В фатальном сужении своих общих воззрений Гончаров не чувствовал, не замечал, как «обузил», по выражению Пиксанова Н.К.[18,147] он в «Обрыве» и разрешение женского вопроса, и проблему нового труда.
Сам же Гончаров не в силах вырваться из «почтенных семейств образованного круга», делающих уступку веяниям времени и разрешающих своим дочерям получать систематическое образование на высших курсах.
Здесь необходимо досказать, что сужение, выгорание прогрессивной идейности, какое установлено выше относительно Веры, сказалось весьма характерно еще в одном отношении. В своих высказываниях об «Обрыве» Гончаров не однажды поднимает вопрос о женской эмансипации — актуальный вопрос того времени. При этом Гончаров упоминает о Жорж Санд. Это естественно. Женские образы его романов аналогичны образам французской романистки. Сама оценка героев-мужчин устанавливается романистом при содействии героинь, как и у Ж. Санд. Так, в «Обыкновенной истории» стоимость Адуева-старшего в последнем счете определяется (точнее — снижается) через его жену, Лизавету Александровну. В «Обломове» преуспевающий Штольц терпит моральное крушение, когда Ольга Ильинская, ныне его жена, приходит к безотрадной оценке их совместной жизни и деятельности: «Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели нет, ужели ты совершила круг жизни? Ужели тут все?.. все...». Романы Ж. Санд прежде помогали Гончарову в понимании, в оценке его собственных героинь и героев. Теперь, в ряду других проблем, переоценивается и «женская эмансипация».
В самом «Обрыве» эта оппозиция французской писательнице хотя чувствуется, однако приглушена. В «Предисловии» 1869 г. Гончаров откровеннее. Заговорив здесь об «эмансипации» и осудив «скороспелые увлечения», Гончаров продолжает: «Примером этому можно припомнить увлечение молодых людей талантом Жорж Санд... Было несколько примеров и в нашем обществе молодых пар обоего пола, „внесших в жизнь" увлекательные теории автора „Лелии" об отношении молодых людей обоего пола друг к другу. Примеры эти возбудили внимание, говор в обществе, но не нашли последователей, тем более что идеалы союзов, созданные пером блестящей писательницы, оказывались несостоятельны в практике жизни и примеры увлекшихся ее воззрениями вовсе не представляли примеров счастливых союзов, а напротив, далеко напротив!».
Как ревнитель благополучия «почтенных семейств образованного круга» Гончаров опасался, что «женская эмансипация» в духе Ж. Санд зайдет дальше, чем это было приемлемо для романиста, прежнего поклонника французской писательницы. Заканчивая «Обрыв», Гончаров уже знал, что новые французские писательницы пошли дальше самой Ж. Санд — не в пропаганде «свободной любви», а в социальных воззрениях, в революционной пропаганде. В цитированном выше письме к М. М. Стасюлевичу от 5 ноября 1869 г. Гончаров с раздражением упрекает своего критика, Е. И. Утина, за то, что тот «прославляет Андре Лео, госпожу почти совсем бездарную, с пером скучным и вялым, за то только, что она предалась вопросу об эмансипации женщины, подбирая жалкие крохи после такого таланта, как Жорж Санд!»[15,20].
Что же ждет Веру, «самостоятельную, пытливую и смелую» Веру, на новом пути? То, о чем сама Вера думает, порвав с Волоховым, и о чем говорилось выше, — дамская благотворительность и домашнее хозяйство вслед за Марфинькой — это неудовлетворительно даже в глазах самого Гончарова. Оставалась еще семейная жизнь с Тушиным. Как и Штольц Ольгу, Тушин мог бы вовлечь Веру в свою хозяйственную деятельность, к которой с таким сочувствием относится сам Гончаров. Но явно, что Тушин далеко уступает Штольцу и в душевной содержательности, и в культуре, и в размахе деятельности. И наоборот: Вера сильнее Ольги, ее душевный опыт богаче, она требовательнее. Что же ждет ее?
Гончаров хотел бы внушить нам, что Веру с Тушиным ожидает что-то хорошее, превосходящее все, что мог предложить ей Волохов. Одно время Гончаров намечал такой финал романа. Вернувшись из-за границы, Райский «поехал бы в деревню, там нашел бы Бабушку, окруженную детьми Марфиньки, наконец предполагалось бы заключить картиной интимного семейного благополучия.
Романист отверг этот вариант. Он оставил недописанной последнюю страницу, самую существенную.
Соображая все данные, раскрывая логику характеров и обстоятельств, сам читатель вправе сделать тот вывод, что гончаровскую героиню третий раз поджидает безысходность, а гончаровского «положительного героя» — новая катастрофа. Как и Штольц, Вера Тушина неизбежно должна будет сказать мужу:
«Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги... Ужели тут все?»[14,105].
Однако есть разница между «Обрывом» и первыми двумя романами Гончарова. Автор мыслил Адуева-старшего и Штольца как «положительных героев». Их неудача поэтому была и неудачей автора. Но автор сам приводил героев к катастрофе. Он сам их судил и осудил. И осуждая, поднимался над ними, преодолевая их ограниченность. В «Обрыве» же автор утратил критическое отношение к герою. Суд над Тушиным должен был взять на себя читатель.
