Володя во все глаза смотрел на старого Ковалева. Ему и в голову никогда не приходило, что дядька Ковалев, партанский плотник, отец Нины, был чапаевцем. Своими глазами видел Чапаева, воевал с ним вместе! Вот так штука! Вот какие люди в партанской крепости!
А Ковалев продолжал:
- И вот вышло у нас такое положение. Готовил Чапаев наступление на белоказаков. Он тогда командовал еще отрядом. А белоказаки тоже, значит, готовили свой Вот Чапаев задумал разбить их встречным. А для этого надо было перейти через Урал... Это река так называется... Приказал Чапаев инженерам нашим строить мост. "Да такой, говорит, мост наведите мне, чтобы пушки-то не утонули". Ну, начали инженеры совещаться да подсчитывать, сколько те пушки весят, да какова нагрузка на один квадратный метр приходится, да какая скорость течения, да какие материалы будут для стройки, да как по инструкции, да по конструкция...
- Одним словом, бюрократм, - подсказали темноты.
Ковалев, прищурившись, поглядел в ту сторону.
- Почему ж? - продолжал он. - Дело трудное, в два счета моста не поставишь. Тут по формуле надо. Уж они привыкли так... Ну, обсудили все инженеры, подсчитали, сообразили, пошли к Чапаеву и докладывают, что мост, конечно, построить можно, только займет это три месяца. Ну, а если маленько похуже построить, то готов будет через месяц. А Чапаев инженерам отвечает: "Мне ваш мост через месяц будет нужен, как субботняя баня понедельнишному утопленнику, - ни к чему. Ясно? Он мне через три дня нужен".
- Вот это другой разговор! - одобрил кто-то слушателей.
- Да, это уже по-нашему, - поддержали его коридора.
- И приказал Чапаев инженерам построить мост в три дня. Хоть по конструкции, хоть по инструкции - как им желательно. Да еще пригрозил: "Не построите - по-другому разговаривать с вами буду". Опять инженеры собрались; думали, считали, докладывают: "Товарищ командующий, мост через трое суток, как вы приказали, будет, но прямо надо сказать: на четвертые сутки весь мост поплывет. И если вы будете отступать, то, выходит дело, бойцам обратно через реку уже вплавь перебираться надо будет". А Чапаев обрадовался и отвечает: "Вот и хорошо! А отступать не будем. Чапаев не отступает! Мне только бы на ту сторону перебраться, а там - шут с ним, с мостом. Пусть хоть тонет". Ну, закипела работа. Тоже и мне довелось там топориком постучать. Уральск в степи стоит, лесов нет кругом. Телеграфные столбы мы валили - них козлы ставили, упоры. А потом все в ход пошло: и двери с домов, и ворота, и заборы. Днем и ночью работали. Поверх упоров - значит, козел - бревна настилали, а на них клали плетни, двери. Случалось так, что водой козлы сносило - течение там очень сильное. А все-таки раньше чем через трое суток навели мост. И велел Чапаев переправляться. Пушки на руках протащили, потом обозные повозки перекатили. А мост качается, весь зыбкий... Вспомнить - жуть! Ну, все-таки переправились. Да так дали белоказакам, что они о наступлении и думать забыли. Где уж тут! Никак они Чапаева на этом берегу не ожидали. И погнал их Василий Иванович. А потом инженерам велел благодарность объявить в приказе "за лихую наводку моста". Так что, выходит, Вовка, не хуже твоего Спартака - пожалуй, еще и почище, а?
Все зашумели. Дядя Манто подхватил Володю и стал тормошить его, но Ковалев поднял руку, и слушатели опять угомонились.
- А хотите правду знать, к чему я это вам все рассказал?
- Хотим, хотим! К чему, дядя Ковалев?
- Ну, только условимся "ура" не орать, а то у меня голова со вчерашнего дня болит. Обещаетесь, не будете кричать?
- Нет, нет, не будем! - закричали молодые партаны так оглушительно, что Ковалев прикрыл ладонями уши.
- Если вот так не будете, так вовсе я оглохну. Ну ладно, скажу. Был я сейчас в штабе. Там совещание только что кончилось. Скоро вам всем объявят решение. А решение такое, - и густой голос Ковалева загремел, - пробиваться будем, через камень выход станем прорезать! Жученков по карте своей место уже указал. Выискали под землей одну выработку далекую. Вот там в станем прорезать. И будем уходить в Старокрымские леса. Только работать придется всем порядочно: метров двадцать камня пробить надо. А что? И сорок, если надо будет, пробьем! Верно?
Глава XVI
ПОСЛЕДНЯЯ РАЗВЕДКА
Казалось, уже целая жнь прожита здесь, под землей! Странная, вчера еще считавшаяся невероятной жнь, где не было деления на дни и ночи, где сверху, сну, со всех сторон, вокруг и везде был один сплошной камень и лишь выточенные в его толще глубинные пустоты были ничтожным пространством, в котором возможно существование человека.
Но все шло своим порядком, строго соблюдаемым в подземной крепости. Гудели телефоны в штабе, сменялись караулы, выставлялось боевое охранение в секторы "Волга" и "Киев". На нижнем горонте политрук Корнилов ежедневно вел с партанами учебную стрельбу по свечкам. В Ленинском уголке Володя проводил в свободное от работы время пионерские сборы.
