Признаюсь, это последнее рассуждение на меня сильно подействовало.
- А что если он завтра сделает предложение? - сказал я, - ведь уж тогда будет несколько поздно: она будет формальная невеста его.
- Натурально, поздно! Но тут-то и надо работать, чтоб этого не было. Для чего ж я и прошу вашего содействия? Одному мне трудно, а вдвоем мы уладим дело и настоим, чтоб Егор Ильич не делал предложения. Надобно по- мешать всеми силами, пожалуй, в крайнем случае, поколотить Фому Фомича и тем отвлечь всеобщее внимание, так что им будет не до свадьбы. Разумеет- ся, это только в крайнем случае; я говорю для примера. В этом-то я на вас и надеюсь.
- Еще один, последний вопрос: вы никому, кроме меня, не открывали ва- шего предприятия?
Мизинчиков почесал в затылке и скорчил самую кислую гримасу.
- Признаюсь вам, - отвечал он, - этот вопрос для меня хуже самой горькой пилюли. В том-то и штука, что я уже открыл мою мысль... словом, свалял ужаснейшего дурака! И как бы вы думали, кому? Обноскину! так что я даже сам не верю себе. Не понимаю, как и случилось! Он все здесь вер- телся; я еще его хорошо не знал, и когда осенило меня вдохновение, я, разумеется, был как будто в горячке; а так как я тогда же понял, что мне нужен помощник, то и обратился к Обноскину... Непростительно, непрости- тельно!
- Ну, что ж Обноскин?
- С восторгом согласился, а на другой же день, рано утром, исчез. Дня через три является опять, с своей маменькой. Со мной ни слова, и даже избегает, как будто боится. Я тотчас же понял, в чем штука. А маменька его такая прощелыга, просто через все медные трубы прошла. Я ее прежде знавал. Конечно, он ей все рассказал. Я молчу и жду; они шпионят, и дело находится немного в натянутом положении... Оттого-то я и тороплюсь.
- Чего ж именно вы от них опасаетесь?
- Многого, конечно, не сделают, а что напакостят - так это наверное. Потребуют денег за молчание и за помощь: я того и жду... Только я много не могу им дать, и не дам - я уж решился: больше трех тысяч ассигнациями невозможно. Рассудите сами: три тысячи сюда, пятьсот серебром свадьба, потому что дяде все сполна нужно отдать; потом старые долги; ну, сестре хоть что-нибудь, так, хоть что-нибудь. Много ль из ста-то тысяч останет- ся? Ведь это разоренье!.. Обноскины, впрочем, уехали.
- Уехали? - спросил я с любопытством.
- Сейчас после чаю; да и черт с ними! а завтра увидите, опять явятся. Ну, так как же, согласны?
- Признаюсь, - отвечал я, съеживаясь, - не знаю, как и сказать. Дело щекотливое... Конечно, я сохраню все в тайне; я не Обноскин; но ... ка- жется, вам на меня надеяться нечего.
- Я вижу, - сказал Мизинчиков, вставая со стула, - что вам еще не на- доели Фома Фомич и бабушка и что вы, хоть и любите вашего доброго, бла- городного дядю, но еще недостаточно вникли, как его мучат. Вы же человек новый ... Но терпение! Побудете завтра, посмотрите и к вечеру согласи- тесь. Ведь иначе ваш дядюшка пропал - понимаете? Его непременно заставят жениться. Не забудьте, что, может быть, завтра он сделает предложение. Поздно будет; надо бы сегодня решиться!
- Право, я желаю вам всякого успеха, но помогать ... не знаю как-то ...
- Знаем! Ну, подождем до завтра, - решил Мизинчиков, улыбаясь насмеш- ливо. - La nuit porte conseil. До свидания. Я приду к вам пораньше ут- ром, а вы подумайте...
Он повернулся и вышел, что-то насвистывая.
Я вышел почти вслед за ним освежиться. Месяц еще не всходил; ночь бы- ла темная, воздух теплый и удушливый. Листья на деревьях не шевелились. Несмотря на страшную усталость, я хотел было походить, рассеяться, соб- раться с мыслями, но не прошел и десяти шагов, как вдруг услышал голос дяди. Он с кем-то всходил на крыльцо флигеля и говорил с чрезвычайным одушевлением. Я тотчас же воротился и окликнул его. Дядя был с Видопля- совым.
XI
КРАЙНЕЕ НЕДОУМЕНИЕ
- Дядяюшка! - сказал я, - наконец-то я вас дождался.
- Друг мой, я и сам-то рвался к тебе. Вот только кончу с Видоплясо- вым, и тогда наговоримся досыта. Много надо тебе рассказать.
- Как, еще с Видоплясовым! Да бросьте вы его, дядюшка.
- Еще только каких-нибудь пять или десять минут, Сергей, и я совер- шенно твой. Видишь: дело.
- Да он, верно, с глупостями, - проговорил я с досадою.
- Да что сказать тебе, друг мой? Ведь найдет же человек, когда лезть с своими пустяками! Точно ты, брат Григорий, не мог уж и времени другого найти для своих жалоб? Ну, что я для тебя сделаю? Пожалей хоть ты меня, братец. Ведь я, так сказать, изнурен вами, съеден живьем, целиком! Мочи моей нет с ними, Сергей!
И дядя махнул обеими руками с глубочайшей тоски.
- Да что за важное такое дело, что и оставить нельзя? А мне бы так нужно, дядюшка...
