодил, можно оказать... -- бормотал он. -- Редкий гость, во-первых, а во-вторых...
Поповский язык точно замерз. Поп Макар придержал гостя и шепотом сообщил:
-- А ведь там у меня того... значит, в горнице-то, нечестивый Ахав сидит.
-- Какой Ахав?
-- А Полуянов? Вместе с мельником Ермилычем приехал, потребовал сейчас водки и хвалится, что засудит меня, то есть за мое показание тогда на суде. Мне, говорит, нечего терять... Попадья со страхов убежала в суседи, а я вот сижу с ними да слушаю. Конечно, во-первых, я нисколько его не боюсь, нечестивого Ахава, а во-вторых, все-таки страшно...
"Нечестивый Ахав" действительно сидел в поповской горнице, весь красный от выпитой водки. Дорожная котомка и палка лежали рядом на стуле. Полуянов не расставался с своим ссыльным рубищем, щеголяя своим убожеством. Ермилыч тоже пил водку и тоже краснел. Неожиданное появление Луковникова немного всполошило гостей, а Ермилыч сделал движение спрятать бутылку с водкой.
-- Не тронь... -- остановил Полуянов. -- Сие посох страннический.
По Зауралью Луковников слыл за миллионера, а затем он был уже четвертое трехлетие городским головой. Вообще именитый человек, и Ермилыч трепетал.
-- Здравствуйте, господа, -- просто поздоровался Луковников. -- Как это ты сюда попал, Илья Фирсыч?
-- Я-то? А даже очень просто... Пешком пришел сказать вот попу Макару и Ермилычу, что окручу их в бараний рог... да. Я не люблю исподтишка, а прямо действую.
-- Не прежние времена, Илья Фирсыч, чтобы рога-то показывать, -- ответил пап Макар, на всякий случай отступая к стенке. -- Во-первых...
-- Что-о? -- зарычал Полуянов. -- Да я... я... я вот сейчас выпью рюмку водки... а. Всех предупреждаю... Я среди вас, как убогий Лазарь, хуже, -- у того хоть свое собственное гноище было, а у меня и этого нет.
-- Богатство тоже к рукам, Илья Фирсыч, -- заметил Луковников, подсаживаясь к столу. -- И голова к месту, и деньги к рукам... Да и считать в чужих карманах легче, чем в своем.
-- Х-ха! -- замялся Полуянов. -- А вот я в свое время отлично знал, какие у кого и в каких карманах деньги были. Знал-с... и все меня трепетали. Страх, трепет и землетрясенье...
-- Да будет тебе... -- останавливал его Ермилыч.
-- Что-о?
-- В самом деле, довольно, -- заговорил Луковников. -- В самом деле, никому не страшно. Да как-то оно и нехорошо: вон в борода седая, а говоришь разные пустые слова. Прошлого не воротишь.
-- Нет, постойте... Вот ты, поп Макар, предал меня, и ты, Ермилыч, и ты, Тарас Семеныч, тоже... да. И я свою чашу испил до самого дна и понял, что есть такое суета сует, а вы этого не понимаете. Взгляните на мое рубище и поймете: оно молча вопиет... У вас будет своя чаша... да. Может быть, похуже моей... Я-то уж смирился, перегорел душой, а вы еще преисполнены гордыни... И первого я попа Макара низведу в полное ничтожество. Слышишь, поп?
-- Ох, слышу!.. Пил бы уж ты лучше свою водку, Илья Фирсыч, да прилег отдохнуть.
-- Не понравилось? Х-ха!.. Не любите? Х-ха! Не согласны? Х-ха!..
Запас энергии Полуянова вдруг исчез, он уже машинально выпил залпом две рюмки и заснул тут же на диване.
VII
Из своей "поездки по уезду" Полуянов вернулся в Заполье самым эффектным образом. Он подкатил к малыгинскому дому в щегольском дорожном экипаже Ечкина, на самой лихой почтовой тройке. Ечкин отнесся к бывшему исправнику решительно лучше всех и держал себя так, точно вез прежнего Полуянова.
-- Вот не ожидал... да... -- откровенно удивлялся Полуянов. -- Прежние-то дружки смотреть не хотят, два пальца подают, а то я прямо отвертываются... да. Только в несчастии узнаешь людей.
-- И все по-своему правы, Илья Фирсыч, -- объяснял Ечкин. -- Ведь все люди, если разобрать, одинаковы, потому что все -- мерзавцы.
-- Именно!
-- Поэтому истинный философ никогда не огорчается... Вот посмотрите на меня: чего я не перенес? Каких гадостей про меня не говорили? А я все терплю и переношу.
