XV
Аресты в городе все учащались и становились много серьезнее. В начале нового строя арестованных скоро освобождали или предавали суду Революционного Трибунала, который чаще всего приговаривал их к общественному порицанию. Но это длилось недолго. Теперь тюрьмы были переполнены, заключенные содержались в очень дурных условиях, и об их освобождении больше не было слышно.В числе арестованных в последние дни были знакомые Семена Исидоровича. Ему самому друзья настойчиво советовали не ночевать дома и лучше всего поскорее уехать из Петербурга. Вопрос, куда ехать, теперь решался сам собою. Все стремились на Украину. То, что Украина была захвачена немцами, уже никому не казалось препятствием, - сам Артамонов решительно говорил: "Что ж, батюшка, из двух зол надо выбирать меньшее!" - эта фраза почему-то очень его успокаивала.Украинская миссия в Петербурге выдавала паспорта неохотно, но для Семена Исидоровича, при его новых связях, дело затруднений не представляло. Ему выдали украинские бумаги немедленно, вне очереди и с особым почетом, даже как бы с торжеством. День отъезда, однако, назначен не был. Тамара Матвеевна переживала мучительную внутреннюю борьбу. Ей очень хотелось увезти мужа подальше от опасностей, грозивших ему в Петербурге; она понимала, что Семену Исидоровичу хочется ехать именно в Киев, где его несомненно ждала видная общественная роль. Однако Тамаре Матвеевне теперь было страшно оставлять Петербург. Кременецкие до войны каждое лето ездили всей семьей за границу, во время войны - в Крым или на Кавказ. Случалось Тамаре Матвеевне, с тех пор, как Семен Исидорович стал богатеть, уезжать и зимою, без мужа, вдвоем с Мусей, на Ривьеру, в Италию, - хотелось отдохнуть, заказать в Париже, в Вене новые туалеты, или просто, как говорил Кременецкий, людей посмотреть и себя показать (семья Меннера также уезжала зимою из Петербурга, но не за границу, а на Иматру, что было сортом пониже). Однако никакого сравнения с прежними путешествиями теперь, разумеется, не могло быть. Тогда все было ясно. Семен Исидорович, любивший порядок и определенность во всем, заранее заказывал билеты в международных вагонах, устанавливал дни отъезда и приезда, выписывал "аккредитив", всегда с излишком в добрую треть против того, что им было нужно, по мнению Тамары Матвеевны. "В дороге могут экстренно понадобиться лишние деньги. Или там тряпки какие-нибудь вам полюбятся", - энергично говорил он. Эту энергию, определенность и щедрость Тамара Матвеевна очень любила в Семене Исидоровиче, - они особенно ее умиляли. Ценила их в отце и Муся, называя "мужским началом". У Семена Исидоровича в дороге был всегда довольный, спокойный и уверенный вид, означавший, что все в полном порядке и что никаких неприятностей не бывает и быть не может.Теперь все было темно. Кременецкие не знали, на сколько времени они едут. Не ясно было даже, зачем они едут. Правда, каждый, кто мог, уезжал, и жизнь в Петербурге становилась все более тяжелой, но это определенности не вносило. Хуже всего было то, что Муся должна была остаться одна в Петербурге. Тамара Матвеевна расставалась с дочерью в первый раз. Это и само по себе было ей очень не легко, а теперь казалось Тамаре Матвеевне делом чудовищным. Вначале она о разлуке не хотела слышать и решительно доказывала, что, уж если ехать в Киев, то не иначе, как всем вместе.- Я знаю, Муся упрется как сумасшедшая, но, посуди сам, разве можно в такое время оставлять девочку одну в Петербурге? - с ужасом говорила Тамара Матвеевна мужу. - Где же это видано! Да и я там без нее с ума сойду!Семен Исидорович не согласился с женой, хоть и сам понимал, как все это тяжело и печально.