- Николай Петрович Яценко, - повторил голос в темноте. Николай Петрович вдруг почувствовал легкое сердцебиение. - Вы были действительным статским советником в пору царизма? - поспешно спросил комиссар и, не дожидаясь ответа, добавил: - Что вы можете сказать по делу, по которому вы обвиняетесь?.. Предупреждаю, что на уличающие вас вопросы вы можете не отвечать.Сердце у Николая Петровича как будто без причины забилось еще сильнее. - "Не случился бы нервный припадок!.. Надо ответить... Что ж это, он пародирует наш суд?.. Пускай, мне все равно. Только бы сердце успокоилось... Что такое он спросил?" - Яценко воспроизвел в памяти звук заданного ему вопроса: "...по делу, по которому вы обвиняетесь..."- Мне неизвестно, по какому делу я обвиняюсь, - ответил он.- Вот как?.. Ничего неизвестно?
- Ничего.- Ничего... Так-с...Комиссар помолчал.- Вы привлекаетесь к ответственности по делу о контрреволюционной Федосьевской организации, - сказал он наконец.- Виноват, какой организации?- Федосьевской... Федосьевской контрреволюционной организации, - повторил комиссар.- Я о такой организации сейчас в первый раз в жизни слышу.- В первый раз в жизни слышите?- Да, в первый раз от вас слышу.- Ах, от меня в первый раз слышите? Может быть, от других слыхали прежде?"Ну да, шулер! - подумал Яценко. - Или он издевается? И тон как будто издевательский... Конечно, мне все равно... Как колотится, однако, сердце... Не упасть бы в обморок..."
- Нет, и от других никогда не слыхал, - равнодушным тоном ответил он, справившись с дыханием.- И от других никогда не слыхали?.. Так-с...- Не слыхал.- А о господине Сергее Федосьеве вы слышали? - спросил, опять помолчав, комиссар.- О том, который при старом строе ведал политической полицией?- О нем самом.- Да, о нем слышал.- О нем слышали... Может, и лично знали?- Да, знал и лично.- Его знали и лично... Так-с... Когда вы его видели в последний раз?- Давно... Года полтора-два тому назад.- Ах, года полтора-два тому назад? Стало быть, еще при царизме?- Да, при старом строе.- С тех пор ни разу не видали?
- Нет, с тех пор ни разу не видал.- Так-с... На какой почве состоялось ваше знакомство?- У нас раз возникли деловые служебные отношения, - ответил, с трудом дыша, Яценко. Непонятная тревога росла у него с каждой минутой. "Надо отвечать коротко... Так легче..."- Деловые служебные отношения? Письменные?- Как?.. Нет, устные.- Только устные?- Да, только устные.- Федосьев никогда вам не писал?- Никогда...- Ни разу?- Ни разу... Дайте, однако, вспомнить... Нет, ни разу.- В этом уверены?- Совершенно уверен.
- Нам, напротив, известно, что он вам писал, гражданин Яценко.- Вы ошибаетесь.- Вспомните... Постарайтесь вспомнить...- Я твердо помню: Федосьев никогда мне не писал.- Так-с... Где находится ваш служебный архив?- В ту пору, когда я был следователем по важнейшим делам, мой архив находился в здании суда на Литейном (Николай Петрович передохнул после длинного предложения). И лотом вместе с этим зданием сгорел... После февральской революции я получил другое назначение, и с тех пор мои бумаги...- Тогда сгорел весь ваш архив? - перебил его комиссар.- Да, тот архив весь.- Разве вы никогда не уносили служебных бумаг из здания суда?
- Иногда уносил ненадолго на дом для работы... Но затем немедленно возвращал назад.- Всегда и все?- Разумеется, всегда и все, - повторил Яценко. "Что за странный допрос! Что ему нужно?.."- В вашей частной квартире действительно при обыске никаких служебных бумаг найдено не было, - несколько более мягким тоном сказал комиссар. - Но, вероятно, вы хранили их еще и в другом месте?- Где же еще? Хранил в своем кабинете в здании суда... Там все и сгорело.- Так что и переписка ваша с Федосьевым сгорела во время пожара?- Я вам сказал и повторяю, что у меня... никакой переписки с Федосьевым не было... Впрочем, погодите: один раз я ему действительно писал.- Ах, один раз писали? - резко сказал комиссар. - Но вы только что утверждали, что не писали никогда, ни разу, что вы твердо это помните!- Я утверждал, и продолжаю утверждать, что он мне никогда, ни разу не писал... Но я ему раз действительно писал по одному делу, которое...- Где же находится это ваше письмо? - еще резче перебил его комиссар.- Должно быть, в архиве Федосьева.- А где находится архив Федосьева?- Этого я не знаю.- Как не знаете? По той должности, которую вы занимали до октября, вы не можете этого не знать!- Совершенно не знаю... Мне не было никакого дела ни до Федосьева, ни до его архива. Вероятно, его архив находится там, где был его кабинет... Или, может быть, его куда-нибудь оттуда перевезли... Ведь всем этим занялись историки. А часть полицейских бумаг, помнится, была уничтожена... в первые дни революции... Тогда много документов должно было погибнуть. Так, по крайней мере, говорили. Во всяком случае я ничего об этом не знаю... И никакого отношения к этому я не имел.- Вы однако же хотите меня уверить в том, что вы после революции не поддерживали никаких отношений с Федосьевым?- Не знаю, удастся ли мне вас уверить... но это именно так: я никаких отношений с ним не поддерживал... Да ведь он и исчез из Петрограда в первые же дни революции.