-- Именно!.. И я тоже много испытал, Борис Яковлич... Царствовал, можно оказать, а сейчас яко Иов многострадальный... Претерпел, можно сказать, до конца. И не ропщу... Только вот проклятого попа извести, и конец всему делу.
Харитон Артемьич, ждавший возвращения Полуянова с детским нетерпением, так и ахнул, когда увидел, как он приехал в одном экипаже с Ечкиным. Что же это такое? Обещал засудить Ечкина, а сам с ним по уезду катается...
-- Ты это что, Илья Фирсыч? Никак совсем сбесился? -- накинулся старик на Полуянова. -- Обещал судиться с Ечкиным, а сам...
-- Погоди, старче, гусей по осени считают.
-- Да ты мне не заговаривай зубов! Мне ведь на свои глаза свидетелей не надо... Ежели ты в других зятьев пойдешь, так ведь я и на тебя управу найду. Я, брат, теперь все равно, как медведь, которого из берлоги подняли.
-- А ты не сказывай никому... Сказанное слово серебряное, а не сказанное -- золотое. Так я говорю? А потом, как ты полагаешь, ежели, например, этот самый Ечкин мне место предлагает? Да-с.
-- Место? О-хо-хо!.. На подсудимую скамью вместо себя али в острог? О нем давно острог-то плачет.
-- Да ты слушай: настоящее место. Он будет в Заполье железную дорогу строить, а я смотрителем.
-- Друг на дружку будете смотреть да любоваться? Ох, прокураты!
-- Ну, ладно... Смеется последний, как говорят французы. Понимаешь, ведь это настоящий пост: смотритель Запольской железной дороги. Чуть-чуть поменьше министра... Ты вот поедешь по железной дороге, а я тебя за шиворот: стой! куда?
-- Ох, уморил!.. Ох, смертынька!.. Вам надо с Ечкиным тиятр открывать да представление представлять. Ох, животики надорвали!
Полуянов даже обиделся. Ечкин действительно предложил ему место на будущей железной дороге, и он с удовольствием согласился послужить. Что же, он еще в силах и может быть полезным, особенно где требуется порядок. Его, брат, не проведут... Х-ха! Полуянова проверти, -- нет, еще такой шельмы не родилось на белый свет. С другой стороны, Полуянов и не нуждался даже в этом месте, а принимал его просто по дружбе. У него и других мест достаточно. Сделайте милость, дела всякого сколько угодно. Во-первых, Замараев предлагает в своей кассе место бухгалтера потом Харченко предлагает в газете работать.
Харченко действительно имел виды на Полуянова, -- он теперь на всех людей смотрел с точки зрения завзятого газетчика. Мир делился на две половины: людей, нужных для газеты, и -- людей бесполезных.
-- Голубчик, ведь вы для нас настоящий клад, -- уверял он Полуянова. -- Ведь никто не знает так края, как вы.
-- Да, немножко знаю... С завязанными глазами пройду пять уездов.
-- И по истории у вас много есть интересных фактов.
-- Чего лучше: сам история с географией.
Выбор между этими предложениями было сделать довольно трудно, а тут еще тяжба Харитона Артемьича да свои собственные дела с попом Макаром и женой. Полуянов достал у Замараева "законы" и теперь усердно зубрил разные статьи. Харитон Артемьич ходил за ним по пятам и с напряжением следил за каждым его шагом. Старика охватила сутяжническая горячка, и он наяву бредил будущими подвигами.
-- Мне бы только начать, -- мечтал он, -- а там уж я и сам как-нибудь изловчился бы.
-- Ну, это, брат, дудки! -- огорошивал Полуянов. -- Какие тебе законы, когда ты фамилию свою с грехом подписываешь?
-- А я словесно.
-- Нет, твоей словесности не требуется, а надо все по форме.
-- Ох, уж эта мне форма!.. Зарез. Все по форме меня надували, а зятья лучше всех... Где же правда-то? Ведь есть же она, матушка? Меня грабят по форме, а я должен молчать... Нет, шалишь!
Полуянов мог только улыбаться, слушая этот бред, подводимый им под рубрику "покушений с негодными средствами". Он вообще усвоил себе постепенно покровительственный тон, разговаривая с Харитоном Артемьичем, как говорят с капризничающими детьми. Чтоб утешить старика, Полуянов при самой торжественной обстановке составлял проекты будущих прошений, жалоб и разных докладных записок.
-- Ты у меня, как волчий зуб, -- льстил Харитон Артемьич, благоговея перед искусством зятя, -- да... Ох, ежели бы да меня учить, -- сколько во мне этой самой злости!.. Прямо бери и сади на цепь.
-- Тут злостью ничего не возьмешь. Пусти тебя в суд, ты первым бы делом всех обругал.