Это знаменательно. «Обрыв» нашел свою аудиторию. То дворянско-буржуазное «образованное общество», на защиту коего выступал романист-публицист, поддержало своего защитника-идеолога.
Для реакционно-консервативной группы русского общества возникала двоякая литературная-задача:- защитить, оправдать и даже восхвалить старый царистско-крепостнический порядок и одновременно обличить «новых людей» и их идеалы. Примечательно, что антинигилистические романисты и публицисты спешили начать эту борьбу очень рано, как только обозначились первые приметы угроз старому режиму со стороны молодой демократии, с первых проявлений революционной ситуации.
3.2.Новая Россия на страницах романа И.А.Гончарова «Обрыв»
«Обрыв» создавался на протяжении двадцати лет. Гончаров писал: «План романа "Обрыв" родился у меня в 1849 году на Волге, когда я после четырнадцатилетнего отсутствия в первый раз посетил Симбирск, свою родину. Старые воспоминания о ранней молодости, новые встречи, картины берегов Волги, сцены и нравы провинциальной жизни — все это расшевелило мою фантазию, и я тогда уже начертил программу всего романа...»[16,,90]. «Обрыв» сначала записывался фрагментами, мелкими клочками программы. Однако постепенно доработка «Обломова», кругосветная экспедиция, работа над циклом очерков «Фрегат "Паллада"» отвлекли Гончарова, все дальше уводя его от воспоминаний симбирской поры. В 1859 году писатель снова принимается за работу, и вскоре он публикует первые отрывки романа: «Софья Николаевна Беловодова» (1860), «Бабушка» и «Портрет» (1861).Но дальнейшая работа над романом приостановилась до 1866 года. Творческие затруднения писателя были настолько велики, что он хотел даже бросить роман. Эти затруднения Гончарова объясняются как обстоятельствами его собственной жизни, так и происходившими в России событиями. Одной из причин остановки работы над новым романом была служба Гончарова: он назначается редактором официальной газеты Министерства внутренних дел «Северная почта», затем (июль 1863 года) — членом Совета по делам книгопечатания, а в апреле 1865-го — членом Главного управления по делам печати. Гончаров, таким образом, стал одним из тех, кто руководил всей русской цензурой. Вполне понятно, что государственная служба отнимала у него много сил и времени.
Но главной причиной, затруднявшей процесс создания «Обрыва», стала неустойчивость, неопределенность русской жизни того периода. Середина XIX века — переломный момент в русской истории. Нелегкое, бурное, нестабильное время, полное крайностей и противоречий. Отмена крепостного права, появление новых социальных слоев, стремительное развитие капиталистических отношений, подъем революционного движения — все это породило массу крайностей и уродливых явлений в жизни русского общества, среди которых первые террористические акты, отречение от многовековых традиций, распространение атеистических взглядов, разгул страстей. На смену «лишним людям» в 60-е годы в литературу и в жизнь приходит новый тип современного героя — нигилист, человек, отрицающий все сложившиеся нормы жизни. Все это обрушилось на Россию подобно страшному громовому разряду. Безжалостная молния истории расколола течение русской жизни на две эпохи: Россию старую, патриархальную и Россию новую, молодую, непредсказуемую и потому пугающую.
В отличие от коллег, писателей-современников, Гончаров намеренно не спешит отразить «взбаламученное море» русской жизни (выражение А.Ф.Писемского). Это связано с особенностями мировосприятия Гончарова как художника. Процесс осмысления действительности у него был столь длительным, что в пестром многообразии окружающей жизни писатель выбирал лишь то, что приходило в нее и оставалось навсегда, прирастало, а прирастание — процесс органический и требующий времени. «Творчество требует спокойного наблюдения уже установившихся и успокоившихся форм жизни, а новая жизнь слишком нова, она трепещет в процессе брожения, слагается сегодня, разлагается завтра и видоизменяется не по дням, а по часам, — писал Гончаров в статье "Лучше поздно, чем никогда". — Рисовать трудно и, по-моему, просто нельзя с жизни, где формы ее не устоялись, лица не наслоились в типы. Писать самый процесс брожения нельзя, в нем личности видоизменяются почти каждый день и будут неуловимы для пера»[26,174].
В ходе осмысления и постижения постоянно меняющейся картины современной действительности менялось и мировоззрение Гончарова, а вслед за этим претерпевал эволюцию и замысел нового романа. Так время властно вмешивалось в процесс создания «Обрыва». По первоначальному замыслу писателя, основной конфликт в романе строился на столкновении двух эпох в жизни России — старой и новой. «Борьба с всероссийским застоем» — так, выражаясь словами самого Гончарова, можно определить главную идею «Обрыва» в его начальном варианте, Та же проблематика была характерна и для двух предыдущих романов писателя, и по-прежнему симпатии автора отданы новой России. В подтверждение этого в первом варианте романа Марк Волохов сослан в Сибирь, а Вера отправляется за ним, оставив родное гнездо. В Татьяне Марковне Бережковой в первоначальном замысле романа заострялись черты типичной помещицы-крепостницы: самодурство, своеволие, гордыня.