- Муся невеста, отрезанный или почти отрезанный ломоть, - твердо сказал он, - и из этого надо сделать выводы. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.- Какие выводы? Какой гуж? Все уезжают всей семьей или остаются всей семьей. Одни мы! Наконец, пусть и он едет с нами, если так... - Он был Клервилль.Семен Исидорович улыбнулся.- Как же он может ехать на Украину, где хозяйничают немцы? Ты забываешь, что он человек военный, он английский офицер.- Ах, оставь, пожалуйста! Я уверена, что при твоих связях можно достать какое-нибудь разрешение. Разве этот Кирилленко не сказал, что для тебя они сделают все, что угодно? Семен Исидорович только развел руками перед такой политической беспомощностью и верою в его всемогущество.- Нет, золото, пожалуйста, не спорь: ему ехать в Киев совершенно невозможно, я тебе говорю. В Лондоне и в Берлине не будут считаться с тем, что он Мусин жених. Тогда, значит, расстаться до конца войны? Это, я прямо скажу, это было бы неблагоразумно! Он человек молодой... С глаз долой, из сердца вон, знаешь? Нельзя рисковать расстройством такой блестящей партии, всем счастьем Муси.Тамара Матвеевна испугалась: это ей не приходило в голову.- Лучше всего было бы, конечно, если б они теперь же, в два счета, повенчались... Если хочешь, поговори с ней. Но это, конечно, их дело, - сказал Семен Исидорович. На его лице выразилась крайняя деликатность. Тамара Матвеевна только вздохнула. Она склонялась перед мудростью мужа во всех важных вопросах, хоть часто удивлялась тому, как этот умнейший в мире человек не разбирается в некоторых практических делах: "Устроить свадьбу Муси в два счета! Это их дело! Он говорит об этом так легко..." Сама Тамара Матвеевна еще совсем недавно связывала с мыслью о свадьбе Муси представление об обедах, приемах, о подвенечном платье, и т. д. Теперь и она готова была на уступки. Она больше не говорила мужу, что сойдет с ума, расставшись с Мусей. Однако, когда Семен Исидорович получил украинские бумаги, Тамара Матвеевна в отчаянии сделала безнадежную попытку поговорить с дочерью.
- Я думаю, Мусенька, - начала она, улучив удобную минуту, - я думаю на всякий случай необходимо приготовить эту бумагу и для тебя.- Какую бумагу, мама? - спросила Муся, сразу насторожившись при ласковом тоне Тамары Матвеевны. В последнее время все дома были раздражены и говорили друг другу неприятности.- Ну, этот украинский паспорт.- Украинский паспорт? Нет, это совершенно ненужно.- Почему, Мусенька, дорогая?- Потому что я не украинка. Это вы с папой украинцы, а я, слава Богу, родилась в Петербурге.- Какие пустяки! Пойми же, ведь это одна формальность.- Зачем же я буду проделывать такую странную формальность? Мне все равно скоро менять русский паспорт на английский, так хоть то по замужеству, и на английский, а не на украинский.- Хорошо, но если и тебе придется бежать отсюда?- Ах, вот что?.. Нет, мама, об этом вы и не заикайтесь. Вы отлично знаете, что я не могу уехать из Петербурга и не уеду.- Но почему же, Мусенька?- Потому что Вивиан остается здесь, - Мусе всегда было неловко называть жениха Вивианом в разговоре с матерью, хотя Тамара Матвеевна уже привыкла к этому и иногда сама называла так Клервилля, произнося имя "Вивиан" с особенной беззаботностью, как самое обыкновенное и ей привычное.- Но тогда, Мусенька... - начала было Тамара Матвеевна и остановилась, увидев раздражение на лице дочери. Муся прекрасно понимала, что хотела сказать Тамара Матвеевна: "но тогда пусть он теперь на тебе женится, перед нашим отъездом".У Муси с Клервиллем было с самого начала решено, что свадьба их состоится после окончания войны. Муся и сама не совсем понимала, почему ей нельзя было до того выйти замуж. Но так сказал Вивиан, и настаивать было больше, чем неделикатно.