За право жить так, как совесть велит, погиб командир Зябрев, чудо-человек по красоте и силе. За это сложили головы и комсомолец матрос Бондаренко, и старый партан Иван Гаврилович. Шустов, и Москаленко. А теперь за то же умирал общий любимец - лейтенант Ваня Сергеев.
Подолгу просиживала возле его койки Нина Ковалева. Сергеев бредил, силился подняться, стонал. Что-то пугающее и чужое появилось уже в его осунувшемся лице. Оно приобрело какие-то черты сходства с хорошо запомнившимся Нине лицом матроса Бондаренко. И это зловещее сходство, неясное, почти необъяснимое словами, но с каждым днем все сильнее проступавшее, вызывало у Нины тяжелое, тоскливое предчувствие...
Порой Ваня Сергеев, очнувшись, долго смотрел на Нину, клал свою широкую, но теперь очень исхудавшую ладонь на ее руку.
- Ты не уходи, - просил он. - Холодное тут все... Камень... А у тебя рука такая теплая... Слушай, Нина, - он смотрел на нее беспомощным, просящим взглядом, - неужели мне конец? Неужели это все?..
Нина принималась успокаивать его, гладила руку, сама чуть не плача. Потом он забывался, а Нина вынимала санитарной сумки свой бывший ученический дневник, с которым не расставалась по-прежнему, и в графе "что задано" торопливо записывала:
"Как он мучается! Я помню его в последний час перед обедом 27/XI-41. Он шел такой большой, на боку висела сумка полевая, наган. На нем была черная шапка, он был хорош. Черные брови, как стрелы, глаза блестели, он был полон желания отомстить врагу... Он подошел к нам, улыбнулся... Мы сказали ему, чтобы он берег себя, но он почему-то грустно посмотрел на нас. И теперь очень трудно вспоминать это. Он лежит теперь в постели умирающий, все у него болит, он хочет жить, и что-то отнимает у него жнь... Как он мучается! Сердце разрывается, как мне жаль его... Неужели он умрет? С каждым днем все хуже его состояние... Днем и ночью мы с Надей Ш. читаем ему книги, веселим его, стараемся заговорить, чтобы не думал о смерти. Он так верил, что мы выйдем этой пещеры, верит и сейчас в освобождение, что будет жив... А скоро придет смерть. Рука заражена. Заражение дошло до локтя. Надя и я не отходим от него. Как ласково он называет нас! Золотенькими ласточками, кровиночками родными... Он хочет видеть нас все время. Не смыкая глаз, мы сидим около него. Все думаем, что он умрет. Бедный Ваня, какого друга мы теряем! Неужели он умрет?.. "
Была необходима срочная операция. Но кто же ног сделать ее под землей? Вся надежда была на "объект No 1". Может быть, выйдя на поверхность и добравшись до Старокрымских лесов, соединившись с другими партанами, можно было бы отыскать хирурга и спасти Ваню, если только он доживет до этого дня.
По расчетам Жученкова, ведя работы в три смены, за четыре-пять недель можно было пробить новый тоннель и увидеть небо. По приказу командира Манто уже распределил продукты, расфасовал их, как он выражался, по двадцати кило на душу и спину, предупредив, что во время перехода отряда на поверхность "камбуз будет закрыт на учет". Тетя Киля вместе с девушками уже собирала вещевые мешки.
Отряд готовился выскользнуть каменной западни.
Однако выходить наобум было нельзя. Следовало сперва еще раз проверить, нет ли немецких патрулей и караулов в районе предполагаемого выхода. Затем необходимо было связаться с партанами Пахомова. Его отряд держался в Аджи-Мушкайских каменоломнях, далеко от Старого Карантина, в противоположном конце Керчи.
Но как пробраться туда?
И опять, грузно навалившись на стол, вобрав круглую голову в широкие плечи, уперев подбородок в выпуклую грудь, сидел в хмуром раздумье комиссар Котло.
Все были здесь, в штабе: и сам командир Лазарев, только что вернувшийся с "объекта No 1" и то и дело вытаскивавший -за ворота колючие крошки ракушечника, и начальник строительства, он же главный подрывник, Жученков, и, как всегда, тщательно побритый, с аккуратной белой полоской над воротником закоптелой гимнастерки Корнилов, и шеф-повар Манто. Все были тут, и каждый понимал, что оставаться больше в неведении, пробиваться наверх вслепую нельзя: надо что-то предпринять, нужно уже сейчас выслать наверх разведку.
Лазарев выковырял пальцем уха забившуюся туда ракушечную пыль, наклонил на эту сторону к плечу голову, потряс ею, как это делают купальщики, нырявшие с головой и только что вылезшие воды.
- Всюду залазит, проклятая, - проговорил он. - И наелся и нанюхался. И уши полны и рот. Не отплюешься.
- Я так полагаю, товарищ командир, - вмешался тут же неисправимый Манто, - что это нам необходимо для внутренней побелки, а то мы совершенно насквозь прокоптились. Так не вечно же нам быть черненькими, пора стать и беленькими.
Все невесело усмехнулись. Командир вытряс ракушечный песок другого уха и сказал:
- С Пахомовым нам связаться - прямая надобность. Они, в случае чего, могут там шумок поднять, на себя немцев оттянуть, тем самым и от нас внимание отвлекут. Ну, а мы в это время как раз и двинемся отсюда. И вообще нам связь с аджимушкайцами крайне нужна.
