- Кто не видел того, что краса и гордость революции проделала с покоями второго этажа, тот ничего не видел, - говорил Фомин за чаем у Кременецких. Чай был подан в будуаре Тамары Матвеевны, которая теперь часто, к большому своему удовольствию, проводила время с молодежью. Прежде Муся этого не потерпела бы; но она напоследок была гораздо внимательнее и ласковей с матерью, зная, каким горем будет разлука с ней для Тамары Матвеевны. Впрочем, порывы нежности беспрестанно сменялись у Муси раздражением. "Бедная девочка, как она нервна!" - думала огорченно Тамара Матвеевна.- Когда же вы нам все это покажете? - спросила Глафира Генриховна.- Ах, да, Платон Михайлович, миленький, покажите нам дворец, - тотчас взмолилась Сонечка.- С наслаждением...
- Когда? Когда?- Когда вам будет угодно.- Знаем мы это "когда вам будет угодно"... Вы сто лет нам обещаете и танцульку показать, когда нам будет угодно. Нам угодно завтра, вот что!- С наслаждением.- Что с наслаждением: дворец или танцульку?- Странное сочетание, Сонечка. Но, si vous ytenez [если вам так хочется (фр.)], и то и другое.- Что вы, Сонечка! Побойтесь Бога! - вмешалась Тамара Матвеевна. - Про дворец я ничего не говорю, если Платон Михайлович берется вам показать, но как же вам идти на какую-то ихнюю танцульку? Там все эти матросы и хулиганы... Говорят, что там делаются ужасные вещи!У Сонечки глаза так и загорелись.
- Да нет, Тамара Матвеевна, вы совершенно ошибаетесь, уверяю вас.- Тамара Матвеевна, сжальтесь над Сонечкой, ей так хочется посмотреть танцульку.- Но ведь это поздно вечером! Помилуйте, господа, разве теперь можно возвращаться ночью... Это безумие! Позавчера старика Майкевича ограбили в двух шагах от Невского.- Ну, что вы, мама, - сказала Муся чуть раздраженным тоном (Тамара Матвеевна тотчас испуганно на нее взглянула). - То старик Майкевич, а то мы. Кто же нападет на компанию из десяти человек?- Могу вас уверить, Тамара Матвеевна, никакой опасности нет, - вмешался авторитетно Березин. - Слухи об ограблениях очень раздуваются. Разве прежде не было уличных нападений? Разве не грабят людей каждый день в Париже или в Чикаго? В одном уж надо отдать полную справедливость нынешнему правительству: с уголовными преступниками оно не церемонится и расправляется с ними беспощадно.В словах Березина не было ничего особенного, тем не менее они вызвали легкий холодок. Все замолчали. Сонечка изменилась в лице. Березин, по слухам, разговаривал с ними о каких-то гигантских театральных планах и в последнее время настойчиво твердил, что искусство по природе своей вполне аполитично.- Разумеется, никакой опасности нет, - прервала молчанье Муся. - Итак, решено, вы нам устраиваете это на завтра, Платон Михайлович?- Нет, право, это неудачная мысль, - продолжала слабо протестовать Тамара Матвеевна. - Гораздо лучше соберитесь завтра все у нас. Сидите за чаем хоть до поздней ночи, - предложила она, сразу забыв об опасности поздних возвращений домой: возвращаться надо было не Мусе. - А мы с Семеном Исидоровичем вам мешать не будем, мы теперь рано ложимся, - поспешно добавила Тамара Матвеевна.- Что вы, Тамара Матвеевна, вы нас обижаете! Нам будет гораздо приятнее, если вы пробудете с ними весь вечер, - любезно возразил Фомин. Муся на него покосилась.- Одно другому не мешает, - сказала она. - Мы придем сюда после танцульки... Мама, готовьте для нас ужин.- Cа, c'est fort! [Это уж слишком! (фр.)] Разве можно, Марья Семеновна, в такое время взваливать на милую хозяйку такое бремя?- Беневоленский, слышите? Он от волненья заговорил стихами: такое время, такое бремя.- Как monsieur Jourdain faisait de la prose. [Господин Журден говорил прозой (фр.)]- Это можно было предвидеть, Платон Михайлович, что вы сейчас скажете о monsieur Jourdain, - вставила Глафира Генриховна.