- Вы, мама, обо мне не беспокойтесь, - сказала Муся. - Со мной ничего случиться не может.- Ну, а если он уедет? - решительно спросила Тамара Матвеевна. - Ведь ихнее посольство уехало еще в феврале.- Он мне как раз вчера говорил, что останется по всей вероятности до конца войны в Петербурге, - ответила Муся. Это тоже было больное место: о своих служебных делах Клервилль очень сдержанно говорил даже с невестой. Муся до сих пор не знала, что он, собственно, делает в России и зачем ездит в Москву.- Это очень хорошо "по всей вероятности", - переходя в атаку, сказала Тамара Матвеевна. - Но ты должна помнить, он человек военный, он английский офицер, значит, его в любую минуту могут куда-нибудь послать. Например, не дай Бог, во Францию! Ведь в Лондоне не будут считаться с тем, что он твой жених!- Тогда его дело будет все решить, - сухо ответила Муся, перенося на мать раздражение, которое, в связи с этим вопросом, вызывал в ней Вивиан: "все решить" значило жениться.- Да, но пойми, что папа не может уехать, оставляя тебя в таком неопределенном положении.- В каком неопределенном положении? Да что же может со мной случиться? Денег вы мне в тайниках оставляете больше, чем нужно, на год хватит (Тамара Матвеевна так и замерла при этом слове "год", - мысль о том, что она может целый год не видать Мусю, была нестерпима). Кухарка остается, чего же в самом деле еще? Со мной будет жить Витя, ему теперь и ехать некуда. Вы сами видите, я в надежных руках.- Кстати, я хотела поговорить с тобой и об этом, - сказала, смущенно глядя на стол, Тамара Матвеевна. - По-моему, не совсем прилично, чтобы Витя оставался с тобой вдвоем на квартире, если мы уедем. Ведь он все-таки уже не ребенок.Муся весело расхохоталась.- Неужели не совсем прилично?- Представь себе! И не я одна, а папа тоже так думает!- Что ж, выгоните его на улицу, если он такой развратник и компрометирующий мужчина, - заливаясь смехом, сказала Муся. - Но ведь тогда я останусь совсем одна... Что же вы выиграете, мама?Муся на этот раз не проникла в мысли матери. Тамара Матвеевна, разумеется, нисколько не желала выгонять Витю. Напротив, она была искренно рада тому, что хоть он останется с Мусей. Под хитро выдуманным предлогом Тамара Матвеевна хотела добиться другого.- Знаете что, поселите с нами для приличия кого-нибудь еще, - сказала Муся, перестав смеяться. - Хотите, я приглашу Сонечку? Она будет страшно рада и ее сестра тоже: Анне Сергеевне как раз предлагают бесплатную комнату при ее гимназии. Хотите, мама, я возьму Сонечку? Тогда у меня будет совсем детский сад.Она опять залилась смехом.- Это, между прочим, совсем не плохая мысль, - поспешно сказала Тамара Матвеевна, - тебе с Сонечкой будет веселее, и я сама буду просить Анну Сергеевну... Но одной Сонечки мало, надо кого-нибудь посолиднее. Что ты скажешь о старике Майкевиче? Муся вытаращила глаза.- Помилуйте, мама! Вы, конечно, шутите? - с ужасом сказала она. - Зачем я возьму к себе этого старого идиота?- Муся, как тебе не стыдно! Он прекрасный, честнейший человек. Папа говорит, что Майкевич наш самый старый друг. Его еще покойный дедушка знал и любил!..- Мама, это очень хорошо, что его покойный дедушка знал и любил, я это очень ценю. Но согласитесь, это не резон, чтоб перевозить сюда старого, больного человека, за которым мне же пришлось бы целый день ходить. Нет, вы шутите...- Ну, если ты против Майкевича, тогда надо пригласить Глафиру Генриховну, - сказала Тамара Матвеевна, открывая, наконец, свои карты. Майкевич был выдуман для того, чтобы Муся легче проглотила Глашу. Тамара Матвеевна знала, что Муся Глашу не любит, и поэтому сама не слишком ее любила. Но она очень верила в деловитость и практические способности Глафиры Генриховны: на нее можно было положиться в случае каких-либо осложнений. То, что Муся оставалась в Петербурге, было безумием, - в отчаянии Тамара Матвеевна хотела по крайней мере окружить дочь надежными людьми, постарше Вити."