Словом, не было под землей человека, который бы не считал, что уж кто-кто, а Семен Михайлович Лазарев справится.
Личный состав отряда Лазарев знал отлично: еще при органации отряда он сам вместе с Зябревым тщательно подбирал надежных, подходящих для строгого дела людей, взыскательно проверяя каждого человека. По поручению Зябрева, он привлек камыш-бурунских коммунистов, рыбаков и шахтеров. Совместно с Зябревым находили они нужных людей среди беспартийных. И Манто, и Яков Трофимович Гайдаров, и многие другие партаны, в партии не состоявшие, но не мыслившие своего существования без Советской власти, охотно вошли в отряд по предложению Зябрева и Лазарева, взявших их народного ополчения. После того как в гарнон подземной крепости влились остатки роты моряков Петропавловского, Лазарев сам проверил каждого прибывшего, подолгу беседуя с ним с глазу на глаз.
Весь отряд был приведен к партанской присяге. Каждый скреплял своей личной подписью клятвенное обещание мстить врагу и не щадить сил и жни для победы народа над захватчиками.
Начальником штаба стал теперь старший лейтенант Александр Николаевич Петропавловский. Кадровый военный - "военная косточка", говорили про него партаны, - он сумел быстро перевести всю жнь подземной крепости на подлинно армейскую, фронтовую колею. Он объяснил командованию, что тактических соображений надо сократить и строжайшим образом ограничить район, занимаемый партанским отрядом под землей. Новый начальник штаба составил точную карту этого района. Вместе с Жученковым, который отлично знал каждый уголок каменоломни, Петропавловский, держа компас и планшетку в руках, обошел все три горонта, составляя по азимуту точный и подробный план галерей, который он потом нанес на общую карту.
Были установлены точки постов, места расположения ударных групп и станковых пулеметов. Пулеметы располагались таким образом, что их можно было в случае нужды самым кратчайшим путем перебросить одного сектора в другой. По предложению Петропавловского внутренний район каменоломен, занятый партанами, обнесли подземными, специально построенными стенками ракушечника. Стенки теперь преграждали доступ во все коридоры, которые вели с поверхности в глубь земли. Для того чтобы выйти в верхние галереи на разведку, надо было вынуть определенный, заранее намеченный камень стены. Кроме того, стены были замаскированы. Извлекать камень, заложенный в проходе заградительной стенки, надо было очень осторожно. За этим каждый раз наблюдал сам Жученков.
От разведчиков Петропавловский требовал сведений точных, не допуская лишних разговоров при сдаче рапортов. Володя на первых порах даже невзлюбил нового начальника, когда тот выставил его штаба, куда мальчики вошли не спросясь. Но теперь и сам Володя и его юные разведчики, выполняя какое-нибудь задание начальника штаба, рапортовали ему раз от разу все короче и точнее. Они уже не болтали руками при этом, а смирно стояли на месте, и Петропавловский был доволен, что ребята хорошо усвоили заведенный в подземной крепости порядок.
Пионеры обычно несли поочередно дежурство у телефона в штабе. Однажды Петропавловский, застав в штабе дежурившего там Володю, подсел к нему и, пользуясь свободной минутой, завел разговор с мальчиком, к которому он давно уже внимательно приглядывался.
- А я сперва, Володя, думал, что Иван Захарович, пулеметчик наш, твой отец: очень уж он о тебе заботится.
- Он мне двоюродный дядя, - отвечал Володя. - А с Ваней мы всю жнь дружим. С детства.
- А где отец твой?
- Он у меня моряк. Теперь на Черноморском флоте.
- А мать есть?
У Володи потемнело лицо и так дернулись брови над опустившимися внезапно только что горделиво блестевшими глазами, что Петропавловский невольно подсел ближе и положил Володе руку на плечо.
- Не знаю я, товарищ Петропавловский, - очень тихо сказал Володя. - Надеюсь, что жива. А как она там, кто знает...
- Ничего, будем надеяться, что все обойдется, - успокоил его Петропавловский. - Нам тут, под землей, не сладко, да и там, конечно, теперь жить у фашистов под началом радости мало. У меня, дружок, тоже мать одна осталась... в Ленинграде.
Потом стали вспоминать Керчь, куда Петропавловский приехал Севастополя в первый же месяц войны. Петропавловский рассказал, как однажды, в ночь на 28 октября, после первой бомбежки он был дежурным по керченскому гарнону и находился в комендатуре. В Керчи объявили воздушную тревогу. Начался налет, в комендатуру прибежал милиционер и сообщил, что с Митридата кто-то дает сигналы врагу. Петропавловский вместе с патрулем отправился к Митридату и увидел, что на склоне его действительно появляются через равные промежутки времени вспышки белого и красного света. Потом замигали сигналы по азбуке Морзе. Петропавловский хорошо разбирался в морзянке. Он попытался прочесть сигналы, но понял, что они шифрованные. Вместе с патрульными он бросился туда, где вспыхивали сигналы. Однако предатель успел убежать, оставив на месте сигнальный аппарат.
