Оба почувствовали себя одинокими, заброшенными, отторгнутыми от всего живого. И тишина была вокруг такая, что страшно было громко говорить, - мальчики невольно разговаривали шепотом.
- Ну вот, - тихо пронес Ваня, - сказал, сразу дорогу узнаешь, а сам тычешься невесть куда. Да и, наверное, почудилось тебе тогда, что написано там про нас. Быть того не может!
- Ну как не может, как не может? - заторопился Володя. - Я все же такие буквы уже знаю. Своими глазами видел, так и написано: "В", потом точка поставлена. А потом написано "Дубинин". А потом "И" написано, опять точка и - "Гриценко". Разборчиво так.
- Ну и ищи теперь!
- Погоди, Ваня... Вот сейчас, я помню, надо повернуть налево, потом прямо, а там уж немножко светло станет. Там ведь как раз колодец, провал сверху есть. Вот я и разглядел, потому что свет сверху был. Понятно тебе это? Ну, пусти, я вперед пойду, а ты за мной.
Он оттеснил плечом Ваню и пошел впереди; Ваня плелся за ним. Володя повернул в левый коридор, прошел немного, остановился, убрал фонарь за спину.
- Видишь?.. - прошептал он.
Впереди чуть брезжил голубоватый, рассасывающийся в темени подземелья свет.
- Видишь? Раз сказал - значит, знаю где. Ваня схватил его за плечо.
- А может, это... Может там... то самое... - прошептал он на ухо Володе. - Знаешь, что люди про тот шурф говорят? Слыхал?
- Ну... а что? Ничего... Пойдем поглядим. Я в прошлый раз ничего такого не заметил. Идем, Ваня! Ну, пошли!..
И Володя решительно зашагал вперед, натянул веревку и потащил за собой Ваню.
С каждым шагом в коридоре становилось все светлее и светлее, и вот мальчики очутились в небольшой подземной пещере, куда сверху через отверстие провала, зиявшего над их головами, проникал дневной свет.
- Гляди, - сказал Володя и поднес фонарь к каменной стене.
Поднял свой фонарь и Ваня. Приятели склонились к буквам, которые были глубоко вырезаны в белесоватом камне-ракушечнике, но от времени сильно повыбились.
- Где же ты тут про себя-то нашел? Разве это буква "В"?
Володя молчал. Теперь, при свете фонаря, он уже и сам разглядел, что там вместо буквы "В", почудившейся ему в прошлый раз, была коряво вырезана на стене буква "Н", по краям осыпавшаяся. Но все же, все же Ваня мог теперь убедиться, что в остальном он не ошибся. Да и Ваня сам стоял пораженный. Уже десятый раз он читал, шевеля губами, надпись на стене: Н. ДУБИНИН, И. ГРИЦЕНКО
- Володя, - вдруг тихо проговорил он, - глупые мы с тобой оба. То ж не про нас написано, где ж наши головы раньше были? То же мой папа да твой расписались. Они ж тут, когда была гражданская война, от белых скрывались. Они ж тут партанами были. Вот видишь: И. Гриценко - значит Иван Гриценко, батька мой, а это видишь - Н. Дубинин, то дядя Никифор, папа твой. Понял ты теперь?
- Это они тут воевали? - задохнувшись от волнения, переспросил Володя.
- Ну ясное дело, что тут! Мне папаня как-то говорил... Да знаешь, он рассказывать не любит у нас. А в штольни эти никто не ходит. Тут где-то похоронены белые... ну, которых тогда поубивали в бою... Так, знаешь, всякие сказки ходят...
- Мы сейчас пойдем и расскажем, что видели, - предложил Володя.
- Навряд ли стоит, - возразил, подумав, Ваня. - Нам же сюда ходить не велели, приказывали, чтобы никогда не лазили.
- Нет, все-таки лучше сказать.
- А не выдерут?
- Ну вот еще, бояться... А разве тебя дерут?
- Не... В этом году еще ни разу, - припомнил Ваня.
- И меня тоже нет. Ну, бывает, когда мама очень уж на меня разозлится, так, случается, поддаст разок.
- Нет, лучше никому не скажем! - сказал Ваня мечтательно. - Тут не в том дело, что заругают, а пусть это у нас с тобой тайна такая будет. Мы про то никому не скажем, а сюда с тобой ходить станем, играть тут будем.
- Идет, - согласился Володя. Он помолчал, потом добавил: - Нет, я все-таки, когда папу увижу, все у него выспрошу. Я уж у него сколько раз расспрашивал, а он все: потерпи маленько, подрастешь - все расскажу. Вот он скоро придет плавания в Мурманск, а мы с мамой туда поедем. Я у него там все выпытаю.
- А до того - никому ни слова!
- Никому.
- Смотри!
- Будь уверен.
- Уговор?
- Могила.
Желтоватый свет фонаря, сливавшийся с голубоватыми проблесками, сочившимися сверху, с поверхности земли, пррачным, двухцветным сумраком заполнял подземелье. Ни звука не доносилось сверху. Слышно было, как курлыкает пронырливая вода, сочась через расщелины камня. И долго, сдвинув фонари, наклонив головы к стене, стояли мальчики в подземной шахте, еще и еще раз вглядываясь в надпись, вырезанную в камне, - знак боевой, таинственной и прекрасной молодости их отцов.
