Но идея жизнеутверждения осталась бы абстракцией, общей истиной, если бы она не была воплощена в живописно ярких образах, не утверждалась бы всеми средствами эмоционального и эстетического воздействия, которыми обладает пушкинская поэзия, все его творчество.
Прошло почти полтора столетия после смерти Пушкина. Могучий русский язык усовершенствовался, обогатился, достиг еще большего расцвета. В наше время произошло дальнейшее сближение литературного языка и живого разговорного языка народа. В языке появились многие новые слова, вызванные и коренными, революционными изменениями в нашей жизни. И все же современный русский язык мало, чем отличается по своей структуре от пушкинского языка. Вслед за Тургеневым мы можем сказать о Пушкине: «...нет сомнения, что он создал наш поэтический, наш литературный язык и что нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением».
Все творчество Пушкина отличается единой целеустремленностью, «фокусированностью» проблематики: думы, стремления, чувства, драматизм судьбы лирического героя и судьбы современного человека вообще; причины, мешающие свободному развитию человеческой личности; общественные условия, уродующие жизнь людей, воодушевленных высокими мечтами, поэтическими идеалами; конфликты, возникающие между «героем» и «средой»; многообразие отношений человека ко всему окружающему миру, его внутренняя духовная жизнь. Представления об идеале человеческой личности отражали тенденции самой действительности и вместе с тем находились в тесной зависимости от развития его художественного метода, от изменений в художественной системе, в эстетических принципах.
1.2. Элегия и баллада: романтизм и эмоции в «поэзии действительности»
Пушкин-лирик проделал быструю эволюцию. Опираясь на классицистическую систему жанров (первые пушкинские сборники строились по жанровому принципу), сочиняя оды в духе классицизма («Воспоминания в Царском Селе», 1814; «Вольность», 1817), быстро освоив жанры карамзинской легкой поэзии (элегии, послания, эпиграммы), Пушкин уже в начале 1820-х годов становится первым поэтом русского романтизма, быстро и органично усвоив опыт европейской поэзии, прежде всего — Байрона.
Открывающее южный период творчества Пушкина стихотворение «Погасло дневное светило...» (1820) поэт предполагал сопроводить эпиграфом из Байрона, давая, таким образом, ориентир для его понимания.
Стихи были написаны в ночь с 18-го на 19 августа 1820 года по пути из Феодосии в Гурзуф. Но реальный факт своей биографии Пушкин превращает в жанровый образец: романтическую элегию.
Элегия воспроизводит целый комплекс распространенных романтических тем и мотивов. Она начинается с пейзажного четверостишия-заставки:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Первое двустишие повторяется еще дважды, организуя композицию стихотворения и образуя композиционное эмоциональное кольцо.
Ночной морской пейзаж здесь лишен конкретности. Мы не знаем, по какому морю плывет лирический герой, в четвертом стихе оно даже превращается в «угрюмый океан». Но перифразы (солнце — днеvвное светило, парус — послушное ветрило) и эмоциональные эпитеты (море синее, угрюмый океан) создают представление о загадочном, таинственном месте, хронотопе, который можно воспринимать и символически (море житейское). Второй стих элегии представляет парафраз известной народной песни: «Уж как пал туман во сине море, А злодей-тоска в ретиво сердце». Этой скрытой цитатой начинается разработка основного мотива стихотворения:
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный...
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает…
Поводы воспоминаний, реализованные во множестве метафор и перифрастических конструкций, сводятся к двум главным темам: любви («Я вспомнил прежних лет безумную любовь», «И вы, наперсницы порочных заблуждений, / Которым без любви я жертвовал собой») и искусству («Где музы нежные мне тайно улыбались»).
Прошлое при этом предстает в ореоле счастья и надежд, сменившихся быстрыми разочарованиями («Желаний и надежд томительный обман»; «Где рано в бурях отцвела / Моя потерянная младость, / Где легкокрылая мне изменила радость / И сердце хладное страданью предала»). И эта печаль связывается не только с прошлым, но и с «брегами печальными родины моей».
Так возникает еще одно противопоставление: печальная родина — земли полуденной волшебные края, в которые стремится герой. Охваченный воспоминаниями герой оказывается на корабле между покинутой печальной родиной и волшебной чужбиной.
Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан...
Не забыть прошлое, но забыться на какое-то время позволяют лишь море и движение корабля. В последний раз повторенные пейзажные детали приобретают новый смысл. Обращение к стихии теперь наполняется горькой памятью о прошлом. Основная тема элегии приобретает окончательное разрешение.
