Всем нам вдруг сделалось чрезвычайно совестно. Даже Мизинчиков пок- раснел и отвернулся, а дядя так сконфузился, что уж не знал, что и ска- зать.
- Ну, ну, полно, полно! - проговорил он наконец. - Успокойся, Павел Семеныч. Что ж делать! Со всяким случается... Если хочешь, приезжай, брат, обедать... а я рад, рад...
Но не так поступил господин Бахчеев.
- Стипендию учредить! - заревел он с яростью, - таковский чтоб учре- дил! Небось сам рад сорвать со всякого встречного... Штанишек нет, а ту- да же, в стипендию какую-то лезет! Ах ты лоскутник, лоскутник! Вот тебе и покорил нежное сердце! А где ж она, родительница-то? али спряталась? Не я буду, если не сидит где-нибудь там, за ширмами, али под кровать со страха залезла...
- Степан, Степан!.. - закричал дядя.
Обноскин вспыхнул и готовился было протестовать; но прежде чем он ус- пел раскрыть рот, дверь отворилась и сама Анфиса Петровна, раздраженная, с сверкавшими глазами, покрасневшая от злости, влетела в комнату.
- Это что? - закричала она, - что это здесь происходит? Вы, Егор Ильич, врываетесь в благородный дом с своей ватагой, пугаете дам, распо- ряжаетесь!.. Да на что это похоже? Я еще не выжила из ума, слава богу, Егор Ильич! А ты, пентюх! - продолжала она вопить, набрасываясь на сына, - ты уж и нюни распустил перед ними! Твоей матери делают оскорбление в ее же доме, А ты рот разинул! Какой ты порядочный молодой человек после этого? Ты тряпка, а не молодой человек после этого!
Ни вчерашнего нежничанья, ни модничанья, ни даже лорнетки - ничего этого не было теперь у Анфисы Петровны. Это была настоящая фурия, фурия без маски.
Дядя, едва только увидел ее, поспешил схватить под руку Татьяну Ива- новну и бросился было из комнаты; но Анфиса Петровна тотчас же перегоро- дила ему дорогу.
- Вы так не выйдете, Егор Ильич! - затрещала она снова. - По какому праву вы уводите силой Татьяну Ивановну? Вам досадно, что она избежала ваших гнусных сетей, которыми вы опутали ее вместе с вашей маменькой и с дураком Фомою Фомичом! Вам хотелось бы самому жениться из гнусного инте- реса. Извините-с, здесь благороднее думают! Татьяна Ивановна, видя, что против нее у вас замышляют, что ее губят, сама вверилась Павлуше. Она сама просила его, так сказать, спасти ее от ваших сетей; она принуждена была бежать от вас ночью - вот как-с! вот вы до чего ее довели! Так ли, Татьяна Ивановна? А если так, то как смеете вы врываться целой шайкой в благородный дворянский дом и силою увозить благородную девицу, несмотря на ее крики и слезы? Я не позволю! не позволю! Я не сошла с ума! .. Татьяна Ивановна останется, потому что так хочет! Пойдемте, Татьяна Ива- новна, нечего их слушать: это враги ваши, а не друзья! Не робейте, пой- демте! Я их тотчас же выпровожу!..
- Нет, нет! - закричала испуганная Татьяна Ивановна, - я не хочу, не хочу! Какой он муж? Я не хочу выходить замуж за вашего сына! Какой он мне муж?
- Не хотите? - взвизгнула Анфиса Петровна, задыхаясь от злости, - не хотите? Приехали, да и не хотите? В таком случае как же вы смели обманы- вать нас? В таком случае как же вы смели обещать ему, бежали с ним ночью, сами навязывались, ввели нас в недоумение, в расходы? Мой сын, может быть, благородную партию потерял из-за вас!.. Он, может быть, де- сятки тысяч приданого потерял из-за вас!.. Нет-с! Вы заплатите, вы долж- ны теперь заплатить: мы доказательства имеем: вы ночью бежали...
Но мы не дослушали этой тирады. Все разом, сгруппировавшись около дя- ди, мы двинулись вперед, прямо на Анфису Петровну, и вышли на крыльцо. Тотчас же подали коляску.
- Так делают одни только бесчестные люди, одни подлецы! - кричала Ан- фиса Петровна с крыльца в совершенном исступлении. - Я бумагу подам! вы заплатите... вы едете в бесчестный дом, Татьяна Ивановна! вы не можете выйти замуж за Егора Ильича; он под носом у вас держит гувернантку на содержании!..
Дядя задрожал, побледнел, закусил губу и бросился усаживать Татьяну Ивановну. Я зашел с другой стороны коляски и ждал своей очереди са- диться, как вдруг очутился подле меня Обноскин и схватил меня за руку.
- По крайней мере позвольте мне искать вашей дружбы! - сказал он, крепко сжимая мою руку и с каким-то отчаянным выражением в лице.
- Как это дружбы? - сказал я, занося ногу на подножку коляски.
- Так-с! Я еще вчера отличил в вас образованнейшего человека. Не су- дите меня... Меня собственно обольстила маменька, а я тут совсем в сто- роне. Я более имею наклонности к литературе - уверяю вас; а это все ма- менька...
- Верю, верю, - сказал я, - прощайте!
Мы уселись, и лошади поскакали. Крики и проклятия Анфисы Петровны еще долго звучали нам вслед, а из всех окон дома вдруг высунулись чьи-то не- известные лица и смотрели на нас с диким любопытством.