Глава III
ФЛАГ ОТЦА
За серыми диабазовыми скалами, за лысыми сопками показался вдруг кончик мачты. Издали можно было подумать, что по скалам и сопкам, плавно скользя, движется влекомый странной силой шест. Но люди на берегу зашевелились; вглядываясь, показывая друг другу пальцами, все подались поближе к деревянному настилу пирса, зашумели, переговариваясь. И Володя понял, что это показалась за скалами мачта корабля. Длинный узкий флаг развевался на ней, подхлестнутый холодным северным ветром.
И под этим флагом плыл отец.
Через короткое время теплоход должен был показаться -за поворота.
Приближался давно ожидаемый час встречи.
Уже четыре дня, как Евдокия Тимофеевна с Володей приехали в Мурманск. И без малого месяц прошел с того воскресенья, когда Володя и Ваня разглядели в подземелье Старого Карантина каменную зарубку о партанских годах своих отцов.
Весна в Мурманске еще только начиналась. Весна осталась там, далеко отсюда, на знакомых берегах теплых морей. Там уже все было зелено, солнце светило и грело совсем по-летнему, а когда поехали, лето словно начало отставать от поезда. С каждым днем путешествия становилось холоднее. В Москве, где надо было пересаживаться и ехать на трамвае с одного вокзала на другой, лил холодный дождь. Мама велела застегнуть пальто на все пуговицы и замотала Володе голову теплым платком. Народу в трамвае было очень много. Как ни продирался к стеклам Володя, разглядеть ему ничего не удалось, тем более что мама укутала его чуть не по самые глаза. Так Володя и не разглядел Москвы.
В Петрозаводске, где он отпросился у матери сбегать с одним моряком на станцию за кипятком, стояли холодные, серые лужи. В них отражались сосны, мрачные, как будто зазябшие и не совсем еще проспавшиеся. А тут, в Мурманске, на теневой стороне сопок еще лежал снег, небо было по-зимнему бледным, а перед закатом приобретало какой-то странный серебристый отлив, переходивший в нежно-розовый тон. И на небе этом редко вырисовывались казавшиеся черными ели. Днем земля раскисала, и грязь хватала за ноги, стаскивая новые галоши, купленные Володе Евдокией Тимофеевной, а утром почва отзывалась на каждый шаг с кованой звонкостью, и белые скорлупки легко ломались над лужами, которые под коркой льда оказывались пустыми, словно их за ночь успели до дна выпить заморозки.
Однако оказалось, что это все-таки не настоящая Арктика, челюскинцы жили на льду не тут.
Каждый день мать ходила в порт справляться, когда придет теплоход "Леонид Красин", на котором плавал отец. Остановились в общежитии порта, где съехались семьи и других моряков команды теплохода. Корабль возвращался
заграничного плавания. Из такой дальней дали, тех стран и морей плыл отец, что и Ваня Гриценко еще не учил по географии, а Валентина хотя и учила, но знала еще нетвердо... Теплоход ждали со дня на день. И вот наконец в конторе порта сообщили, что "Леонид Красин" прибывает завтра в полдень.
Уже с утра в порту на стенке, где швартуются для выгрузки суда, возвращающиеся дальнего плавания, собрались семьи моряков, местные и те, что приехали далека, чтобы провести вместе со своими мужьями, отцами и сыновьями короткие дни моряцкого берегового роздыха.
Володя продрог на ветру, хотя одет он был тепло и старался укрыться от порывов нордового ветра за спиной матери. Уже год почти не виделся он с отцом. Мальчик и прежде всегда скучал по отцу, когда долго не видел его, а уж теперь было о чем поговорить с ним. Володя твердо решил, что непременно попросит отца рассказать ему о гражданской войне, о партанах старокарантинского подземелья. Да и кроме этого, у Володи накопилось немало вопросов, которые он мог разрешить только с отцом.
Теплохода все не было. Володя уже давно приставал к матери, чтобы она еще раз сходила в контору и узнала, почему до сих пор нет "Красина". Он вставал на цыпочки, вытягивая шею, чтобы первым увидеть, когда появится мачта корабля за сопками.
В порту шла обычная работа: маленький широкотрубый, очень петушившийся и все время покрикивавший паровозик, подталкивая вагоны сзади, осторожно загонял их за ограду порта. У берега старательно стучали, выхлопывая труб колечки дыма, буксирные катера. Все было занято своим делом. Словно и не касалось никого то, чего так ждал Володя. Только высокие портовые краны вытягивали свои длинные стальные шеи, будто пытались вместе с Володей заглянуть за те сопки, где должен был показаться флаг корабля.
И вот он показался! И под этим флагом плыл отец.
А потом -за поворота медленно выполз высокий черный корпус корабля. И вот стал виден он весь: от носа, где, надвое разваленный, вскипал белый бурун, до красиво выгнутой кормы, за которой разбегались торопливые волны и три струи сплетались, как три пряди в косе. Нкое северное солнце осветило белую надстройку, черную трубу с красным перехватом, красный кормовой флаг, алый узкий вымпел торгового флота на мачте. Блеснули на носу золотые буквы: "Леонид Красин". Белые чайки, распластав чуть подрагивающие крылья, то падали плашмя на воду, едва касаясь поверхности ее, то вдруг возносились над кораблем, наискось пересекая ветреное пространство бухты. Они, казалось, высматривали сверху теплоход и потом вели его за собой, кружась под его носом. Могучий, густого, нкого тона рев внезапно огласил всю округу, отозвался в пакгаузах, пронесся меж строений порта, над городом, вернулся -за сопок, повторенный эхом, и уплыл туда же, замирая.