- Давай, давай отсюда тем же манером, как въехал!
- А Кирилюк где? - спросил Володя.
- В народное ополчение ушел добровольцем... И чижей всех отпустил в бессрочную...
Мрачный вернулся Володя домой. Он стал с подозрительным старанием прибирать у себя на столе, откладывая вещи в сторонку. Заметив в глазах его странный и решительный блеск, ничего доброго не предвещавший, Евдокия Тимофеевна озабоченно спросила:
- Ты, Вовка, чего это задумываешься, а? Ты уж, пожалуйста, сейчас без глупостей...
- Знаешь, мама, - проговорил Володя, останавливаясь перед матерью и ожесточенно оттирая щеку плечом, - вот уже четырнадцать лет мне скоро, а как-то жнь у меня проходит без толку.
- Как же это - без толку? - возмутилась мать. - Учиться стал хорошо, в Артек ездил, все тебя хвалить стали, а ты - "без толку"!
- Да это все так, детское, понимаешь... То все не я сам как-то. То все больше для меня кругом делали. Ребята-пионеры по учению нагнать помогли, ты с папой тоже - со своей стороны... Гороно в Артек посылал. А вот я Сам, понимаешь, мама, сам я еще ничего такого не сделал.
- Да кто ж в твоих годах может особенное такое сделать? Учись хорошенько, помогай нам по дому управляться, а будет задание от пионеров - сделай как следует. Вот и будет твоя помощь. Чего ж тебе еще?
- Э, мама, - досадливо отмахнулся Володя, - не о том разговор идет. Ну когда финская война шла, я еще, так-сяк, сидел дома. Один раз, правда, мы с Донченко чуть не убежали, да война уже кончилась. А теперь, видно, длинная война будет... Весь народ воевать пошел, кругом мобилация... Кирилюк, птицелов, и тот в ополчение пошел, а я тут должен оставаться... Вот как придет папа, я сейчас же к нему попрошусь... Или пускай сам меня на флот пошлет. А то убегу, и все.
- Да как же тебе не совестно матери это говорять-то? Да если я отцу скажу...
- А я ему сам скажу.
Пришла с комсомольского собрания Валентина. Ее тоже теперь целые дни не было дома. Она пришла усталая, ступая натруженными, отяжелевшими ногами, бессильно опустилась на стул, стянула с крючка на стене полотенце, стала обтирать распаренное лицо, запылившуюся шею.
- Ты бы умылась сперва, - заметила ей мать.
- Обожди, мама... Отдышаться дай. Мы сегодня с нашими ребятами целый эшелон выгружали. Комсомольский субботник у нас был. Уж устали так устали! Я сюда шла, руками себя под коленки взяла, да и подымаю ноги: не идут, да и все тут...
Володя посмотрел на нее с неудовольствием. Он видел, что сестра гордится своей усталостью, даже выставляет ее как будто напоказ: вот, мол, смотрите, как я потрудилась.
- А завтра... - продолжала, обмахиваясь полотенцем, Валя, - завтра, мама, все наши комсомольцы, да еще с завода Войкова и с обогатительной фабрики получают направление от горкома в Рыбаксоюз - сети сушить и чинить. Надо женщинам там помочь, раз у них мужчины в армию пошли.
Володя уже внимательно слушал сестру, осторожно присев на табуретку возле стола.
- Вам хорошо! Вы уже комсомольцы. Вас везде посылают, - позавидовал он.
- А вы что же, пионеры, дремлете? - отвечала она. - Вон на вокзале железнодорожные ребята сегодня, я видела, лом собирали. Сейчас дела всем хватит, а ты все с альбомчиком возишься.
Володя покраснел.
- Прежде всего, это не альбом, а дневник. Если уж взяла без спросу и позволения у меня, так хоть бы поглядела как следует. По себе судишь, видно. "Альбом"! Я туда сообщения Информбюро переписываю. Чтобы у меня получилась потом, когда война кончится, вся история, с первого дня. Если не можешь понять, нечего хватать то, что тебя не касается.
Володя сердито вышел комнаты, сбежал по лестнице во
Через несколько минут он уже был под окнами дома, где жил его приятель Киселевский. Володя громко свистнул и тотчас же услышал, как кто-то забарабанил комнаты пальцами в окно. Киселевский махал ему рукой, приглашая зайти, но Володя показал пальцем на землю, зовя приятеля выйти во
Когда Киселевский вышел, Володя сказал ему:
- Ты про Тимура читал?
- Это как он и его команда действовали?
- Ну да, Гайдара. Помнишь, как они там органовали, чтобы помогать, если у кого на фронт отец ушел? мы тоже так.
- А я не знаю как...
- Да я и сам тоже не очень знаю, только хочется что-нибудь такое делать. А то я тебя просто предупреждаю, Киселевский: убегу я, и все.
- Куда это ты убежишь?
- На фронт - вот куда!
- Ну и заберут тебя по дороге, - уверенно рек Киселевский. - Просто ничего на свете не бывает...
