- С ведома Яценко? О нет, я ему ничего не говорил. Почтенный Николай Петрович и по сей день обо всем этом не имеет ни малейшего представления. Но надо сознаться, и я выяснил не больше, чем он. Так с тех пор и стою дурак дураком перед этой загадкой: вы или не вы? Вскоре после того меня уволили, дело давно потеряло практическое значение, но интерес к загадке у меня остался: вы или не вы?Браун смотрел на него, качая головой.- Вот какие у нас были реалисты и практики! - сказал он. - В этой фантастической стране главой полиции мог быть маньяк!.. Значит, я отравил Фишера для того, чтобы его миллионы достались товарищу Каровой? Которая, через час, быть может, нас с вами расстреляет?Федосьев вынул часы.- Пять минут четвертого. Очень может быть, что через час нас убьют. Не расстреляют: я живым не дамся, и вы, верно, тоже... Да, да, я именно это предполагал. Теперь это кажется нелепостью, - по крайней мере отчасти, - но, согласитесь, тогда дело представлялось в другом виде: теперь все вверх дном. Может быть, тогда вы и рады были бы дать полезное революционное назначение наследству Фишера? Так ли уж это было немыслимо? Теперь все вверх дном, - повторил Федосьев. - Заметьте, что и это фантастическое наследство оказалось как бы мифом, каким-то черным символом: ведь миллионы Фишера растаяли под секвестром. И деньги его, и акции, и что там еще, все теперь совершенно обесценилось, конфисковано, национализировано, все пропало, все досталось им... Очень странная история, - сказал он, помолчав. - Все мы на них работали: боролись, мучились, уничтожали друг друга - с тем, чтобы все досталось им... Ну, да это философия... Так не вы? Значит, не вы?.. Кто же убил Фишера? - спросил Федосьев и вдруг вспомнил, что об этом когда-то его растерянно спрашивал Яценко.- Мое мнение вам известно.- Известно? Мне? Ах, тот ваш рассказ: умер от злоупотребления возбуждающими средствами. Да, вы мне это тогда говорили в "Паласе".- Мы тогда обменялись гипотезами. И в сущности, мы оба были почти правы, - сказал медленно Браун.- Как же так: оба правы? Вы с этой басней... с этой гипотезой, а я с Пизарро?- А вы с тем объяснением, которое вы под конец дали мотивам действий... Пизарро.- Этого я что-то не пойму. Значит Фишер отравился... Вы тогда называли вещество, но я не помню, какое?- Кантаридин.- Почему вы так уверенно говорите?- Потому, что он меня расспрашивал об этом веществе.- Когда? - спросил, встрепенувшись, Федосьев. - Там? На той квартире?- Да, и там, на той квартире, - повторил медленно Браун.- ...И вот, тогда я себе сказал, что кругом обманул своего биографа! Для этой грязи, для этих женщин, для этих вечеров он никакой главы отвести не мог бы. А я, старый дурак, я гордился своей биографией! Это было всего глупее. Да, я весь проникнут был тем, что вы только что назвали выдумкой английских сквайров, - ведь вы двойник того худшего, что есть во мне. Но себя обманывать я не мог и не хотел: я увидел, что и я тот же Фишер.- Нескромный вопрос: ведь это были очень молодые женщины?Браун смотрел на него с ненавистью.- Да, молодые. Однако, не радуйтесь: не настолько молодые, чтобы вызвать интерес к делу прокуратуры. Но я тогда ясно понял, что и я не лучше Фишера... У меня все иллюзии исчезли приблизительно в одно время.- Но чем же кончилась та ночь? Вино, молоденькие женщины... Вы, кажется, сказали, и музыка? Откуда же взялась музыка? Ах, то механическое пианино?- Да, играло пианино... Вторую сонату Шопена. Знаете?- Нет, не знаю... Значит, тогда он заговорил о кантаридине?- И соната была отвратительная, и женщины, - говорил Браун, не слушая Федосьева, глядя мимо него на окно. - Все было отвратительно! Самое отвратительное был, конечно, он сам. И в нем, как в зеркале, я тогда впервые увидел себя... Очень страшно!.. Очень страшно, - проговорил он вполголоса."Верно и выпито было немало... Как и сейчас, - подумал Федосьев. - Или это у него тихая экзальтация? Не стоило затевать такой разговор, когда через час все будет зависеть от крепости его нервов. Ну, да теперь все равно..."- И вы, уходя, назвали ему дозу этого кантаридина?- Какую дозу? Что вы несете? Я не врач.- Может быть, не ту дозу назвали?- Оставьте, Сергей Васильевич! Право, это становится скучно.- Не ту дозу назвали? По ошибке? Или из отвращения?- Бросьте ерунду!- Если это ерунда, то во всем деле нет ровно ничего страшного. Я думал, в конце концов моральное начало, как водится, за себя отомстило. Но моральному началу, значит, не за что было мстить?- Разумеется, не за что! Это вы из меня почему-то хотели сделать кающегося преступника.- Однако вы сами, кажется, сказали...- Я даже и похожего ничего не говорил.
Федосьев смотрел на него озадаченно.- ...Потом вы ушли, а он остался с женщинами?- Да... Впрочем, кажется, и женщины уже собирались уходить.- Но следствие пришло к выводу, что на этот раз он не успел пригласить своих женщин.- Следствие пришло также к выводу, что Фишера отравил белладонной Загряцкий.- И больше вы ничего не знаете? Кроме того, что случайно влопались в историю, о которой лучше молчать.- И больше я ничего не знаю.- Но вы предполагаете, что Фишер умер от этой дозы кантаридина... быть может, чрезмерной?- Умер от разрыва сердца.- Но разрыв сердца вызвала эта доза?- Или просто его развлечения.