Впрочем, свободного времени теперь почти не оставалось.
В три смены, ни на минуту не останавливаясь, не ведая о том, ночь или день на земле, партаны работали "на подземном объекте No 1".
"Объектом No 1", чрезвычайным и сверхударным, партаны величали новую узкую штольню, которую прорезали теперь в одном самых отдаленных секторов каменоломен, где тянулся на километры заброшенный, давно не разрабатываемый горонт. Жученков определил, что место это находится далеко за пределами каменоломен, оцепленных немцами, и хорошо укрыто двумя холмами.
Пробиваться вручную нутри, вести тоннель вверх, врезаться в толщу камня, нависшего над головой, осыпающегося, слепящего глаза едкой крошкой, было делом мучительным. Люди работали в полумраке, устроив обрезков фанеры, а то и просто газет защитные козырьки. Работали рьяно, упрямо, яростно, в душном полумраке, где клубилась разъедающая глаза вестковая пыль. Долговязый дядя Яша Манто и тут, впрочем, находил немало поводов для своих неменных шуток.
- Боже ж мой! - слышалось то и дело узкой расщелины, где стояла укрытая фанерным щитом шахтерская лампочка и маячила похожая на огромное тощее пугало тень шеф-повара. - Боже ж мой, сколько на мою голову шишек достанется! Ведь это буквально на всех хватило бы с запасом.
- Это почему же? - спрашивали партаны, предвкушая остроту.
- Да очень просто, - отвечал дядя Яша. - Там, где все проходят вполне свободно, я через мой выдающийся рост на каждом повороте определяю собственной головой прочность камня. Нет, видно, я родился на свет не для того, чтобы жить под землей, а чтоб ходить под открытым небом с поднятой головой... Ну, оставим разговор, давайте работать. Учтите, что мы с вами роем не просто выход. Это выход с того света на этот. Только разобраться в этой темноте, где тот свет, а где этот, довольно трудно.
Партаны смеялись, вытирая глаза, слезящиеся от пыли, отряхивались. И кто-нибудь говорил беззлобно, так, больше для порядка:
- И как это тебе, дядя Яша, столько языком работать не утомительно!
- Чудаки! - отзывался дядя Яша. - Если бы вы кое-что читали, вы бы знали, что один ученый сказал так: "Я рассуждаю - значит, я существую". А я люблю делать это вслух. А то мы живем в такой темноте, что, пока я не слышу собственного голоса, я, бывает, даже сам не знаю, живой я или уже кончился.
Пионеры тоже работали на "объекте No 1". Они помогали разбирать и выносить забоя каменную осыпь. Проголодавшиеся, потные, облепленные вестковой пылью, от которой начинала зудеть кожа, они шумно являлись на камбуз, где их встречал тот же Манто.
- Как говорится, подведем итоги, пока итоги не подвели нас, - шутил дядя Яша, уже снявший фартук каменщика и надевший поварской халат.
Комиссар Котло тоже полагал, что можно подвести кое-какие итоги. Блился конец года. Уже полтора месяца выдерживала осаду маленькая подземная крепость. Положение становилось, правда, с каждым днем все более трудным, никто этого не скрывал, но все-таки партаны оттянули на себя специальный полк гитлеровцев. Более двух тысяч солдат днем и ночью караулили район каменоломен, страшась новой вылазки партан. Полтораста фашистов было перебито во время большого подземного сражения и в других схватках и вылазках. Немецкое командование продолжало считать, что под землей скрываются крупные силы партан.
Полтора месяца дралась против армии захватчиков горсточка насквозь прокоптившихся, мучимых постоянной жаждой людей, едва насчитывавшая теперь вместе с детьми девяносто человек. Седьмую неделю не видели эти люди солнца и звезд. Уже сорок с лишним дней не имели они ни одного глотка свежего воздуха. Холодный камень был их небом, бессменная тьма давила им на очи, могильная сырость ломила их суставы. Но они жили здесь, вну, так, как решили жить, как требовала их совесть.
Давно уже свыкся Володя с этой жнью, удивительной, ни на что не похожей как будто, но в то же время во всем отвечающей тем большим, мудрым привычкам и законам, которым подчинялась его жнь и там, наверху, до войны. Шли политзанятия у бойцов, в Ленинском уголке при свете лампочек-карбидок пионеры рисовали, клеили, переписывали подземную стенгазету; политрук Корнилов проводил воспитательные беседы. Володю сперва удивляло, а порой даже обижало, что Корнилов был так требователен и пунктуален во всех занятиях, не прощал малейшей провинности в подземной службе, бранил за пустяковое опоздание или самую мелкую неаккуратность. Потом Володя понял, как важно было здесь, под землей, в потемках, точно следовать всем правилам, которым подчинялась та большая, залитая солнцем, свободно дышавшая, просторная жнь, что была наверху до прихода врага. Он замечал, что всем - бойцам и партанам, и придирчивой тете Киле, и злой на язык Наде Шульгиной, - всем нравилось, что они и тут, под камнем, заживо замурованные фашистами, ведут жнь такую, какую полагается вести обыкновенным советским гражданам. Это сознание наполняло всех ощущением гордой и упрямой силы: живем, мол, честно, как для нас заведено, и ничего с нами враг поделать не может, пока мы живы...