- Нам доподлинно известно, что он находится в Петрограде.- Возможно... Об этом я ничего знать не могу... Хотя бы потому, что давно сижу в крепости.- Хотя бы потому? Значит, вы признаете, что до вашего ареста вы поддерживали отношения с Федосьевым?- Послушайте, - сказал, бледнея, Яценко (сердце у него колотилось страшно). - Так совершенно бесполезно допрашивать... Я сам был всю жизнь следователем... И если вы думаете, что меня можно поймать... при помощи таких приемов... вы ошибаетесь... Я вам говорю, что...- Мои приемы стоят ваших, гражданин Яценко! - сказал, поднимая голос, комиссар. Николай Петрович замер.- Я вам говорю, что ни разу... не видал после революции Федосьева, - едва выговорил он. - Хотите верьте этому, хотите нет... Ни о какой организации я... понятия не имею!.. И если...- Но вы сами признали, что работали при царизме совместно с Федосьевым! Этого достаточно!- Достаточно... для чего?- Достаточно для того, чтобы привлечь вас к ответу перед революцией, господин Яценко!- Так и говорите!.. Тогда, по крайней мере, не выдумывайте... контрреволюционных организаций!..- Но вы состояли и состоите в Федосьевской организации!- Нет, не состоял и не состою!.. Если вообще такая организация существует...- Вы говорите неправду, господин Яценко! - привстав из-за стола, вскрикнул изменившимся голосом комиссар. В комнате резко прозвучал звонок.Николай Петрович открыл рот, тоже привстал и вдруг откинулся на спинку стула. "Ну да, это он!.."- Вы Загряцкий! - сказал, задыхаясь, Николай Петрович.- Отведите его! - прокричал вошедшим разведчикам комиссар.
V
В стеклянном кубе у входа плавали золотые рыбки, но их и разглядеть было трудно в грязной мутной воде. Чахлая пальма у машины шевелила запыленными пальцами, когда мимо нее проходили люди. Это был собственно не ресторан и не трактир, и не кабачок. Больше всего заведение походило на декорацию портового притона в передовом театре, где руководит постановками режиссер, умеющий создавать настроение. Видало оно всякие виды и, быть может, помнило времена, когда за границу ездили морем и Петербург был настоящим портом. В последние годы перед войной опытные люди, не любившие вокзальных буфетов, поздно ночью приезжали сюда запивать кахетинским вином шашлык или селянку. Владелец, весело-глупый человек, встречал дикими возгласами завсегдатаев и яростно кричал половым: "Рабы, режьте лучшего козленка!.. Рабы, тащите жареных павлинов!"... Из кухни торжественно выходил человек с кинжалом у пояса, принимал заказы и, мрачно-сочувственно улыбаясь, кивал головой в ответ на указания тех гостей, которые имели личные взгляды на шашлык, а селянку называли "селяночкой", потирая руки и улыбаясь светлой улыбкой. Хозяин приносил старательно запыленные бутылки, пил с гостями и с хохотом рассказывал общеизвестные анекдоты, выдавая их за истории, случившиеся с ним или с одним его приятелем. Заведение очень опустилось с войною. Умер хозяин, ушел воинственный человек, которого завсегдатаи, с непонятной гордостью, называли осетином. Революция совсем подорвала дело. Гастрономы приуныли и перестали приезжать, последнего полового рассчитал новый владелец, публика стала много хуже, - разве изредка забредет наблюдать нравы ночного притона компания литераторов или какой-нибудь молодой провинциальный турист, втайне воображающий себя Фаустом. Пришли в упадок шашлык и селянка, но кахетинское вино подавалось по-прежнему, - говорили, что новый хозяин имеет связи. Пахло рыбой, капустой, табаком и керосином. Окна передней комнаты были плотно завешены. Публики было немного, - из-за событий в городе или оттого, что весь вечер шел проливной дождь. Застрявшая компания матросов невесело пила и, зевая, играла в карты. На них подозрительно поглядывал хозяин, грузный рябой и косой человек в высоких шершавых сапогах, как нельзя более подходивший наружностью к декорации портового притона. Он не был уверен, что ему заплатят. Матросы уже понемногу теряли положение знати нового строя, однако ссориться с ними не приходилось.Женщина в платке, следившая за игрой, встала и допила вино в стаканах, стоявших перед ней и перед ее соседом. Матрос выругался крепко, но без оживления.- Много лакаешь!..- Двенадцатый час... Спать хочу, - сказала женщина.- Куда ж в такую погоду?.. Сейчас пойдем.- Отчего мотора не взяли? Я говорила...- Потом будете языком чесать, - сердито сказал другой игрок. - Я говорю: ва!- Ишь, задается! Если ва, то деньги на бочку.Женщина изобразила презрительную улыбку на помятом, крашеном, еще красивом лице.- Скучно мне с вами... Граммофон бы пустить, песню какую-нибудь, - сказала она, натягивая продранные перчатки, видимо, главную свою гордость.- Не время теперь песни играть, - угрюмо отозвался хозяин. Матрос к нему повернулся.- А для буржуев было время? - грозно спросил он.- Ладно, пустим, - равнодушным тоном ответил хозяин и вышел во вторую комнату, где стоял граммофон.За столом гость в дорожном плаще что-то писал при свете керосиновой лампы. Перед ним стояла пустая бутылка. Больше в комнате никого не было.- Дождь идет? - спросил Браун, отрываясь от тетради.- Идет, - ответил хозяин с виноватым вздохом.- Дайте, пожалуйста, еще бутылку.- Карданаха прикажете?- Да, карданаха.