- Так, так... Значит, не вы, - протянул с усмешкой Федосьев.- ...Все-таки странная у вас жизнь. То кабинет ученого, то гарем Фишера, то динамитная мастерская... А впереди?- Впереди у всех одно и то же. Так у Рафаэля, на "Spasimo di Sicilia" ведут Христа и разбойников. Конец пути уже виден вдали: на вершине Голгофы возвышаются одинаковых три креста.
VII
Они прислушались. Задребезжали колеса. Федосьев вынул часы.- Ровно четыре. Пора.- Спарафучиле аккуратен. Вашей школы, - глухо откликнулся Браун. В первой комнате открылась дверь, послышались неверные шаркающие шаги. Хозяин, чиркая спичкой, бормотал ругательства. Коптящий огонек задрожал у двери.- Что, готово? - спросил Федосьев.- Так точно, - ответил с порога хозяин. - Эх, весь керосин сожгли, - проворчал он, вдвигая в лампу стекло. Так точно, готова лошадь... - Он невнятно добавил что-то похожее на "ваше превосходительство".- Мы тоже готовы, - сказал Федосьев. - Ну, теперь пожалуйте сюда, надо за все расплатиться.- Да, надо за все расплатиться, - повторил, вставая, Браун. Федосьев искоса на него взглянул. "Только бы не нашла на него какая-нибудь депрессия или меланхолия, - с беспокойством подумал он, - совсем будет теперь некстати... При тусклом свете лампы лицо Брауна было мертвенно-бледно и страшно. Впоследствии Федосьеву казалось, что оба они, несмотря на внешнее спокойствие и привычный шутливый тон, были не вполне нормальны в эту долгую странную ночь.- За сегодняшнее сколько? - спросил он хозяина и принялся отсчитывать ассигнации. Хозяин внимательно за ним следил, поверяя на лету счет. Выражение его лица становилось все более почтительным.- Вот, получайте, - сказал Федосьев, называя цифру. - Так?- Так точно...- Это за гостеприимство и за хлеб-соль... Теперь, как было сказано, для вас приготовлено еще семь тысяч. Их вы получите, когда приедем... Вот они, - добавил Федосьев, показывая пачку ассигнаций. - Пять тысяч царскими, и две облигациями Займа Свободы... Облигации верные. Как раз и доход по ним подошел, видите: 16 сентября срок платежа?- Царскими бы лучше, - ответил, почтительно улыбаясь, хозяин.- Вот тебе раз!.. Не верит Займу Свободы! - веселым тоном обратился Федосьев к Брауну, который угрюмо молчал. - Да вы прочтите только, что на них написано, - сказал он. - Вот: "...Чтобы спасти страну и завершить строение свободной России на началах равенства и правды..." Видите? Как же вам не стыдно!..- Царскими вернее, - в тон ему, с легким смешком, повторил хозяин.- Вы дураку и купоны сбудете, их я вам дарю.Браун нетерпеливо застучал слегка по столу. Федосьев посмотрел на него с веселым недоумением. "Мило шутят охранники", - так перевел он выражение лица Брауна.- Ладно, все получите царскими, - переменив тон, сказал Федосьев. - Чемоданы вынесли?
- Так точно. Все снес из вашей комнаты, как вы приказали.- Едем.Они вышли. Еще не рассвело. Капал редкий скучный дождь. Было холодно, сыро и тоскливо. У фонаря стоял старый извозчичий фаэтон, на вид непосильный для клячи, которая мотала головой, косясь на вышедших из дому людей.- Не опоздаем? - вполголоса спросил Браун.- Никак нет, к самому отходу попадете, - оживленным полушепотом говорил хозяин, укладывая чемоданы. Он, видимо, был очень доволен отъездом гостей. - Здесь вас не обеспокоит? Этот я на козлы возьму... Пожалуйте, садитесь...- Как бы только нас всех не задержали по дороге, - сказал Федосьев, глядя в упор на хозяина. - Или на пристани... И нам будет неприятно, да и вам тоже: не дай Господи, еще добрались бы до старых грешков, а?- Не должны задержать... Бог милостив, - ответил, изменившись в лице, хозяин.- Я тоже думаю, не должны... Едем.Они сели. Хозяин застегнул мокрый фартук фаэтона и, ступив на переднее колесо, вскочил на козлы.- "На началах равенства и правды", - пробормотал Федосьев, застегивая пальто. - "Завершить строение..." Да, эти завершили!..Он не вытерпел и вставил крепкое слово. Огромная плавучая пристань, прикрепленная к берегу цепями, была разделена во всю длину высоким дощатым, недавно поставленным забором. Вдоль него расхаживали солдаты с ружьями. В конце пристани малиновыми квадратами горели окна большой будки. У наклонно спускавшихся к берегу мостков за столом сидел сонный чиновник и пересчитывал квитанции. На столе слабо светилась лампочка без абажура.Со стороны мостков раздался громкий, уверенный, смеющийся голос. Чиновник с неудовольствием повернул голову. В полосу света вступили три человека. Носильщик, тяжело ступая, взошел на пристань, сбросил на дощатый пол мокрые чемоданы и с испуганным видом оглянулся на будку.- Так нельзя, граждане, приходить в последнюю минуту... Пароход отходит, - сердито сказал чиновник.- Was ist los? [Что случилось? (нем.)] - спросил Браун, поднимая брови. Он протянул чиновнику паспорт и билеты. Услышав немецкую речь, чиновник поднялся и поспешно взял бумаги.- Билеты покажете на пароходе... Потрудитесь подождать, - сказал он и направился к будке.