- Виноват, Платон Михайлович... Ад и кошмар!- Слава Богу, что выбрались... Подсаживайтесь, Владимир Иванович. Давайте, кофейку выпьем, здесь прекрасный кофе.- Кофейку? Отлично! Впрочем постойте: ведь первый час, завтракать пора?.. Послушайте, вы свободны? Давайте, позавтракаем вместе, а?- Очень рад.- Можно бы, правда, раньше и кофейку со сливками... Хоть я два стаканчика утром выпил... Нет, завтракать так завтракать. Где же? Здесь?- Можно и здесь. А впрочем, лучше я вас поведу в одно чудеснейшее место: в саду, над Днепром, и кормят отлично.- Идем... Господи, что за благодать! Через четверть часа они сидели на террасе клубного ресторана. Артамонов, почти не знавший Киева, восторженно изумлялся и саду, и Днепру, и ресторану, и виду на памятник святого Владимира.- Нет, это просто нельзя описать, какой был кошмар! - повторял Владимир Иванович. Он точно не слышал, что Фомин тоже недавно приехал из Петербурга, или не мог усвоить мысли, что и на долю других людей могли выпасть такие лишения и невзгоды. - Я вам говорю: ад! Нет другого слова! С Днепра веял теплый ароматный ветерок. Ресторан был переполнен. За соседними столиками оживленно болтали беззаботные, веселые, прилично, почти хорошо, одетые люди. Салат из огурцов и томатов ласкал глаз необыкновенной свежестью и красотой красок. Маленький запотевший графин был наполовину пуст. Фомин и Артамонов обменивались впечатлениями. "Да, он очень изменился, - думал Фомин. - Как осунулся и поседел, бедный... Неужели и я так сдал? Но я не знал, что он такой милый, приятный человек. И в тоне у него что-то новое..."- Отлично, прекрасно кормят, - говорил Артамонов. - Спасибо, что сюда привели, Платон Михайлович, буду теперь сюда ходить. Но сад какой чудесный! Ведь я только теперь все оценил!- Правда, здесь хорошо? Я почти каждый день здесь завтракаю.- Вот и отлично. Около часу? По-моему, лучше бы раньше. У меня всегда был такой порядок: в двенадцать часов большую рюмку зубровки, закусочку какую-нибудь, и повторить... Но не более двух рюмок.- Две рюмки? Ну, это для детей! Оли заговорили о прежних петербургских и московских ресторанах. Артамонов знал толк в этом деле, и Платон Михайлович чувствовал, что ему самому, с его книжной гастрономией, не угоняться за Владимиром Ивановичем. Глаза у Артамонова блестели, но он, как показалось Фомину, и ел, и разговаривал теперь одинаково: жадно, рассеянно и немного бестолково.- Рябчиков пражских помните, а?- "Прага", конечно, "Прага", но все-таки, Владимир Иванович, лучше ресторана, чем старый Донон, не было в целом мире. Даже в Париже! Впрочем, во Франции лучшие рестораны были не в Париже. Вы в Бордо Chapon fin [Лакомый каплун (фр.)] знаете?- Ах, Франция! - сказал Артамонов и лицо, его изменилось. - Бедная Франция!..- Хороши мы выходим перед союзниками, правда?- Не будем об этом говорить, - ответил Владимир Иванович. Голос его дрогнул. Фомин смотрел на него не без удивления.- Вы думаете, мне было легко сюда ехать? И смотреть на все это?- На что?
- Смотреть, как немцы хозяйничают в Киеве! Но я себе сказал, что из двух зол меньшее, и мой долг...Он быстро и сбивчиво изложил Фомину те соображения, которыми, видимо, не раз сам себя успокаивал.- Я ведь здесь буду недолго, собираюсь на юго-восток, - сказал Артамонов, понизив голос до шепота. - Осмотрюсь немного, отдохну, кое-кого повидаю, и дальше, за дело!.. Так вы думаете, тут возможны осложнения?- Слухи идут упорные. Фомин рассказал последние анекдоты об украинизации. От этого перешли к Кременецкому.- Хорош гусь, - сказал Артамонов, кладя на тарелку еще жаркого. - Хорош гусь!- Я Сему не защищаю, но должен сознаться, у меня самого нет твердого взгляда... Может быть, временно и нужно вести такую линию.- Меру во всяком случае надо знать, меру...
Пошлый человек, карьерист!.. Впрочем, нет, я ничего не говорю. Я теперь стараюсь никого не осуждать... Да, никого. Все мы хороши!.. Ведь точно по сигналу началось у нас великое повальное бегство: бегство от разума, от совести, от государства, от России!- Да, разумеется, - сказал Фомин.- Как вы думаете, вернется прежняя Россия?- Прежняя не вернется, но кое-как, я надеюсь, жизнь наладится.- Ах, дай-то Бог! Дай-то Бог! Знаю, что по грехам нашим все произошло! Сами, сами виноваты... Но все-таки, по милосердию Божию...У него вдруг выступили слезы. Он вынул платок и приложил его к глазам.- Что с вами?- Нет, ничего, так... Извините меня...- Нервы у нас у всех истрепались, - робко сказал Фомин. - Но все-таки...
