Ефим Леонтьевич не садился. Он прошелся вдоль передних парт, всматриваясь в лица ребят, потом как будто поискал глазами, кого бы спросить, и протянул короткую руку по направлению к парте, где сидел Дима Кленов - смешливый, озорной ученик, с блко поставленными к переносице глазами, отчего лицо его казалось неестественно широким.
- Как твоя фамилия? - мягко спросил учитель. Голос у него был негромкий, но такой густой и нкий, что все переглянулись от неожиданности.
- Кленов Дмитрий, - отвечал ученик неожиданно таким же густым басом, хотя обычно он писклявил.
Все в классе зафыркали, и Володя обрадовался, чувствуя, что дело принимает превеселый оборот.
Но учитель делал вид, что ничего не замечает.
- Ну, Кленов Дмитрий, поделись, пожалуйста, со мной, чем вы до меня занимались.
- Мы занимались историей, - совсем уже невозможным басом прохрипел Кленов, чувствуя, что становится героем дня. - Мы проходили древние времена.
- Отлично, - продолжал учитель. - А скажи мне, Кленов; у тебя всегда такой голос или ты сегодня болен?
И учитель вдруг весело глянул на класс, словно приглашая теперь уже учеников принять участие в шутке.
- Удивительный случай, - продолжал Ефим Леонтьевич, - сколько занимаюсь в школе, такого густого голоса у мальчика не слышал. У тебя нет налета в глотке? А ну-ка, скажи: "А-а-а-а..."
Кленов растерянно посмотрел на класс, но не нашел поддержки.
- А-а-а-а!.. - захрипел он.
Класс уже еле сдерживался. Девочки закрывали рты руками, мальчишки надували щеки, уставившись в парты.
- Налета нет, - невозмутимо пробасил Ефим Леонтьевич. - Удивительный случай! А голос такой, словно у тебя ангина. Сейчас я тебя мигом вылечу. Ну, пой за мной: "Тра-ля-а-а-а-а..."
- Ля-а-а... а-а-а!.. - попробовал было Кленов, весь красный от натуги в конфуза. Он уж не рад был, что начал все это.
- Ну, что же ты? Такой бас, а нижнее "фа" взять но можешь? Ну, давай выше; "Тра-ля-а-а..." Еще выше: "Ля-а-а-..."
- Я не могу... У меня горло болит, - соврал Кленов.
- Если болят связки, иди к Юлии Львовне, чтобы она отпустила тебя домой. Может быть, ангина - это опасно для класса. А если ты не болен, пой за мной.
Кленов беспомощно оглянулся и затянул:
- Ля-ля-ля...
- Наконец-то! - воскликнул Ефим Леонтьевич. - Вот сейчас я слышу естественный голос. Пожалуйста, оставайся на этой ноте. Ну-ка, скажи что-нибудь.
- А чего говорить? - своим обычным писклявым голосом спросил окончательно сбитый с толку Кленов. И весь класс так и грохнул.
- Ну вот, наконец-то я тебя дотянул до твоего нормального звучания! А ты хотел меня обмануть. Не надо! А теперь давай-ка заниматься. Я думаю, что каждый человек должен отлично знать, что было когда-то на той земле, где он сегодня живет и растет. Верно?
Неожиданно дернув головой, он судорожно передохнул, причем не то горло, не то губы его дали странный, хлюпающий звук. В классе насторожились, зашептались, обнаружив у нового учителя очень существенную странность, которую он умело скрывал до поры до времени: у него была всхлипывающая одышка. До этой минуты он как-то справлялся с нею, а сейчас, начиная уже самый урок, перейдя к любимому предмету, увлекшись с первого же мгновения, он, должно быть, перестал следить за собой.
- Верно, друзья? - переспросил учитель и глотнул воздух.
Сейчас же с той парты, где сидел Кленов со своим неразлучным приятелем Мишей Донченко, откликнулись:
- Верно! Тлип-тлип!..
Учитель даже не взглянул в ту сторону. Он подошел к окну, поднял руку.
- Взгляните! Наша школа стоит на склоне горы, - он опять странно, с придыханием хлюпнул, - горы Митридат...
- Мит-тлип-дат, - послышалось с парты Кленова. Ребята стали оборачиваться, поглядывая туда.
- А вестно ли вам всем, что именно тут две с половиной тысячи лет назад был город Пантикапей, столица Боспорского царства? И отсюда понтийский царь Митридат VI Евпатор грозил всем окрестным владениям. Он вел войны с Римом, завоевывал земли... И когда его жестокости и неудачные войны с могучими римлянами привели к восстанию в Боспоре и его родной сын Фарнак ему менил, он, по преданию, поднялся на гору и закололся мечом. Более точные сведения, правда, указывают, что он оказался не в состоянии убить себя сам, очень медлил, но копья врагов поторопили его.
Так легенда связывает эту вершину в вашем городе с именем жестокого и хищного владыки Боспорского царства. Мы с вами как-нибудь сходим в музей, в лапидарий, и посмотрим памятники этой эпохи. Ими интересовался еще Пушкин. Он был в Керчи 15 августа 1820 года. "Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапея", - писал поэт в своем дневнике. Он поднялся на вершину Митридата, сорвал цветок на память... Через десять лет поэт писал о Крыме в "Путешествии Онегина":
Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат...