- Хорошо, что вовремя мы это дело обнаружили, - рассказывал Петропавловский, - а то натворили бы нам в эту ночь... Мерзавец, видимо, знал, что у нас в порту тогда имелось. Не успел все-таки свое подлое дело до конца довести. А кто первый заметил, знаешь? Один ваших пионеров. У вас в Керчи, по-видимому, ребята молодцы. Мне потом милиционер патруля ПВО сказал, что прибежал к нему какой-то паренек, запыхался весь и говорит: "На Митридате кто-то фашистам сигналы подает. Честное, говорит, пионерское!" Мне милиционер тогда даже и фамилию сказал пионера того. Может быть, и ты знаешь... Погоди. Оглоблин, что ли... Нет. Колодин, кажется.
- А может, Дубинин? - спросил, глядя прямо в глаза начальнику штаба, Володя.
- Стоп! Дай сообразить... Это что же получается? Ну и память у меня стала! - воскликнул Петропавловский и смущенно уставился на Володю, словно увидел его в первый раз. - Значит, ты? Вот так сошлось колечко! А я-то ему рассказываю... и он, главное, слушает!
С этого дня начальник штаба стал окончательно уважать командира группы юных разведчиков.
Наведению под землей твердого, военного порядка много способствовал Георгий Иванович Корнилов. Опытный армейский политработник, он сразу понравился всем, а особенно ребятам, своей подчеркнутой военной выправкой, краткостью и точностью слов. Сам великолепный стрелок, профессиональный военный человек, он во все дела умел вносить четкий боевой распорядок. Делал он это как-то очень легко, без нажима, без подчеркнутого щелканья каблуками и даже без казавшихся кое-кому обязательными словечек "порядок" или "точно". Тем не менее люди невольно прислушивались к его резковатому голосу, тотчас кидались выполнять приказание, данное двумя-тремя броскими словами. Ребята скоро заметили, что партаны подтягиваются при Корнилове, незаметно начинают подражать ему и сами стараются держаться так же молодцевато, как политрук. Корнилова назначили заместителем комиссара. Ему же была поручена воспитательная работа среди младших обитателей подземной крепости.
На другой день после похорон Зябрева Корнилов пришел в маленький штрек, где на каменной лежанке отдыхали Володя и Ваня Гриценко. Ночь была беспокойная: немцы обстреливали на всякий случай район каменоломен, а к утру бросили в несколько шурфов глубинные бомбы и фугасы. Взрывы обрушили участок верхних галерей, завалили два-три шурфа, но не причинили большого вреда подземной крепости, только вызвали ночью некоторый переполох грохотом обвалов, раскатившимся по всем каменным ходам. Все же дважды ночью объявляли тревогу, и потому мальчики не выспались и сейчас, после работы, отдыхали.
Корнилов сел на край лежанки, удержал рукой пытавшихся вскочить мальчиков:
- Отдыхайте, ребята, отдыхайте. Кто знает, какая ночь будет! Вы сегодня где работали?
- Мы сегодня, дядя Гора, верхний горонт "Киев" минировали с Владимиром Андреевичем, с его подрывниками.
- Ого! - сказал Корнилов. - Уж если вам Жученков доверяет, значит, вы заслуженными партанами стали.
- А он нам, дядя Гора, так сказал: "Вас, говорит, Манто мне рекомендовал: хорошо, говорит, сухари перебирали. Ну, значит, и с пряниками для фашистов справитесь". Мы там мины носили и еще потом выдалбливали в камнях дырки. Это все-таки поинтереснее будет, чем крупу пересыпать на камбузе.
Корнилов перелистал книжки, которые выпали -под подушки у Володи. Отложил их аккуратно в сторону.
- Я к вам вот зачем пришел, - сказал он. - Оба вы пионеры. И Толя Ковалев то же самое. Надо бы нам тут как-нибудь пионерскую органацию наладить. Люди мы все советские, должны везде, хотя бы и под землей, жить по-советски, чтобы все было честь честью. Есть у нас ребята: Вова Лазарев, Жора Емелин. Они как-то в стороне оказываются. Это разве годится? По-моему, нет.
- Так они же малята совсем, - сказал Ваня.
- Верно, дядя Гора, - поддержал его Володя. - У них еще до пионеров нос не дорос.
- Ну, во-первых, у Жоры Емелина дорос. Ему, как я выяснил, десять лет. Вове, правда, восемь, но он так и рвется. И знаешь, если учесть военную обстановку и затем наши особые условия, я бы принял досрочно. А? Как по-твоему, Володя?
- Дядя Гора, а можно их принять кандидатами в пионеры?
- Ну уж этого, брат, я что-то не слыхал. Кажется, в пионерском уставе такого нет. Я думаю, что, если они ребята подходящие, можно их принять. Тогда у нас будет своя пионерия. Ну, скажем, отдельное пионерское звено имени Зябрева при партанском отряде Старого Карантина.
Володя сразу сел на лежанке, отбросив одеяло.
- Имени дяди Саши? - Глаза его заблестели, он от волнения потер подбородком плечо. - Ох, дядя Гора, здорово вы это решили!.. Правда, Ваня, хорошо?
- Дядя Гора плохо не решит, - сказал Ваня.