- А какая примерно нужна вам сумма? - прервал его Нещеретов.- Чем больше вы нам дадите, тем лучше.- Ясное дело. А все-таки?- Другому крупному капиталисту я сказал бы: дайте нам на контрреволюцию столько, сколько вы в былые времена давали на революцию.- Ну, я на революцию никогда ни гроша не давал, - отрезал Нещеретов.- Я и сказал: другому. Вы редкое и счастливое исключение. Большинству богатых людей царский гнет не давал возможности делать дела. Стеснение инициативы, отсутствие гарантий и т. д. Надеюсь, их дела пошли лучше после революции, когда появились и гарантии, и инициатива.- Да-с, - сказал Нещеретов. - Опять же не все и насмехаться имеют право. Я-то имею, мы Россией не управляли, как некоторые прочие - Не управляли, но нам мешали управлять.- Помилуйте-с, кто вам мешал? Вы сами всем мешали... Ну, да что об этом говорить, дело прошлое. Значит, дать деньжат вашей организации. Теперь второй вопрос: на что они даются?- На свержение большевиков.- Дело хорошее, спору нет, а какими-такими способами?- Да всякими, - ответил Федосьев. Он зевнул и продолжал тем же бесстрастным тоном, ничуть не понизив голоса. - Как по-вашему, убить Ленина надо? (Нещеретов помертвел и быстро оглянулся. Браун был в восторге). Ну, вот, и вы согласны, что надо. На это первым делом деньги. Далее...- Простите, я ничего не говорил, - сказал негромко Нещеретов. - И притом... Всех этих господ не перестреляешь.- Я и не говорил - всех. Но Ленин человек очень выдающийся, я за ним слежу давно. Заменить его им некем... - ...Да, трогательный спектакль... И публика какая трогательная!- Мне прямо до слез жаль, что больше не будет нашего Михайловского театра, - сказала Сонечка.- Чудо как хорош: это серебро на черном и желтом фоне... Что-то с ним теперь будет?- И здесь, как везде, начнется новая жизнь, - сказал с силой Березин. - Пусть мертвые хоронят мертвых! Что бы там ни было, а новое слово будет сказано нами!- Непременно нами, - подтвердил Беневоленский.- Я тоже думаю, - сказала Тамара Матвеевна. - Все-таки у них искусство очень устарело. Семен Исидорович как-то мне говорит...- Мама, у вас прядь выбилась из прически... - ...Так как же, Аркадий Николаевич, дадите нам денег?- Ну, я еще подумаю, - сказал сухо Нещеретов, - еще очень и очень подумаю. И дело, понимаете ли, серьезнейшее, и, простите меня, руководство должно бы...Прозвучал звонок.- А как бы мне поскорее получить ваш ответ?- Да вот я через профессора передам, - сказал Нещеретов, поспешно вставая. - Ну-с, надо идти в зал. Очень был рад повидать... А вы как, пане профессорше, не идете в ложу?- Сейчас приду, - ответил Браун.Нещеретов раскланялся и вышел из буфета, оглядываясь по сторонам. Браун засмеялся.- Не даст, я так и думал... Вот она, буржуазия! - сказал он. - Прибавят ей два процента к подоходному налогу, она вопит так, точно ее режут. А когда ее в самом, деле режут, сидит, тихенькая, все ждет, не придет ли откуда избавитель... Нет, глупее наших революционеров только наши "правящие классы". Хороши правители!..- Не очень буду спорить... Эти финансовые Наполеоны в политике совершенные ребята, и злые ребята. Этот если и даст, то для того, чтобы на всякий случай застраховаться... А вид у него, когда он говорит о деньге, о деньжатах, умильный и симпатичный, как у облизывающейся собаки... Как вы думаете, он хоть не донесет, не разболтает?- Нет, не разболтает, побоится... И уж, конечно, не донесет, что вы! Он честный.- Ох, человек по натуре предатель. Даже честный человек... Разве вы не замечали, в разговоре за глаза, да еще в полушутливой форме, лучший друг вас предаст, и даже без всяких сребреников, просто так, чтоб была тема для приятной беседы.- Это дело другое. Мы говорили о полицейском доносе... А в вашей организации большой, я думаю, процент предателей?- Да, надо полагать, немалый. Я, разумеется, принимаю все возможные меры предосторожности. Но риск, конечно, страшный, не скрываю... Шансов тридцать из ста, что погибну.- А если не погибнете? Будете министром?- Да, и на это из ста есть шанса два или три... А скорее всего буду доживать свой век после войны где-нибудь в Германии.- Любите Германию?- Не то что люблю, а это, кажется, единственная страна, где еще немного продержится уважение к атрибутам человека, к форме, к чину, к мундиру... Не смейтесь. По существу человека уважать не за что, - вам ли мне это говорить, Александр Михайлович? - вставил Федосьев. - А надо же что-нибудь уважать, на это и атрибуты. Так вот, и буду жить в какой-нибудь великогерцогской резиденции, с уборными первого и второго классов, с "Eingang nur fur Herrschaften", c "Der unberechtigte Aufenthalt vor der Ha-usture ist strengstens verboten" ["Вход только для господ". "Находиться без разрешения подъезда строжайше запрещается" (нем.)], - улыбаясь сказал он, медленно, с трудом выговаривая немецкие слова. - Заучил в свое время эти выражения, так они меня восхитили... И обер в кофейне - не просто лакей, а обер-лакей - будет мне говорить: Excellenz!.. [Ваше превосходительство (нем.)] Правда, далеко не так почтительно, как немецкому генералу, а все-таки с уважением: хоть русский Excellenz, а все-таки Excellenz... Чем не жизнь, Александр Михайлович, для человека одинокого и конченого, как сами же вы сказали? Так и умру где-нибудь под забором, но хоть забор будет новенький, чистенький, и висеть будет на нем объявление о духах Lose или Schwarzlose или что-нибудь другое в этом роде... А у нас министрами пусть уж будут ваши друзья, левые Геркулесы. Их и мир охотнее признает.- Мир признает Геркулесом всякого, кто немного приберет Авгиевы конюшни, - сказал Браун. - Так как же мне вас искать, Сергей Васильевич?Федосьев вырвал из записной книжки листок бумаги, написал несколько слов и подал Брауну.- Вот по этому адресу, в понедельник от двух до четырех... Я, кстати, ухожу до конца спектакля. Если хотите, поболтаем еще, а потом вместе выйдем. Можно и о другом поговорить.- С большим удовольствием.