Но знаете ли вы, - продолжал учитель, - что места эти древле связаны со славой старинных русских мастеров, от которых и пошло название вашего города? Керчь!.. Вслушайтесь в это слово: "Керчь"! На древнерусском языке было слово "корчий", или "керчий". И обозначало оно - кузнец. Уже в самые давние времена здесь добывали железную руду и, по-видимому, на этих местах стояли кузницы, по-старинному - керчиницы. И славились тут своим искусством тавроскифские, а позже их потомки - древнерусские кузнецы - керчи, или корчии. Кстати, в древнерусских писаниях Керчь везде называется "Корчев", то есть город кузнецов - так сказать, Кузнецк. Интересно, друзья? - Учитель блестящими своими глазами обвел весь класс. - А я вам расскажу сейчас еще одну интересную вещь. Я вот как-то взял труды академика Васильевского, данные Академией наук в 1908 году. Так знаете, что я там прочел? Вот был такой древний герой Ахиллес, непобедимый и неуязвимый. В следующий раз я принесу "Илиаду" Гомера и прочту вам о той, как хромой кузнец Гефест выковал непроницаемые доспехи для Ахиллеса. Так вот, академик Васильевский пишет, что на Керченском полуострове княжил когда-то Ахиллес и был он родом тавроскиф, и вот ему тавроскифские керчии и сковали знаменитые доспехи, каких не было ни у кого ахейских вождей и троянцев...
Пока он говорил так, борясь со своей одышкой, зажигаясь сам и сумев уже увлечь часть класса, в отдаленном углу разрастался шум. Донченко и Кленов - сперва тихо, а потом смелее - все громче и громче передразнивали учителя. Только и слышалось: "Тлип-тлип... город Керчь... Тлип-тлип... Митридат..." Это постепенно заражало всех тем жестоким, ни в чем не считающимся весельем, которое иногда охватывает класс, и тогда ребята уже не в состоянии остановиться, хотя и сознают, что дело принимает самый дурной оборот. Так и сейчас - после каждой повторенной Донченко или Кленовым фразы все сильнее слышалось хихиканье. Сидевшие впереди уже не могли смотреть на учителя, а отворачивались или нко склонялись над партами. Володя тоже фыркал вместе со всеми, захваченный общим настроением. Напрасно староста класса - тоненькая и высокая Светлана Смирнова, дочка Юлии Львовны, - несколько раз привставала на своей парте и, вскинув маленькую свою голову с разлетающимися золотистыми косами, грозно поглядывала в угол, где сидели проказники. Уже ничего не помогало.
- Новая прекрасная история пишется ныне у подножия горы Митридат, в вашем родном городе, друзья, - сказал учитель. - Тлип, друзья! - повторило проказливое эхо.
И учитель внезапно замолк.
Он медленно подошел к своему столу, тяжело и шумно дыша, сложил журнал, поправил очки.
- Я давно все слышал, - очень тихо, нко гудящим своим голосом пронес он. - Я думал: ну побалуются - и надоест. Вы - дети тех, кто дал новую славу этим местам, вашему городу... Да, да, говорю как умею, как позволяет мне сердце... которое не совсем у меня в порядке. Я ничего не хочу добавить, я только скажу вам: мне стыдно за вас. Я заметил, я хорошо разглядел и запомнил тех, кто смеялся надо мной. Но я не хочу жаловаться на них. Не хочу даже знать, как их зовут. Но больше я с вами заниматься не буду. Я ухожу вашего класса. Вы мне сделали очень больно. Прощайте!
И никто уже не посмел передразнить его. Все молчали, когда учитель с поникшей головой пошел к дверям. Он ступал сперва медленно, а потом вдруг как-то весь подался вперед, рванул дверь и исчез за ней в тишине пустого коридора.
Класс растерянно молчал, оцепенев сперва. Потом возник говор, все вскочили, зашумели - и опять разом стало тихо.
Вошла Юлия Львовна. Она вошла и остановилась у учительского стола. Тонкие, сухие черты ее лица еще больше заострились. Она не хмурила бровей, концы которых слегка вздрагивали, она смотрела на класс так же прямо и открыто, как всегда, только строгий рот ее был сжат плотнее, чем обычно, и в уголках ее залегли две маленькие резкие складки.
- Это правда? - спросила она. Класс молчал.
- Это правда, что вы гадко, постыдно обидели своего нового учителя? Ефим Леонтьевич не хотел мне говорить, но ему стало плохо... У него скверно с сердцем. Одышка от астмы... А это великолепный педагог, старый, заслуженный учитель. Он переехал на юг потому, что здоровье не позволяло ему оставаться на севере. Провожая его, ученики плакали. Его ученики завидуют вам, что вы можете учиться у такого замечательного педагога. А вы?.. Как вы встретили его?
Все молчали, стоя за своими партами, положив руки на края откинутых крышек.
- Кто затеял эту гадость? Вы не думайте, что я буду допытываться, Ефим Леонтьевич сказал, что не назовет зачинщиков, мне тоже неинтересно вылавливать их. Они должны сами найти в себе мужество и помочь классу смыть с себя это позорное пятно. Да-да! Пусть они выйдут сейчас и перед всем классом скажут мне, как могло это случиться! Я жду...
И Юлия Львовна зашла за стол и села в ожидании.
Но все стояли не шевелясь.
- Значит, те, кто затеял эту гадость, ко всему еще и трусы. Они надеются, что законы товарищества укроют их. Ну что ж, оставляю все это на совести класса. Очевидно, я ошиблась в вас. Должно быть, я занималась с вами плохо... Я попрошу директора освободить меня от вашего класса.