Как-то, когда они с Доралью сидели вдвоем, Дуа шепнула:
"Дораль, а ты не знаешь, что такое олевелая эм?"
Дораль захихикала, собралась в комок, словно стараясь стать как можно незаметнее, и ответила: "Это эмоциональ, которая держится точно рационал. Ну, знаешь, как левый. Поняла? "Олевелая эм" - это значит "левая эмоциональ". Поняла?"
Разумеется, Дуа поняла. Стоило немножко подумать, и это стало очевидным. Она бы и сама разобралась, если бы могла вообразить подобное. Она спросила:
"А ты откуда знаешь?"
"А мне говорили старшие эмоционали", - вещество Дорали заклубилось и Дуа почувствовала, что ей это почему-то неприятно.
"Это неприлично!" - добавила Дораль.
"Почему?"
"Ну, потому что неприлично. Эмоционали не должны вести себя, как рационалы".
Прежде Дуа вообще не задумывалась над такой возможностью, но теперь она поразмыслила и спросила:
"Почему не должны?"
"А потому! И знаешь, что еще неприлично?"
Дуа почувствовала невольное любопытство.
"Что?"
Дораль ничего не ответила, но внезапно часть ее резко расширилась и задела Дуа, которая от неожиданности не успела втянуться. Ей стало неприятно, она сжалась и сказала:
"Не надо!"
"А знаешь, что еще неприлично? Можно забраться в камень!"
"Нет, нельзя", - заявила Дуа. Конечно, глупо было так говорить, ведь Дуа сама нередко забиралась во внешние слои камней, и ей это нравилось. Но хихиканье Дорали так ее уязвило, что она почувствовала гадливость и тут же убедила себя, что ничего подобного не бывает.
"Нет, можно. Это называется камнеедство. Эмоционали могут залезать в камни, когда захотят. А левые и правые - только пока они крошки. Они, когда вырастут, смешиваются между собой, а с камнями не могут".
"Я тебе не верю! Ты все выдумала!"
"Да нет же! Ты знаешь Димиту?"
"Не знаю".
"А ты вспомни. Ну, такая, с уплотненным уголком из Пещеры В".
"Та, которая струится как-то боком?"
"Ага. Это ей уголок мешает. Ну, так она один раз залезла в камень вся целиком - только уголок торчал наружу. А ее левый брат все видел и рассказал пестуну. Что ей за это было! С тех пор она и правда от камней шарахается".
Дуа тогда ушла встревоженная и расстроенная. После этого они с Доралью долгое время вообще не разговаривали, да и потом их полудружеские отношения не возобновились. Но ее любопытство росло и росло.
Любопытство? Почему бы прямо не сказать - "олевелость"?
Однажды, убедившись, что пестуна поблизости нет, она проникла в каменьпотихоньку и совсем немножко. Она уже позабыла, как это бывало в раннем детстве. Но, кажется, тогда она так глубоко все-таки не забиралась. Ее пронизывала приятная теплота, однако, выбравшись наружу, она испытала такое чувство, будто камень оставил на ней след и теперь все догадаются, чем она занималась.
Тем не менее она продолжала свои попытки, с каждым разом все более смело, и совсем перестала внутренне смущаться. Правда, по-настоящему глубоко в камень она никогда не забиралась.
В конце концов пестун поймал ее и выбранил. После этого она стала более осторожной. Но теперь она была старше и знала, что ничего особенного в ее поведении нет - как бы ни хихикала Дораль, а почти все эмоционали лазали в камни, причем некоторые открыто этим хвастались.
С возрастом, однако, эта привычка исчезала, и, насколько Дуа знала, ни одна из ее сверстниц не вспоминала детские проказы после того, как вступала в триаду. Она же - и это было ее заветной тайной, которой она не делилась ни с кем, - раза два позволила себе погрузиться в камень и после вступления в триаду. (Оба раза у нее мелькала мысль - а что, если узнает Тритт?.. Такая перспектива не сулила ничего хорошего, и у нее портилось настроение.)
Она находила для себя неясное оправдание в том, что ее сверстницы смеялись над ней и дразнили. Вопль "олевелая эм!" преследовал ее повсюду, внушал ей ощущение неполноценности и стыда. В ее жизни наступил период, когда она начала прятаться, лишь бы не слышать этой клички. Вот тогда-то в ней окончательно окрепла любовь к одиночеству. Оставаясь одна, она находила утешение в камнях. Камнеедством, прилично оно или нет, заниматься можно было только в одиночку, а ведь они обрекали ее на одиночество.
Во всяком случае, так она убеждала себя.
Один раз она попыталась ответить им тем же и закричала дразнившим ее эмоционалям:
"А вы все - оправелые эм, оправелые, оправелые!"