- Эх, брат, уж и так кричат, что я о нравственности моих людей не за- бочусь! Пожалуй, еще завтра пожалуется на меня, что я не выслушал, и тогда...
И дядя опять махнул рукой.
- Ну, так кончайте же с ним поскорее! Пожалуй, и я помогу. Взойдемте наверх. Что он такое? чего ему? - сказал я, когда мы вошли в комнаты.
- Да вот, видишь, друг мой, не нравится ему своя собственная фамилия, переменить просит. Каково тебе это покажется?
- Фамилия? Как так?.. Ну, дядюшка, прежде чем я услышу, что он сам скажет, позвольте вам сказать, что только у вас в доме могут совершаться такие чудеса, - проговорил я, расставив руки от изумления.
- Эх, брат! эдак-то и я расставить руки умею, да толку-то мало! - с досадою проговорил дядя. - Поди-ка, поговори-ка с ним сам, попробуй. Уж он два месяца пристает ко мне...
- Неосновательная фамилия-с! - отозвался Видоплясов.
- Да почему ж неосновательная? - спросил я его с удивлением.
- Так-с. Изображает собою всякую гнусность-с.
- Да почему же гнусность? Да и как ее переменить? Кто переменяет фа- милии?
- Помилуйте, бывают ли у кого такие фамилии-с?
- Я согласен, что фамилия твоя отчасти странная, - продолжал я в со- вершенном недоумении, - но ведь что ж теперь делать? Ведь и у отца твое- го была такая ж фамилия?
- Это подлинно-с, что через родителя моего я таким образом пошел на- веки страдать-с, так как суждено мне моим именем многие насмешки принять и многие горести произойти-с, - отвечал Видоплясов.
- Бьюсь об заклад, дядюшка, что тут не без Фомы Фомича! - вскричал я с досадою.
- Ну, нет, братец, ну, нет; ты ошибся. Действительно, Фома ему благо- детельствует. Он взял его к себе в секретари; в этом и вся его долж- ность. Ну, разумеется, он его развил, наполнил благородством души, так что он даже, в некотором отношении, прозрел... Вот видишь, я тебе все расскажу...
- Это точно-с, - перебил Видоплясов, - что Фома Фомич мои истинные благодетели-с, и, бымши истинные мне благодетели, они меня вразумили мо- ему ничтожеству, каков я есмь червяк на земле, так что чрез них я в пер- вый раз свою судьбу предузнал-с.
- Вот видишь, Сережа, вот видишь, в чем все дело, - продолжал дядя, заторопившись по своему обыкновению. - Жил он сначала в Москве, с самых почти детских лет, у одного учителя чистописания в услужении. Посмотрел бы ты, как он у него научился писать: и красками, и золотом, и кругом, знаешь, купидонов наставит, - словом, артист! Илюша у него учится; пол- тора целковых за урок плачу. Фома сам определил полтора целковых. К ок- рестным помещикам в три дома ездит; тоже платят. Видишь, как одевается! К тому же пишет стихи.
- Стихи! Этого еще недоставало!
- Стихи, братец, стихи, и ты не думай, что я шучу, настоящие стихи, так сказать, версификация, и так, знаешь, складно на все предметы, тот- час же всякий предмет стихами опишет. Настоящий талант! Маменьке к име- нинам такую рацею соорудил, что мы только рты разинули: и из мифологии там у него, и музы летают, так что даже, знаешь, видна эта... как бишь ее? округленность форм, - словом, совершенно в рифму выходит. Фома поп- равлял. Ну я, конечно, ничего и даже рад, с моей стороны. Пусть себе со- чиняет, только б не накуролесил чего-нибудь. Я, брат Григорий, тебе ведь, как отец, говорю. Проведал об этом Фома, посмотрел стихи, поощрил и определил к себе чтецом и переписчиком, - словом, образовал. Это он правду говорит, что облагодетельствовал. Ну, эдак, знаешь, у него и бла- городный романтизм в голове появился и чувство независимости, - мне все это Фома объяснял, да я уж, правда, и позабыл; только я, признаюсь, хо- тел и без Фомы его на волю отпустить. Стыдно, знаешь, как-то!.. Да Фома против этого; говорит, что он ему нужен, полюбил он его; да сверх того говорит: "Мне же, барину, больше чести, что у меня между собственными людьми стихотворцы; что так какие-то бароны где-то жили и что это en grand". Ну, en grand, так en grand! Я, братец, уж стал его уважать - по- нимаешь?.. Только бог знает, как он повел себя. Всего хуже, что он до того перед всей дворней после стихов нос задрал, что уж и говорить с ни- ми не хочет. Ты не обижайся, Григорий, я тебе, как отец, говорю. Обещал- ся он еще прошлой зимой жениться: есть тут одна дворовая девушка, Матре- на, и премилая, знаешь, девушка, честная, работящая, веселая. Так вот нет же теперь: не хочу, да и только; отказался. Возмечтал ли о себе, или рассудил сначала прославиться, а потом уж в другом месте искать руки...
- Более по совету Фомы Фомича-с, - заметил Видоплясов, - так как они истинные мои доброжелатели-с...
- Ну, да уж как можно без Фомы Фомича! - вскричал я невольно.
- Эх, братец, не в том дело! - поспешно прервал меня дядя, - только видишь: ему теперь и проходу нет. Та девка бойкая, задорная, всех против него подняла: дразнят, уськают, даже мальчишки дворовые его вместо шута почитают...