- Чудо какая славная вещица! - заметила Юлия Львовна. - Ах, Дубинин, бить тебя надо, да некому! Как бы ты мог учиться, первым бы отличником был...
- Юлия Львовна, я в последнее время как будто...
- Я ничего не говорю, Володя, но ты бы мог еще лучше успевать.
- Юлия Львовна, как война кончится, я вам тогда докажу.
- Ну ладно, подожду, Володя. А гротик этот мы со Светланой возьмем пока что на хранение. Ведь ты столько потрудился тут.
- Нет, нет! Не на хранение, а совсем. Это вам на память от меня.
- Ну спасибо тебе, Дубинин... Светлана, что же ты не благодаришь?
- Спасибо, Володя, - проговорила рассеянно Светлана. - А я сейчас подумала: ведь совсем недавно ты приходил прощаться, когда в Артек уезжал. Помнишь? После "Аленького цветочка"? Неужели это недавно было? И спектакль, и Первое мая... Кажется, как будто уж сто лет с тех пор прошло...
И Володя тоже подумал, как далеко ушли в прошлое Артек, яркие ракеты над морем, безмятежные лагерные дни.
- Ну, мне идти пора, - сказал он. - До свиданья, Юлия Львовна, счастливо вам оставаться. И тебе, Светлана, тоже...
Неловко, не глядя, он сунул руку Светлане.
Юлия Львовна подозвала его в себе:
- Подойди сюда... Вот так. Будь здоров! Ты все-таки себя побереги немножко. Думай о матери. Да и меня иногда вспоминай. А кое-когда заглядывав в учебник, чтобы не отстать. Помнишь, как... да нет, ты этого помнить не можешь. Так на старых детских книжках был" написано: "Бойтесь, дети, лени, как дурной привычки, и читайте в сутки вы хоть по страничке". Ну, ты хоть по полстранички повторяй. Хорошо? Ну, смотри, а то получишь у меня после войны "плохо"! - Она сделала попытку улыбнуться. - И дай-ка я тебя, Дубинин, поцелую.
Володя неуклюже качнулся вперед, и учительница, взяв длинными пальцами за виски буйную головушку своего питомца, крепко поцеловала его в лоб, а потом легонько толкнула ладонью также в лоб, как бы дав направление - в дорогу...
Володя, откашливая что-то царапавшее у него в горле, выбежал квартиры учительницы. Юлия Львовна, прислушиваясь к его удалявшимся быстрым шагам, сказала Светлане:
- Нет, очень хорошо, что его укроют подальше. Если они придут, такому тут несдобровать. Ах, отчаянная голова! Сколько у меня с ним хлопот было, а вот люблю его, галчонка большеглазого.
- И совсем он уже не так похож на галчонка, мама, - впервые заступилась за Володю Светлана.
- Ну, вини. Сами же вы прозвали Дубинина за его глаза Вовчик-птенчик...
А Володя шел по Приморскому бульвару: ему хотелось в последний раз посмотреть на море с родного берега. День стоял пасмурный, холодный. Берег Тамани был скрыт мглою. На бульваре валялись осколки разбитых вазонов. Большой каменный лев над балюстрадой был почти обезглавлен. Осколком бомбы у него снесло добрую половину морды. В глубине деревянной раковины для оркестра сбились перевернутые мокрые скамьи.
Володя спустился к самой воде. Казалось, что море узнает его: небольшие волны прыгали навстречу, стараясь лнуть соленым языком Володю в лицо, подползали к его ногам, ластились. Совсем как Бобик...
И Володя, вздохнув, вспомнил про своего верного песика. Несколько дней назад Бобик увязался на берегу за военными моряками, и они сманили собаку к себе на сторожевой к
Побыв немного наедине с морем, Володя пошел в город. Он прошел еще раз мимо того места, где сидел птицелов Кирилюк, прошагал по всей улице Ленина, дошел до угла Крестьянской, поднялся по знакомой лестнице купеческого сына Константинова, постоял на Пироговской, у обезображенного здания, где была раньше школа, и отправился домой: надо было собираться.
Глава V
ПРОЩАЙ, БЕЛЫЙ СВЕТ!
Большая грузовая машина неслась по шоссе Керчи в Старый Карантин. В кабине рядом с водителем сидел Володя и, гордый доверием, которое ему было оказано, по знаку шофера то и дело брался за медный шпенек на щитке и тянул на себя, давая "подсос" мотору. А в кузове поверх груза, тщательно накрытого брезентом, среди узлов, сундуков и всякого домашнего добра, сидели Евдокия Тимофеевна, Валя и дядя Гриценко.
- Нет, Дуся, ты решайся, - говорил дядя Гриценко. - Вовку, в случае чего, я с собой заберу в каменоломни. Я уж с командиром отряда нашего толковал. Разрешает. Он Никифора знает. И Ванька мой там тоже будет заодно. А я уж за ними обоими пригляжу. Ты не сомневайся на этот счет.
- Да ведь Вовочка-то у нас еще глупый, - сокрушалась Евдокия Тимофеевна. - Как он там один будет? И какая от него польза вам?
- Насчет пользы нам - это разговор потом уж пойдет. На сегодняшний день не о том речь. О нем самом забочусь. Как такого наверху оставлять, если немцы придут? Ты что, характера его не раскусила? Мало тебе с ним хлопот было в мирное время?
- Так-то оно все так... Да как-то боязно... Как же он там без меня?
- Ты сама без него тут держись, а за него не бойся.
- Ох, страшно мне, Иван Захарович, боязно мне все-таки!