- Да, нервы... Нервы... Пожалуйста, извините, самому совестно...Они немного помолчали. Оживление прошло.- Одна надежда, на милосердие Божие! - точно не сразу решившись, сказал Артамонов. Лицо его сразу изменилось. - Знаете, что нужно? Всенародное покаяние в церквах! Да, это и только это, - быстро говорил он, внимательно и вместе растерянно вглядываясь в своего собеседника. - Вот что спасет Россию, Платон Михайлович! Я теперь много обо всем этом думал... Да, все, все виноваты!- Очень может быть, - неопределенно отвечал Фомин. Он не понимал, как всенародное покаяние может спасти Россию, и чувствовал, что здесь можно бы и пошутить: в прежнее время он непременно так и сделал бы. У него даже шевельнулась было шутка, - вроде того, что "покаяние покаянием, а рябчики рябчиками", или "кому и каяться, как не прокурорам". Однако, взглянув на лицо Владимира Ивановича, Фомин от шутки воздержался. "Немного странный, конечно, но очень милый, хороший человек, - подумал он. - Все друг друга обвиняют, а он начинает с себя. Cela vous repose..." [Это вас успокоит (фр.)]- Да, скверные времена, - сказал Фомин.- Одно спасение в покаянии всем народом! Я и там буду это говорить!- Кому?- Всем! - горячо сказал Владимир Иванович. - Всем, кто только пожелает меня слушать, - добавил он с виноватой улыбкой.- Дай вам Бог...Фомин посмотрел на часы.- Господи, я опоздал!- Это в Раду-то? Да бросьте, голубчик.- Не могу: условился... Человек, счет. Они еще поговорили. Прежнего радостного оживления не было, но разговор стал задушевнее, в тон новых мыслей Фомина. Подали счет. Фомин уже немного морщился от цен, но Владимир Иванович только ахал: так все было здесь дешево.- Разрешите мне заплатить, вы мой гость.- Что вы, что вы... Ни за что! Значит, завтра придете?- Непременно.- Чудесно. Я так рад, что вас встретил... Вас первого знакомого в Киеве увидел... А то тоскливо все-таки одному со своими мыслями... Да, Бог даст, Бог даст, - повторял грустно Артамонов.
VIII
В вестибюле Фомина встретила Тамара Матвеевна. Вид у нее был встревоженный. Не слушая извинений Платона Михайловича, она таинственным шепотом сообщила ему, что Семен Исидорович его ждал, но потом был вызван на частное совещание: настроение очень беспокойное. Фомин попытался изобразить на лице тревогу и живой интерес к событиям, но это у него не вышло: после приятного завтрака с водкой и ликерами он был настроен беззаботно.- Пойдемте туда, - сказала Тамара Матвеевна. - Семен Исидорович просил подождать его там... Он сейчас освободится и все вам расскажет. Я знаю только в общих чертах...- Да в чем дело?- Понимаете, говорят, что немцы решили ориентироваться на хлеборобов! - прошептала Тамара Матвеевна, входя с Фоминым в небольшую, просто убранную комнату, которая могла быть приемной. В комнате больше никого не было. По-видимому, зал заседаний находился отсюда очень близко: из-за стены слышался мерный неестественный голос оратора. Разобрать его слова было трудно.- Ну, и пусть ориентируются! - тотчас согласился Платон Михайлович, вынимая портсигар. - Можно курить? Пить мне что-то захотелось... Здесь нет буфета?- Как вы говорите: пусть ориентируются! - возмущенно сказала Тамара Матвеевна. Фомин явно не понимал, что в случае прихода хлеборобов к власти Семен Исидорович будет очень волноваться и не получит должности вице-председателя Сената. - Ведь хлеборобы это реакционеры! Они Бог знает, что могут натворить! Говорят, они сегодня хотят двинуться сюда, на Раду! Я так беспокоюсь за Семена Исидоровича... Дорогой мой, уговорите его пока уйти домой отдохнуть! Они могут каждую минуту прийти сюда!- Полноте, Тамара Матвеевна, никогда хлеборобы ничего такого не сделают, я ручаюсь! - убедительно сказал Фомин, хоть и сам не мог бы объяснить, почему, собственно, он ручается за хлеборобов.- Ах, от них всего можно ожидать! - сказала горестно Тамара Матвеевна, не прощавшая хлеборобам еще и того, что Нещеретов в свое время не сделал предложения Мусе.Дверь отворилась, и на пороге показался Семен Исидорович с тем украинским деятелем, который был у него в день приезда Фомина.