Но они только засмеялись, и Дуа, потерпев поражение, ускользнула от них совсем расстроенная. Но ведь она сказала правду! Когда эмоционали достигали триадного возраста, они начинали интересоваться крошками и колыхались вокруг них совсем по-пестунски, а это Дуа находила отвратительным. Сама она никогда подобного интереса не испытывала. Крошки - это крошки, и опекать их должны правые братья.
Дуа становилась старше, и ее перестали дразнить. Тут сыграло известную роль и то, что она сохраняла юную разреженную структуру и умела струиться, как-то по-особенному матово клубясь - ни у одной из ее сверстниц это не получалось. А уж когда левые и правые начали проявлять к ней все более живой интерес, остальные эмоционали быстро обнаружили, что их насмешки обращаются против них же самих. И тем не менее... тем не менее теперь, когда никто не посмел бы говорить с Дуа пренебрежительно (ведь всем пещерам было известно, что Ун - самый выдающийся рационал своего поколения и что Дуа - середина его триады), именно теперь к ней пришло твердое сознание, что она действительно олевелая эм и останется такой навсегда.
Однако теперь она была убеждена, что ничего неприличного в этом нетну, совершенно ничего. И все-таки порой ловила себя на мысли, что ей лучше было бы появиться на свет рационалом, и вся сжималась от стыда. Но, может быть, и другие эмоционали иногда... или хотя бы очень редко... А может быть, именно поэтому - хотя бы отчасти - она не хочет взрастить крошку-эмоциональ?.. Потому что она сама - не настоящая эмоциональ... и плохо выполняет свои обязанности по отношению к триаде...
Ун как будто не имел ничего против ее олевелости. И, уж конечно, никогда не употреблял этого слова. Наоборот, ему нравилось, что ей интересна его жизнь, ему нравились ее вопросы - он отвечал на них с удовольствием и радовался, что она понимает его ответы. Он даже защищал ее, когда Тритт начинал ревновать... ну, собственно, не ревновать, а сердиться, потому что их поведение противоречило его узким и незыблемым представлениям о жизни.
Ун иногда водил ее в Жесткие пещеры, стараясь показать, чего он стоит, и открыто гордился тем, что умеет произвести на нее впечатление. И он действительно производил на нее впечатление, хотя больше всего Дуа поражалась не его знаниям и уму - в них она не сомневалась, - а его готовности разделить эти знания с ней. (Она хорошо помнила, с какой резкостью ее левый породитель оборвал ее только потому, что она попыталась задать ему вопрос.) И особенно остро она ощущала свою любовь к Уну именно в те минуты, когда он позволял ей разделять с ним его жизнь. Однако это тоже было свидетельством ее олевелости.
Возможно даже (она вновь и вновь возвращалась к этой мысли), что именно олевелость сближала ее с Уном, отдаляя от Тритта, и, наверное, именно поэтому упрямая узость правника была ей так неприятна. Ун никогда не выражал своего отношения к такому необычному положению вещей в их триаде, но Тритт, пожалуй, смутно ощущал что-то неладное и, хотя был неспособен понять, в чем дело, все же улавливал достаточно, чтобы чувствовать себя несчастным и не разбираясь в причинах.
Когда она впервые попала в Жесткие пещеры, ей довелось услышать разговор двух Жестких. Конечно, тогда она не поняла, что они разговаривают. Просто воздух вибрировал очень сильно и неравномерно, отчего у нее где-то глубоко внутри возник неприятный зуд. Она даже начала разреживаться, чтобы вибрации проходили насквозь, не задевая ее. Но тут Ун сказал:
"Это они разговаривают".
И поспешил добавить, предвосхищая ее недоуменный вопрос:
"По-своему. Мы так не можем. Но они друг друга понимают".
Дуа сразу сумела уловить это совершенно непривычное для нее представление - и радость познания нового стала еще больше потому, что Ун был очень доволен ее сообразительностью. (Он как-то сказал: "У всех рационалов, которых я знаю, эмоционали - совершенные дурочки. Мне удивительно повезло". А она ответила: "Но другим рационалам нравятся как раз дурочки. Почему ты не такой, как они?" Ун не стал отрицать, что другим рационалам нравятся дурочки, а просто заметил: "Я никогда над этим не размышлял, и, на мой взгляд, это не стоит размышлений. Просто я горжусь тобой и я горд своей гордостью".)
Она спросила: "А ты понимаешь, что говорят Жесткие, когда они говорят по-своему?"
"Не совсем, - ответил Ун. - Я не успеваю воспринимать различия в колебаниях. Иногда мне удается уловить ощущение общего смысла их речи - особенно после синтеза. Но далеко не всегда. Улавливать ощущения - это, собственно, свойство эмоционалей, но беда в том, что эмоциональ неспособна воспринять смысл того ощущения, которое она улавливает. А вот ты, пожалуй, сумела бы".