Автор: Мамин-Сибиряк Д.Н.
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Хлеб
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
-- А ты откедова взялся-то, дедко?
-- А божий я...
-- Божий, обшит кожей?.. Знаем мы вашего брата, таких-то божьих... Говори уж пряменько: бродяга?
-- Случалось... От сумы да от тюрьмы не отказывайся, миленький. Из-под Нерчинска убег, с рудников.
-- Так-то вот ладнее будет... Каторжный, значит?
-- Как есть каторжный: ни днем, ни ночью покоя не знаю.
-- Ну, мы тебя упокоим... К начальству предоставим, а там на высидку определят пока што.
Толпа мужиков обступила старика и с удивлением его рассматривала. Да и было чему подивиться. Сгорбленный, худенький, он постоянно улыбался, моргал глазами и отвечал зараз на все вопросы. И одет был тоже как-то несообразно: длинная из синей пестрядины рубаха спускалась ниже колен, а под ней как есть ничего. На ногах были надеты шерстяные бабьи чулки и сибирские коты. Поверх рубахи пониток, а на голове валеная крестьянская белая шляпа. За плечами у старика болталась небольшая котомка. В одной руке он держал берестяный бурачок, а в другой длинную черемуховую палку. Одним словом, необычный человек.
-- Бурачок-то у тебя зачем, дедко?
-- Бурачок?.. А это хитрая штука. Секрет... Он, бурачок-то, меня из неволи выкупил.
-- Он и то с бурачком-то ворожил в курье, -- вступился молодой парень с рябым лицом. -- Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит... Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому... не прост человек. А в бурачке у него вода...
-- Ты чего, дедко, на нашу-то реку обзарился?
-- А больно хороша река, вот и глядел... ах, хороша!.. Другой такой, пожалуй, и не найти... Сердце радуется.
Старик оглянул мужиков своими моргавшими глазками, улыбнулся и прибавил:
-- Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает -- дурачок... Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней не угадать... Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут -- и не знаете. Оно и выходит, что птица не к рукам...
-- Да што с ним разговоры-то разговаривать! -- загалдело несколько голосов разом. -- Сади его в темную, а там Флегонт Василич все разберет... Не совсем умом-то старичонко...
-- Больно занятный! -- вмешались другие голоса. -- На словах-то, как гусь на воде... А блаженненьким он прикидывается, старый хрен!
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
-- Отпустить его, чего взять со старика? -- заметил кто-то в толпе. -- Много ли он и наживет? Еле душа держится...
-- Не пущайте, дурачки! -- засмеялся старик. -- Обеими руками держитесь за меня... А отпустите -- больше и не увидите.
-- Нет, надо Флегонта Василича обождать, робя!.. Уж как он вырешит это самое дело, а пока мы его Вахрушке сдадим.
Волостной сторож Вахрушка сидел все время на крылечке, слушал галденье мужиков и равнодушно посасывал коротенькую солдатскую трубочку-носогрейку. Когда состоялось решение посадить неизвестного человека в темную, он молча поднялся, молча взял старика за ворот и молча повел его на крыльцо. Это был вообще мрачный человек, делавший дело с обиженным видом. В момент, когда расщелявшаяся дверь волостного правления готова была проглотить свою жертву, послышался грохот колес и к волости подкатили длинные дроги. Мужики сняли свои шапки. На дрогах, на подстилке из свежего сена, сидели все важные лица: впереди всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой шляпе; рядом с ним, как сморчок, прижался суслонский поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым лицом. Писарь только взглянул на стоявшего на крыльце старика с котомкой и сразу понял, в чем дело.
-- Бродягу поймали? -- коротко спросил он.
-- Был такой грех, Флегонт Василич... В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина -- не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет...
-- Ну-ка, ты, умник, подойди сюда! -- приказал писарь.
Старик подошел к дрогам и пристально посмотрел на сидевшую знать своими моргавшими глазками.
-- Умник, а порядка не знаешь! -- крикнул писарь, сшибая кнутовищем с головы старика шляпу. -- С кем ты разговариваешь-то, варнак?
-- Пока ни с кем... -- дерзко ответил старик. -- Да моей пестрядине с твоим плисом и разговаривать-то не рука.
-- Што за человек? Как звать? -- грянул писарь.
-- Прежде Михеем звали...
-- А фамилия как?
-- Человек божий...
-- Непомнящий родства?
-- Где же упомнить, миленький? Давненько ведь я родился...
-- Да што с ним разговаривать-то! -- лениво заметил мельник Ермилыч, позевывая. -- Вели его в темную, Флегонт Василич, а завтра разберешь... Вот мы с отцом Макаром о чае соскучились. Мало ли бродяжек шляющих по нашим местам...