- Хiба я не знав! Це була простисинька провокация! - с силой сказал в дверях Семен Исидорович. Увидев жену с Фоминым, он улыбнулся и помахал рукой. Тамара Матвеевна сразу просветлела. Украинский деятель мрачно ей поклонился и скрылся в коридоре.- Ну, ну, что же вы решили?- Да разумеется, все это ложная тревога, ведь я тебе говорил! - ответил Кременецкий, здороваясь. В руке у него была, немецкая газета. - Вы должны знать, Платон Михайлович, что, в связи с этим несчастным земельным декретом Эйхгорна, досужие кумушки распустили провокационные слухи о каком-то походе хлеборобов на Раду, - объяснил он Фомину, улыбаясь. В эту секунду из залы заседаний донеслись рукоплескания.- Но что же вы выяснили? Скажи, не мучь ты меня, ради Бога!..- Выяснили то, что это было чистейшее недоразумение. Голубович поехал объясняться к немцам. Ему поручено очень серьезно с ними поговорить, и у нас есть частные сведения, что сейчас Мумм приедет сюда извиняться...- Что ты говоришь!- То, что ты слышишь. И ему, и Эйхгорну еще может за это очень влететь из Берлина, - хмуро-решительно говорил Семен Исидорович. - Вы не читали, здесь напечатана речь Пайера? Он всецело стоит на нашей точке зрения. Я им только что перевел из газеты, это произвело отличное впечатление...- Ну, слава Богу! - сказала Тамара Матвеевна. - Я уже начинала беспокоиться.- Ты всегда беспокоишься, это твое ремесло. В зале заседаний опять раздались шумные, долго длившиеся рукоплескания.- Это Красный говорит... Он недурной оратор, - пояснил снисходительно Семен Исидорович.- Нет, я так и думала, что немцы отлично понимают, как им нужна Рада, - сказала Тамара Матвеевна. - Я только боялась, что хлеборобы... Ну, слава Богу!..- Какие тут могли быть сомнения? А вы, сударь мой, опоздали, я вас ждал не дождался, - сказал Кременецкий, снисходительной интонацией подчеркивая, что он прощает это Фомину.- Да, извините, ради Бога! Я завтракал, и знаете, с кем? С Артамоновым.- С Владимир Иванычем? Так и он здесь? Жив курилка?- Только вчера приехал.- Прямо из Питера?.. Я не очень его люблю: пошловатый человечек, - сказал Семен Исидорович. - Но все-таки я рад, что и он выбрался.- Вы говорите, он из Питера? - спросила, тотчас насторожившись, Тамара Матвеевна. - Может быть, он что-нибудь слышал о Мусеньке?- Откуда же он мог слышать, какая ты странная! Мы и домами не были знакомы.- Я думала, может быть, случайно... Например, через Никонова... Если б вы знали, как я волнуюсь!- Нет, я спрашивал, - солгал Фомин, - он ничего не знает... Отчего вы говорите, что он пошловатый человек? - спросил Платон Михайлович, уже и не помнивший, что Артамонов то же самое говорил о Кременецком. - Я с вами не согласен... И знаете, он страшно изменился. Кстати, Тамара Матвеевна, я решительно стою на своем: завтракать надо только в клубе. Закуска была под водочку - мое почтение!- Каждый день там все-таки дороговато, и мы не любим два раза в день эти пять блюд, - начала Тамара Матвеевна. Семен Исидорович с неудовольствием на нее покосился.- Как же вам нравится Рада? - спросил он Фомина. - Парламент, батюшка, что ни говорите!- Я еще мало видел, но пока мне очень нравится, - вполне искренно ответил Фомин. Ему действительно все нравилось в этот день. - Так вы говорите, Мумму придется извиниться? - спросил Платон Михайлович. Он не совсем понимал, в чем Мумм должен извиниться, и ему даже было несколько жаль Мумма. - А как же земельный декрет Эйхгорна? - вспомнил он и сделал озабоченное лицо, хоть его менее всего на свете теперь интересовал и беспокоил земельный декрет Эйхгорна.- Будет, разумеется, отменен. Вот о нем сейчас и говорит Красный... Пойдем послушаем, он, право, хорошо говорит: без этого невыносимого провинциального краснобайства, без митинговых фраз дурного тона, - сказал Семен Исидорович.В эту минуту в вестибюле раздался резкий, громкий, неприятно прозвучавший голос. Кто-то вскрикнул, послышались бегущие шаги. Тамара Матвеевна вздрогнула, Кременецкий и Фомин переглянулись. Дверь приемной раскрылась настежь, и в нее ввалилось, толкая друг друга, сразу человек десять из тех, что прежде толпились в вестибюле и на лестнице. Тамара Матвеевна побледнела и ахнула.