Романтический характер имеют и многие другие пушкинские стихотворения 1820-х годов. Романтики много странствовали не только в пространстве, но и во времени. Историзм, как и психологизм, был одним из главных романти-ческих открытий. В «Подражаниях Корану» (1923) Пушкин пытается воспроизвести своеобразие восточного, мусульманского мировосприятия: фатализм, отношение к женщине, понимание природы и мира. Пятое стихотворение цикла начинается с энергичного космологического утверждения:
Земля недвижна — неба своды,
Творец, поддержаны тобой,
Да не падут на сушь и воды
И не подавят нас собой.
К этому четверостишию Пушкин делает примечание: «Плохая физика, но какая смелая поэзия!».
Такую же смелую поэзию, игру уже не с пространством, а со временем, представляет последнее стихотворение цикла «И путник усталый на Бога роптал...». Усталый, бредущий по пустыне путник наконец обнаруживает оазис, утоляет жажду и сладко засыпает.
И лег, и заснул он близ верной ослицы —
И многие годы над ним протекли
По воле владыки небес и земли.
После пробуждения из диалога с неведомым голосом (это, конечно, Бог) выясняется, что он проспал не сутки, а целую жизнь.
Но голос: «О, путник, ты долее спал;
Взгляни: лег ты молод, а старцем восстал;
Уж пальма истлела, а кладезь холодный
Иссяк и засохнул в пустыне безводной,
Давно занесенный песками степей;
И кости белеют ослицы твоей».
Но Бог отзывается на горе несчастного «мгновенного старика» (замечательный пушкинский оксюморон!) и свершает чудо: «Минувшее в новой красе оживилось». Путник возвращается в ту же самую точку пространства и времени и продолжает жизненный путь.
И чувствует путник и силу, и радость;
В крови заиграла воскресшая младость;
Святые восторги наполнили грудь:
И с Богом он дале пускается в путь.
Подобно тому, как «Погасло дневное светило...» представляет образцовую романтическую элегию, «И путник усталый на Бога роптал…» замечательно осуществляет жанр романтической баллады: в ней есть местный колорит, необычная фабула, элементы чудесного.
Семантический ореол этого размера (четырехстопный амфибрахий), структура строфы, конкретные детали восточного пейзажа отразились в балладе М. Ю. Лермонтова «Три пальмы».
Во второй половине 1820-х годов Пушкин уходит от романтизма. «Борис Годунов», работа над «Евгением Онегиным» были важными пушкинским шагами к поэзии действительности, к тому методу изображения, который позднее стали называть реализмом.
Аналогичные изменения происходят и в лирике. Прежние лирические жанры и формы наполняются иным содержанием. На смену экзотическому пейзажу южных поэм и романтических элегий приходят конкретные описания Михайловского или других мест, где оказывается поэт. Загадочный облик лирического героя проясняется, насыщается обстоятельствами личной жизни.
Усложняется и представление о жанре. Четкое жанровое мышление в творчестве Пушкина исчезает. С середины двадцатых годов поэт начинает располагать свои стихи в сборниках не по жанрам, а по хронологии, в большей степени, чем раньше, превращая стихи в лирический дневник, летопись жизни современного человека. Пушкин не обращается к «низкой» жизни, как посчитал бы какой-либо архаист-классицист. Он реабилитирует реальность во всех ее аспектах, в значительной степени отменяя противопоставление «высокого» и «низкого», открывая в окружающей реальности множество новых тем и предметов поэтического изображения.
О.Э. Мандельштам придумал такое определение: стихотворения-двойчатки. Это стихи, в которых совпадают не только тема, но даже отдельные строки, но, тем не менее, имеющие разный смысл. У Пушкина тоже можно обнаружить множество таких лирических двойчаток: обращаясь к прежнему жанру и к прежней лирической теме, поэт дает ее новое художественное решение.
Параллелью, двойчаткой к элегии «Погасло дневное светило…» стала «Элегия» 1830 года. Тема здесь остается прежней. Речь здесь снова идет о памяти, о сравнении прошлого и настоящего, о надежде на будущее. Но композиционная структура элегии, развитие поэтических мотивов становятся существенно иными. Прекрасный пейзаж и экзотические детали здесь исчезают. От романтического моря остается лишь метафора «грядущего волнуемое море». Элегия теперь представляет собой прямое размышление, рефлексию лирического героя.