- Тут за малого тебе еще страшнее будет. А так без него дурной час переживете и Нюше моей дом сберечь поможете. Ей одной не справиться. Хворая она у нас... Да к тому же, в положении она: к весне прибавления ожидаем. Где ж тут! И под землю ее брать нельзя: не сдюжит здоровьем. А то бы я вас всех вн позабирал...
В первых числах ноября в домике дяди Гриценко, где теперь жили Дубинины, дрогнули стекла, звякнула посуда. Тяжелые удары, глухие и как будто вязкие, донеслись со стороны Камыш-Буруна.
Дядя Гриценко вернулся к ночи каменоломен бледный, озабоченный. Он долго выковыривал ушей вестковые крошки. Потом тихо подозвал к себе Ваню и Володю:
- Ну, хлопцы, будьте наготовке. Немец к Камыш-Буруну подходит, не сегодня-завтра вн подаемся. Так чтоб все было у вас в полной исправности. Чтоб как будет приказ, так раз - и там. И никуда без моего на то разрешения не отлучаться.
Володя и Ваня, которых сейчас еще не пускали в каменоломни, целые дни проводили на шахтном дворе, помогая взрослым: выгружали продовольствие, ящики с патронами, мешки с мукой, тащили в клеть матрацы, подкатывали бочки. Мальчикам нравилось, что дело обставляется так хозяйственно. Чего только не спускали под землю через боковые штольни! Чьи-то сундуки, баян в чехле, одеяла, связанные кипами, шкафы... Но больше всего, конечно, ребята были довольны, когда, отогнав их подальше от главного ствола, шахтеры-камнерезы опускали вн какие-то тяжелые, тщательно прикрытые брезентом или плащ-палатками предметы, в которых разве только совсем ничего не смыслящий в военном деле человек не угадал бы пулеметов.
Иногда недр каменоломен поднимался наверх Зябрев. Мальчики, еще дали узнавая его большую и ладную фигуру, бросались навстречу, и командир на ходу подмигивал им своим веселым черным глазом -под круто взлетавшей длинной брови:
- Гей, пионеры! Действуете?
- Товарищ командир, - тихонько спрашивал у него Володя, - мы скоро вн полезем?
- Не лезь поперед батьки в пекло, - отшучивался кома - Еще насидимся вну, и наверх попросишься.
- Ни за что в жни не попрошусь!
- Ну и глупо сделаешь. Я лично там всю жнь сидеть не собираюсь.
И командир шел к маленькой зеленой "эмке", дали крича шоферу:
- Емелин, давай в город скатаем! В горком меня забрось, к товарищу Сироте.
С моря стали наползать холодные, плотные, как мокрый войлок, туманы. Они заплывали в долины, скрывали окрестные возвышенности, и казалось, что пространство, оставшееся для жни, с каждым днем становилось все теснее, все уже. За туманом немолчно грохотали орудия. Звуки войны становились все явственнее, приближались...
Шестого ноября дядя Гриценко, уходя утром в каменоломни, вынул нижнего ящика комода свернутый красный флаг и велел Ване влезть на крышу.
- Вовка, ты ему тоже подсоби. Прилаживайте, ребята, покрепче. Завтра праздник. Нехай люди видят... Да повыше, хлопцы, чтобы дали горело! Чтобы помнили, как поселок наш кличут: Краснопартанский! С того самого девятнадцатого года. И во веки веков!
Володя и Ваня подняли над черепичной крышей домика шест с флагом. Сверху хорошо был виден весь поселок, и мальчики заметили, как там и здесь над крышами Старого Карантина стали появляться красные праздничные флаги. Море дышало тяжким туманом, словно за крутыми берегами закипало какое-то варево. Стена тумана, поднимавшаяся за Камыш-Буруном, закрывала все окрестности, но за этой стеной слышались выстрелы, орудийные залпы, доносилось татаканье пулемета, сухой стук автоматов. Иногда что-то со свистом проносилось над головой по направлению к городу, и вскоре оттуда немедленно перекатывался над всей округой бухающий
А над белыми домиками Старого Карантина ветер трепал яркие алые флаги, и люди негромко, но многозначительно и с доброй надеждой в голосе поздравляли друг друга:
- Флаги-то играют...
- С наступающим праздником!..
- Эх, не так, думалось, праздник встречать будем! Ведь двадцать четвертая годовщина...
- Немчура проклятый! Навязался на нас, погубил нашу мирную жнь!
- А флажки-то, глянь, развеваются...
- Которые потрусливее, те без флагов сидят, схоронились за ставенками.
- Да много ли таких? Раз-два и обчелся. Я сейчас шел по поселку, так везде флаги колыхают.
К вечеру два разведчика отряда, Важенин и Шустов, вернулись Камыш-Буруна. У входа главного ствола каменоломен их встретил стоявший тут на посту с винтовкой Гриценко.
- Что нового-хорошего принесли, разведчики?
- Нового немного, хорошего еще меньше, - отвечал Важенин.
- Немцев у Камыш-Буруна не видать?
- И видать и слыхать, - мрачно бросил разведчик.
- В Эльтигене уже. Наши там заслон сделали. Задержали немного, - объяснял пожилой разведчик Шустов. - Они, вишь, на Керчь рвутся. Объявили уже, нахвастались, что к завтрашнему дню там будут. Дескать, хох, к годовщине Октябрьской революции германская армия заняла город Керчь, один крупнейших промышленных центров Крыма... И тому подобное. Видели мы их листовки. Знаем. Ну, наши-то им этого пирога к празднику и куснуть не дадут. Только у них тут, в этом месте, скопление сил большое, да автоматы у каждого.
- И танков хватает, - заметил Важенин.