- Господа, я очень рада. Нам будет очень приятно, а не бремя, - сказала Тамара Матвеевна. - Непременно все приходите возможно раньше, поужинаете, чем Бог послал.- Ах, это будет мило!- Но право, вам слишком много беспокойства.- Зачем вы себя мучите?Тамара Матвеевна уверяла, что ей никакого беспокойства не будет. Она только, к сожалению, не обещает роскошного ужина.- Недавно один господин приехал из Киева, - со вздохом добавила Тамара Матвеевна, - и, представьте, он рассказывал Семену Исидоровичу, что там лавки ломятся от птицы, от сливок, от пирожных!- Не может быть!- Сон какой-то!- Господа, тогда я предлагаю следующее, - сказал Фомин. - Встреча у меня, во дворце, завтра в восемь часов. Я вам покажу, что можно, затем мы отправимся на танцульку, а оттуда к этим милым расточителям и безумцам.- А как же вас искать во дворце?- На Детской половине, разве вы не знаете? Вход с Салтыковского подъезда.- Это, кажется, со стороны сада?- Ну да, ну да, - снисходительно пояснил Фомин. - Кого же еще надо предупредить? Мосье Клервилль в Москве, значит только Никонова и князя?- Никонов обещал сегодня к нам зайти, я ему скажу. А вот Горенский... Господа, кто даст знать князю?- Если хотите, я могу, - поспешно сказала Глафира Генриховна. - Я буду в тех местах завтра утром; могу сказать Алексею Андреевичу или забросить ему записочку.- Вот и отлично, - ответила Муся, улыбнувшись чуть заметно, но все же улыбнувшись (это от Глаши не могло скрыться). Муся догадывалась, что Глафира Генриховна стала с некоторых пор подумывать о князе Горенском: в общей катастрофе начинали сглаживаться социальные различия. Муся желала, чтоб Глаша вышла замуж, и даже искренно (почти совсем искренно) сожалела о неудаче ее замыслов, связанных с адвокатом. Но Муся не могла желать, чтобы Глаша вышла за князя Горенского, - это было бы слишком блестящим делом. "Она заела бы Алексея Андреевича... Ну, да ничего из этого, разумеется не выйдет. Глаша - княгиня! - думала Муся. - Пусть она сделает среднюю приличную партию"...- А вы как, милый Витя? - спросила она.- Я не пойду, - ответил, скрыв вздох, Витя. Ему очень хотелось пойти со всеми, но траур этого не позволял.
- Разумеется, он не может, что ж и спрашивать? Было бы по меньшей мере странно, если б он пошел, - сказала Глафира Генриховна.- Собственно почему? В сущности это так условно, - начала Тамара Матвеевна, которой очень хотелось развлечь мальчика. - Я Семену Исидоровичу и Мусеньке всегда говорила и говорю: когда я умру, умоляю никакого траура не соблюдать.- Мама, перестаньте, пожалуйста. Что ж, если Вите тяжело идти с нами... Ну, хоть ужинать будем все вместе, - утешила Витю Муся.- Ради Бога! - глубоким грудным голосом сказал взволнованно Вите Березин, складывая у груди ладони. - Ведь я еще не выразил вам сочувствия в этой ужасной утрате. Ради Бога, простите!.. Я был так тогда поражен кончиной Надежды Максимовны...- Натальи Михайловны, - поправила Муся.- Натальи Михайловны, виноват, я обмолвился... Надеюсь, ваш батюшка бодро перенес это тяжелое испытание?.. Всем, всем тяжело, - заметил с глубоким вздохом актер. - А все-таки жизнь обольстительно-прекрасна! В какое необыкновенное время мы живем! Александр Блок, я слышал, говорит о таинственной музыке революции. Как я его понимаю! - с силой сказал Березин, и опять за столом почувствовался холодок.- Значит, решено, завтра в восемь все у вас, Платон Михайлович, - сказала Муся. - Господа, и, пожалуйста, хоть раз в жизни не опаздывать.- А может быть, и Нещеретова пригласить? - в отместку Мусе за улыбку предложила Глафира Генриховна. - Алексей Андреевич ведь живет у него в доме.- Ах, лучше без Нещеретова, - сказала пренебрежительно Тамара Матвеевна. - Зачем он вам? Это ведь малоинтеллигентный человек. Теперь надо оставаться в своем кругу.