Да, мало на свете дел, которые делаются просто! Казалось бы, чего проще: узнать в военкомате адреса, но которым были посланы мобилационные повестки, зайти прямо в те дома, поздороваться, отдав салют по-пионерски, и сказать: "Здравствуйте! Мы пионеры, у нас есть тимуровская бригада, вот мы
нее. Мы хотим вам помочь. Скажите, что вам надо?" Да ведь не выйдет так. Начнут отнекиваться: спасибо, мои, ничего не надо. Это - на хороший случай. А возможно, еще и посмеются: тоже, мол, нашлись помощники! Пожалуй, могут и выгнать: дескать, вас еще тут не хватало! А если делать все тайно, как делал гайдаровский Тимур, по теперешнему военному времени совсем могут выйти неприятности. Наскочишь еще на комсомольский истребительный отряд, и заберут тебя, да еще скажут, что ты ходил по чужим дворам и лестницам, подсматривал что-то. Кругом все говорили о шпионах. Да и сам Володя мечтал ловить какого-нибудь диверсанта и присматривался ко всякому подозрительному встречному.
Нет, тайно сейчас уже нельзя было действовать. И тогда Володя отправился за советом к Юлии Львовне.
Очутившись на знакомом школьном дворе, где стояла каникулярная тишина, Володя почувствовал, как ему хочется, чтобы скорее начались опять занятия. Ему казалось, что если каждое утро снова будут звонить звонки и день будет подчиняться школьному расписанию, а каждая минута заполнится делом, занятиями, и кругом сойдутся свои ребята-одноклассники, и в пионерской комнате будут сборы, и Жора Полищук, которого теперь не сыщешь, будет им рассказывать о войне, - может быть, и на душе станет спокойнее. Но тут же он подумал, что садиться за парту, готовить и отвечать уроки сейчас, вероятно, никак нельзя. Не пойдет сейчас учение в голову: все мысли заняты одним - войной.
Все же, когда Юлия Львовна, как всегда, спокойно, только чуть подрагивая бровями, выслушала Володю и заговорила с ним своим обычным размеренным, строго и певуче звучащим голосом, он испытал некоторое успокоение.
- Дубинин, дорогой, - сказала Юлия Львовна, - я понимаю, как тебе не сидится сейчас. Только ты не спеши: это война большая. Конечно, им нас не одолеть никогда - в этом-то я твердо убеждена, - но силы нам надо беречь. Силы у нас будут прибывать с каждым днем. Такие, как ты, там, на фронте, не требуются, уверяю тебя. А что касается помощи здесь, то вот это дело хорошее. Я - за это! Светлана уже собиралась пойти к тебе, обойти всех ребят и начать работу.
- Как ее только начать вот?
- Я не помню, у кого это я читала... "Самое трудное дело - это начать. Преодолеть его можно только одним способом: начать".
И они начали.
Первым оказался дом военного моряка Сырикова, отца того самого Илюши Сырикова, который любил задавать вопросы на беседах Володи с малышами и как-то спросил, как учится сам Володя. Увидев входивших пионеров, Илюша, который был дома один, сперва оробел и долго не хотел пускать ребят передней в комнату, а потом увидел Володю, узнал его и сказал:
- А ты у нас про Чкалова объяснял. Ты мне сделаешь корабль, как обещал?
В тот же день с Володиного стола исчез один лучших миноносцев. Через день в невестном направлении уплыл крейсер, искусно выточенный Володей полена. Не прошло и пяти дней, как флотилия на столе подверглась опустошению. Вся Володина армада - все его корабли, вплоть до великолепного линкора "Красный Спартак", все эсминцы, тральщики, подводные лодки, вырезанные коры, - все пошло в ход, все отдал щедрый Володя ребятишкам, чьи отцы ушли в армию. И, едва завидев под окном или через раскрытую калитку красный галстук дежурного пионера, ребятишки кричали:
- А где пионер Володя? Он придет сегодня? А когда он прядет опять?
Случалось и так, что к вечеру прибегала Светлана Смирнова, застенчиво говорила Евдокии Тимофеевне:
- Позвольте, пожалуйста, вашему Володе сегодня еще на Пироговскую сходить. Там такой Сережа есть Стрельченко, у них отец танкист... Так он все плачет и просит, чтобы Володя ему корабль починил. Никак не укладывается спать. Уж ко мне мать его приходила...
И Володя шел на Пироговскую.
Он вставал теперь чуть свет, чтобы услышать первое радио. Вскакивал с постели. Сон сваливался с него вместе с простыней, которой он укрывался. Неслышно ступая босыми ногами, подбегал к громкоговорителю. Стоял, залитый лучами еще нкого утреннего солнца, маленький, под орех разделанный артековским загаром, с выцветшими волосами, теплый со сна.
При каждом движении сестры или матери махал на них рукой, чтобы они не шумели, и слушал, слушал утренние сообщения Совинформбюро. Не моргая, смотрел он в черную воронкообразную тарелку, которой доносились размеренные слова диктора...
Володя чувствовал, что ему необходимо посоветоваться обо всем, что он думал эти дни; нужно было непременно свидеться с отцом. Но Никифор Семенович уже неделю не выходил управления порта.
- Мама... - сказал Володя. - Как хочешь, мама, но только я сейчас в порт схожу к папе. Уж как-нибудь там пробьюсь...
После вчерашнего короткого дождя утро было необыкновенно ясное. Дома, деревья, столбы отбрасывали резко очерченные тени.
Володя не успел выйти со двора, как перед самой калиткой навстречу ему покатилась маленькая черная тень. Он услышал заливистый лай, и сейчас же что-то теплое, мохнатое кинулось ему на грудь, мокро лнуло в нос.
- Бобик, Бобик! - закричал радостно Володя, отбиваясь и хохоча.
А Бобик все прыгал на него, норовя непременно лнуть в лицо. Володя слегка отпихнул собаку и выскочил на улицу, чтобы встретить отца, точным вестником прибытия которого было появление Бобика.