- Не могу! - сказал комиссар и, расправив грудь, поставил оба тяжелых кулака на стол. - Все правильно, все верно, но не могу я еще раз допустить, чтобы опять пионеры на риск шли.
- Опасно откладывать это дело даже на день, если хотите - даже на час опасно, - возразил Лазарев, - Весь день сегодня какая-то наверху возня идет. Мне уже сообщили "Киева" и с "Волги". И взрывы какие-то там хорошо прослушивались. Видно, немцы к Новому году хотят нам тут елку засветить. Надо ждать, что вот-вот они воду качать начнут. Ну хорошо, на этих секторах мы штольни и шурфы закрыли, а что, если они через другие стволы заливать станут? Никак нельзя, товарищи, нам ждать. Да и выходить, если даже все благополучно пройдет, нам вслепую нельзя никак.
Котло сказал:
- Может быть, все-таки попробуем на этот раз без ребят обойтись? Есть у меня один лаз на примете. Если там завалы разобрать, можно попробовать выбраться. Я уж третий день туда ползаю. Думается мне, там вокруг чисто.
Так было решено отправить наверх через обвалившийся лаз Важенина и Макарова, двух самых опытных и смелых партан, бывалых разведчиков. Высчитав по часам, когда на поверхности будет ночь, разведчики неслышно разобрали у одного неприметного выхода завал и тихонько выползли наверх.
Но не продвинулись они там и двух метров, как раздался сильный взрыв. Целый рой огненно-красных хвостатых трассирующих пуль взвился над лазом в сливающейся трескотне выстрелов. Злой луч прожектора обдал камни у входа леденящим мечущимся сиянием. Через несколько минут в лаз приполз задыхающийся, тяжело раненный Макаров; на спине своей он тащил убитого Важенина. Оба подорвались на одной незаметных мин, которыми немцы усеяли все пространство возле каменоломен.
Макаров как вполз в штольню с телом погибшего друга, так и остался там лежать на каменном полу в беспамятстве и больше уже не приходил в сознание. К вечеру он скончался.
Так партаны потеряли самых бесстрашных и испытанных своих разведчиков - Власа Важенина и Николая Макарова.
Долго стояли потом угрюмые пионеры-разведчики в почетном карауле у их тел, покрытых алым знаменем. x x x
Теперь комиссару ничего не оставалось, как еще раз согласиться на предложение Лазарева и разрешить поручить дело юным разведчикам. Снова всех должен был выручить последний Володин лаз, через который никто, кроме мальчиков, не мог протиснуться наверх.
Но, может быть, за последние дни немцы обнаружили и эту потайную лазейку? Может быть, и она уже заминирована?
- Знаю, как быть, - решил коми - Пиратка, иди сюда, собачий сын, живо!
Из тьмы подземного коридора донесся заливистый лай, потом послышалось цоканье когтей о камень, и через минуту Пиратка уже прыгал вокруг хозяина, терся об него закоптелой шерстью, старался лнуть в лицо, отряхивался, гавкал.
А еще через четверть часа к узкой щели в конце одной галерей, откуда -под камня вырвался свежий, пахучий ветер с воли, подполз комиссар, таща за собой Пирата, которого он крепко ухватил за шею. Чтобы Пират, не дай бог, не разлаялся, морду ему стянули ремешком, что вызывало бурное негодование пса. Он пытался несколько раз лапами содрать узлы, стянувшие ему челюсть, но потом печально смирился, тем более что его ждали новые унижения. С двух сторон к его ошейнику привязали на шпагатинах тяжелые металлические болванки.
С этим уже Пират решительно не мог смириться, и у самого лаза, где чуткие ноздри его жадно втянули сладчайший воздух поверхности, от которого он почти отвык, Пират уперся и опасливо попятился назад. Как ни толкали его, как ни подпихивали, как ни старались просунуть барахтающееся, срывающееся с камня тело собаки через щель, как ни уговаривал комиссар своего любимца, сперва называя его всеми ласкательными охотничьими словами, нежнейшими кличками, улещая всякими посулами, а затем перейдя на довольно обидные выражения, вроде: "Собака ты, собака, сучья лапа, псиная кровь", - ничего не помогало. Пират не желал вылезать и поднимал такую возню, что, находись тут поблости кто-нибудь немцев, обошлись бы они без звукоуловителей...
- Чует, собачий сын, пес чертов, что-то неладное, - решил в конце концов коми - Нельзя тут ребят выпускать. Пиратка зря артачиться не станет, тут есть что-то... Верьте слову.
Но тут вмешался сам командир группы юных разведчиков.
- Товарищ комиссар, - сказал Володя, - вы совсем зря боитесь за нас. Ничего тут нет. Ну, хотите, давайте проверку сделаем.
- А как же еще ты проверку сделаешь, если Пират осрамился?
- А я вот вспомнил, как меня покойный дядя Шустов учил. У нас там около штаба пруты длинные железа валяются, которые для арматуры приготовлены были, на строительство. Вот мы к концу привяжем сейчас болванки, высунем их через лаз и поширяем туда-сюда... А можно еще крюк сделать на конце. Забросим, а обратно за веревку тянуть будем. Если где мина заложенная есть, сразу зацепит и - трах! Вот мы и узнаем, заминировано или нет.