-- А какой ты веры будешь, старичок? -- спросил о.Макар.
-- Веры я христианской, батюшка.
-- Православной?
-- Около того.
-- И видно, што православный. Не то тавро...
-- Уж какое есть.
-- Из ваших, -- смиренно заметил о.Макар, обращаясь к мельнику Ермилычу. -- Имеет большую дерзость в ответах, а, между прочим, человек неизвестный.
-- Да ну его к ляду! -- лениво протянул мельник. -- Охота вам с ним разговаривать... Чаю до смерти охота...
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
-- Вот бог и квартиру послал... -- бормотал он, покряхтывая. -- Что же, квартира отменная.
Вахрушка в это время запер входную дверь, закурил свою трубочку и улегся с ней на лавке у печки. Он рассчитывал, по обыкновению, сейчас же заснуть.
-- Эй, служба, спишь? -- послышался голос из темной.
-- Сплю, а тебе какая печаль?
-- Ты в солдатах служил?
-- Случалось... А ты у меня поговори!..
Молчание. Вахрушка вздыхает. И куда эти бродяги только идут? В год-то их близко сотни в темной пересидит. Только настоящие бродяги приходят объявляться поздно осенью, когда ударят заморозки, а этот какой-то оглашенный. Лежит Вахрушка и думает, а старик в темной затянул:
-- Се жених грядет во полунощи и блажен раб, его же обрящет бдяща...
-- Эй, будет тебе, выворотень! -- крикнул Вахрушка. -- Нашел время горло драть...
-- Да я духовное, служба... А ты послушай: "И блажен раб, его же обрящет бдяща", а ты дрыхнешь. Это тебе раз... А второе: "Недостоин, его же обрящет унывающа"... Понимаешь?
-- Вот навязался-то! -- ворчал Вахрушка.
Опять молчание. Слышно, как по улице грузно покатилась телега. Где-то далеко, точно под землей, лают неугомонные деревенские собаки.
-- Ты не здешний? -- спрашивает старик, укладываясь на соломе.
-- А ты как знаешь?
-- Да видно по обличью-то... Здесь все пшеничники живут, богатей, а у тебя скула не по-богатому: может, и хлеб с хрустом ел да с мякиной.
-- Я чердынский... Это верно. Убогие у нас места, земля холодная, неродимая. И дошлый же ты старичонко, как я погляжу на тебя!
-- Дошлый, да про себя... А поп у вас богатый?
-- Богатимый поп... Коней одних у него с тридцать будет, больше сотни десятин запахивает. Опять хлеба у попа не в проворот: по три года хлеб в кладях лежит.
-- А писарь?
-- И писарь богатимый... Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица... Мужики богатые, а земля -- шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь... Крестьяны государственные, наделы у них большие, -- одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только на продажу... Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
-- А мельник у вас плут: на руку нечист.
-- Да ты почем знаешь, что он мельник?
-- А по сапогам вижу: бус* на сапогах, значит мельник.
______________
* Бус -- хлебная пыль, которая летит при размолке зерна. (Прим. Д.Н.Мамина-Сибиряка.)
Вахрушка даже сел на своем конике, пораженный наблюдательностью неизвестного бродяги. Вот так старичонко задался: на два аршина под землей все видит. Вахрушка в конце концов рассердился:
-- Да ты што допытываешь-то меня, окаянная твоя душа? Вот завтра тебе Флегонт Василич покажет... Он тебя произведет. Вишь, какой дошлый выискался!
-- Страшен сон, да милостив бог, служба. Я тебе загадку загадаю: сидит баба на грядке, вся в заплатках, кто на нее взглянет, тот и заплачет. Ну-ка, угадай?
-- Капуста.
-- Ах, дурачок, дурачок, и этого не знаешь! Лук, дурашка... Ну, а теперь спи: утро вечера мудренее.
-- Да ты што ругаешься-то в самом деле? -- зарычал Вахрушка, вскакивая.
-- Полюбил я тебя, как середа пятницу... Как увидал, так и полюбил. Сроду не видались, а увиделись -- и сказать нечего. Понял?.. Хи-хи!.. А картошку любишь? Опять не понял, служба... Хи-хи!.. Спи, дурачок.
II
Утром писарь Замараев еще спал, когда пришел к нему волостной сторож Вахрушка.
-- Гости у нас вечор засиделись, -- объясняла ему стряпка. -- Ну, выпили малость с отцом Макаром да с мельником. У них ведь компания до белого свету. Люты пить... Пельмени заказали рыбные, -- ну, и компанились. Мельник Ермилыч с радостей и ночевать у нас остался.