В коляске помещалось теперь нас пятеро; но Мизинчиков пересел на коз- лы, уступив свое прежнее место господину Бахчееву, которому пришлось те- перь сидеть прямо против Татьяны Ивановны. Татьяна Ивановна была очень довольна, что мы ее увезли, но все еще плакала. Дядя, как мог, утешал ее. Сам же он был грустен и задумчив: видно было, что бешеные слова Ан- фисы Петровны о Настеньке тяжело и больно отозвались в его сердце. Впро- чем, обратный путь наш кончился бы без всякой тревоги, если б только не было с нами господина Бахчеева.
Усевшись напротив Татьяны Ивановны, он стал точно сам не свой; он не мог смотреть равнодушно; ворочался на своем месте, краснел как рак и страшно вращал глазами; особенно когда дядя начинал утешать Татьяну Ива- новну, толстяк решительно выходил из себя и ворчал, как бульдог, которо- го дразнят. Дядя с опасением на него поглядывал. Наконец Татьяна Иванов- на, заметив необыкновенное состояние души своего визави, стала прис- тально в него всматриваться; потом посмотрела на нас, улыбнулась и вдруг, схватив свою омбрельку, грациозно ударила ею слегка господина Бахчеева по плечу.
- Безумец! - проговорила она с самой очаровательной игривостью и тот- час же закрылась веером.
Эта выходка была каплей, переполнивший сосуд.
- Что-о-о? - заревел толстяк, - что такое, мадам? Так ты уж и до меня добираешься!
- Безумец! безумец! - повторяла Татьяна Ивановна и вдруг захохотала и захлопала в ладоши.
- Стой! - закричал Бахчеев кучеру, - стой!
Остановились. Бахчеев отворил дверцу и поспешно начал вылезать из ко- ляски.
- Да что с тобой, Степан Алексеич? куда ты? - вскричал изумленный дя- дя.
- Нет, уж довольно с меня! - отвечал толстяк, дрожа от негодования, - прокисай все на свете! Устарел я, мадам, чтоб ко мне с амурами подъез- жать. Я, матушка, лучше уж на большой дороге помру! Прощай, мадам, ко- ман-ву-порте-ву!
И он в самом деле пошел пешком. Коляска поехала за ним шагом.
- Степан Алексеевич! - кричал дядя, выходя наконец из терпения, - не дурачься, полно, садись! ведь домой пора!
- И - ну вас! - проговорил Степан Алексеевич, задыхаясь от ходьбы, потому что, по толстоте своей, совсем разучился ходить.
- Пошел во весь опор! - закричал Мизинчиков кучеру. есть я вообще на- нимал квартиру... но это ничего, уверяю вас. Я буду знаком;
- Что ты, что ты, постой!.. - вскричал было дядя, но коляска уже пом- чалась. Мизинчиков не ошибся: немедленно получились желаемые плоды.
- Стой! стой! - раздался позади нас отчаянный вопль, - стой, разбой- ник! стой, душегубец ты эдакой!..
Толстяк наконец явился, усталый, полузадохшийся, с каплями пота на лбу, развязав галстух и сняв картуз. Молча и мрачно влез он в коляску, и в этот раз я уступил ему свое место; по крайней мере он не сидел напро- тив Татьяны Ивановны, которая в продолжение всей этой сцены покатывалась со смеху, била в ладоши и во весь остальной путь не могла смотреть рав- нодушно на Степана Алексеевича. Он же, с своей стороны, до самого дома не промолвил ни единого слова и упорно смотрел, как вертелось заднее ко- лесо коляски.
Был уже полдень, когда мы воротились в Степанчиково. Я прямо пошел в свой флигель, куда тотчас же явился Гаврила с чаем. Я бросился было расспрашивать старика, но, почти вслед за ним, вошел дядя и тотчас же выслал его.
II
НОВОСТИ
- Я, брат, к тебе на минутку, - начал он торопливо, - спешил сооб- щить... Я уже все разузнал. Никто из них сегодня даже у обедни не был, кроме Илюши, Саши да Настеньки. Маменька, говорят, была в судорогах. От- тирали; насилу оттерли. Теперь положено собираться к Фоме, и меня зовут. Не знаю только, поздравлять или нет Фому с именинами-то, - важный пункт! И, наконец, как-то они примут весь этот пассаж? Ужас, Сережа, я уж пред- чувствую...
- Напротив, дядюшка, - заспешил я в свою очередь, - все превосходно устроивается. Ведь уж теперь вам никак нельзя жениться на Татьяне Ива- новне - это одно чего стоит! Я вам еще дорогою это хотел объяснить.
- Так так, друг мой. Но все это не то; во всем этом, конечно, перст божий, как ты говоришь; но я не про то... Бедная Татьяна Ивановна! ка- кие, однако ж, с ней пассажи случаются!.. Подлец, подлец Обноскин! А впрочем, что ж говорю "подлец"? я разве не то же бы самое сделал, женясь на ней?.. Но, впрочем, я все не про то... Слышал ты, что кричала давеча эта негодяйка, Анфиса, про Настю?
- Слышал, дядюшка. Догадались ли вы теперь, что надо спешить?
- Непременно, и во что бы ни стало! - отвечал дядя. - Торжественная минута наступила. Только мы, брат, об одном вчера с тобой не подумали, а я после всю ночь продумал: пойдет ли она-то за меня, - вот что?
- Помилосердуйте, дядюшка! Когда сама сказала, что любит...
- Друг ты мой, да ведь тут же прибавила, что "ни за что не выйду за вас".
- Эх, дядюшка! это так только говорится; к тому же обстоятельства се- годня не те.