Вот оно что", - сказала себе Муся. Ей показалось было, что Тамара Матвеевна хочет поселить с ними Клервилля. На это Муся не согласилась бы ни за что: жизнь рядом с Клервиллем до замужества была бы ненужной и неприятной переходной ступенью к настоящему и могла б настоящее испортить. Но мысль о Клервилле не приходила в голову Тамаре Матвеевне: по ее понятиям, совпавшим внешним образом с настроениями Муси, совершенно не годилось жениху жить на одной квартире с невестой.- Глашу? - переспросила Муся. Ей сразу представились приятные и неприятные стороны предложения. По этому вопросу Тамара Матвеевна с радостью почувствовала, что ее дело выиграно: она готовилась к энергичному отпору Муси.- Да, Глашу. Или Майкевича, или Глашу, выбирай, - твердо сказала Тамара Матвеевна, закрепляя завоеванную позицию. - Поверь, она в гостях у тебя, на всем готовом, будет очень милая. А что она интересная и интеллигентная, это ты знаешь... Она может спать в нашей комнате, - со вздохом добавила Тамара Матвеевна. - А Сонечка в будуаре. Или лучше Витю переведем в будуар, а Сонечку в его комнату. При всем гостеприимстве Тамары Матвеевны, ей не очень хотелось, чтобы чужие люди жили в ее спальной и в будуаре, нарушая порядок гнезда. Но делать было нечего.- Что ж, я ничего против этого не имею, - подумав, сказала Муся. - Глаша так Глаша. Да еще согласится ли она?- Она согласна, - проговорилась Тамара Матвеевна. - Ты ведь знаешь, она плохо живет с отцом, и он, кажется, получает финляндские бумаги и уезжает в Финляндию, а она ни за что не хочет... То есть, мы конечно, не уславливались с ней окончательно без тебя, но так, в общей форме, она согласна.- Ах, в общей форме она согласна? - тотчас раздраженно сказала Муся. - И отлично... Но зачем же ставить и выносить кровати из комнат? Пусть она спит у папы в кабинете на диване.- Что ты, Муся? Как у папы в кабинете! - испуганно возразила Тамара Матвеевна. На кабинет Семена Исидоровича нельзя было посягать ни при каких обстоятельствах и ни при каком строе.- Ну, ладно... Делайте, как знаете, - ответила Муся, устало зевая, как почти всегда после длинного разговора с матерью. Несколькими днями позднее был арестован один из адвокатов, довольно близко связанных с Семеном Исидоровичем. Выяснилось, что арестовавшие его люди в кожаных куртках, допрашивая прислугу, интересовались разными знакомствами адвоката. Между тем в телефонной книжке арестованного несомненно должен был значиться телефон Кременецкого. Тамара Матвеевна очень встревожилась и своей тревогой заразила Семена Исидоровича, хоть ему и дикой казалась мысль о том, что найденный в книжке телефонный номер может быть какой бы то ни было уликой или поводом для ареста. Друзья настойчиво советовали Кременецким бежать из Петербурга возможно скорее. Семен Исидорович наконец принял решение об отъезде и велел ускорить приготовления, которые до того делались медленно. Этим тотчас занялся весь дом. Сам Семен Исидорович, несмотря на протесты и мольбы Тамары Матвеевны, принимал участие в приготовлениях и даже помог Вите и горничной снести с чердака вниз тяжелый чемодан жены. Делал он это с видом очень простым, скромным и кротким, - такой вид мог быть у императора Карла V, когда он, в Страстной Четверг, стоя на коленях, мыл из золотого кувшина ноги двенадцати нищим старцам.- Оставь, пожалуйста, я тебя умоляю! Мы все сделаем без тебя! - взволнованно кричала Тамара Матвеевна. - Ты, кажется, забываешь, что у тебя почки!..