- Но ведь он у вас, кажется, часто бывал, дорогая Тамара Матвеевна. Впрочем, я нисколько не настаиваю.- Платон Михайлович, билеты на танцульку и все прочее вы, значит, берете на себя? - спросила Муся.- Беру на себя, как ваш верный слуга.- Что такое "все прочее"? - с глубокомысленной усмешкой вмешался молчавший все время Беневоленский.- Я говорю: билеты.- Вы сказали "билеты и все прочее". Что такое "все прочее"? Ну-с?- Nuss heisst deutsch [Нус по-немецки (нем.)] орех... Теперь уже разрешаются немецкие каламбуры.- Но желательны все-таки несколько более новые, - сказала Глафира Генриховна.
VII
Фомин исполнил свое обещание добросовестно и чуть ли не два часа водил своих гостей по Зимнему Дворцу, называя безошибочно залы, указывая главные их особенности. Первое впечатление было сильное: потом все немного утомились и уже без прежнего оживления следовали за Фоминым: он шел впереди, зажигая и гася у дверей свет в пустынных залах.- А я бы не хотела здесь жить. Неуютно, - сказала Сонечка.- Как, милая Сонечка, вы не хотели бы быть царицей? - спросил Фомин. - Ну, что ж, тогда мы не настаиваем. Но, помните все же, таких огромных зал, как главные залы Зимнего Дворца, в мире найдется немного.- Будто? - усомнился Никонов.- Уж вы мне поверьте, Григорий Иванович. Конечно, Зеркальная галерея в Версале, Тронный Зал в Дольма-Бахче... И, разумеется, Большой Царскосельский, тот я ставлю в художественном отношении выше... Вы не устали, mesdames?- Как не устали? Очень устали.- Еще бы не устать!.. И у меня в голове все ваши залы спутались.- Немудрено: во дворце больше тысячи комнат.- Не может быть!- Как пусто и мрачно! Заколдованный замок.- А где мы сейчас?- Уже забыли, Сонечка? Это Концертная.- Мне больше всего нравится Малахитовый зал, - сказал Горенский.- Где это Малахитовая зала? Я забыла.- Рядом с Арапской.- А Арапская это рядом с Малахитовой.- Bon [Хорошо (фр.)], я вижу, что надо кончать осмотр, - сказал Фомин. - Итак, пройдем еще через Николаевский зал, затем вниз ко мне - и hinaus, ins Freie [на волю (нем.)].Гости послушно пошли за Фоминым. Проходивший седой лакей в серой тужурке окинул их укоризненным взглядом и, отвернувшись, сердито поправил загнувшуюся грязную дорожку.- Вот они, мученики новых порядков! - сказал, смеясь, Фомин. - Я в аристократической среде не встречал таких убежденных монархистов, как дворцовые лакеи.Они вошли в Николаевский зал. Фомин повернул выключатель. Гости остановились, подавленные сверхъестественными размерами зала.- Холодом веет, мертвечиной, - произнес Березин.- Я бывал здесь на балах в ранней молодости, когда был пажем, - сказал с легким вздохом князь Горенский.