- Ну ладно, ладно. Портрет его меня не интересует. Так что же он?
- Он спрашивал про синхрофазотрон.
Невилл вскочил, слегка пошатнувшись (обычное следствие быстрых движений при малой силе тяжести).
- Что именно?!
- Да ничего особенного. Что с тобой? Ты просил, чтобы я тебе рассказывала о туристах все вплоть до мелочей, если эти мелочи хоть в чем-то выходят за рамки стандартного поведения. Ну так вот, о синхрофазотроне меня еще никто ни разу не спрашивал.
- Ну хорошо! - он помолчал, а затем спросил уже спокойнее: - Почему его интересует синхрофазотрон?
- Не имею ни малейшего представления, - ответила Селена. - Он просто спросил, нельзя ли его посмотреть. Может быть, он любит осматривать научные учреждения. А может быть, он просто это придумал, чтобы заинтересовать меня.
- Что ему, кажется, и удалось! Как его зовут?
- Не знаю. Я не спросила.
- Почему?
- Потому что он меня нисколько не заинтересовал. Ты уж выбирай что-нибудь одно! Впрочем, сам его вопрос показывает, что он - простой турист. Будь он физиком, ему бы не пришлось задавать таких вопросов. Его пригласили бы туда и без них.
- Дорогая моя Селена! - сказал Невилл. - Ну хорошо, я повторю все с азов. При нынешнем положении вещей любой человек, задающий вопросы про синхрофазотрон, уже потенциально опасен, а поэтому нам нужно знать о нем как можно больше. И почему, собственно, он обратился с таким вопросом именно к тебе?
Невилл быстро прошелся по комнате, словно сбрасывая излишек энергии. Потом сказал:
- Ты специалистка по таким вещам. Он показался тебе интересным?
- Как мужчина?
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Перестань увиливать, Селена!
Она ответила с явной неохотой:
- Он интересен, в нем даже есть что-то интригующее. Но я не могу сказать, что именно. В его словах и поведении не было ничего хоть сколько-нибудь необычного.
- Интересен, в нем есть что-то интригующее? В таком случае тебе нужно встретиться с ним еще раз.
- Ну, предположим, мы встретимся - и что же я должна буду делать?
- Откуда я знаю? Это уж тебе виднее. Узнай его имя. Выясни все, что будет возможно. Используй свои несомненные умственные способности для интеллектуального вынюхивания.
- Ну ладно, - ответила она. - Приказ начальства? Будет исполнено. 3
По размерам резиденция представителя Земли ничем не отличалась от стандартной лунной квартиры. На Луне не было лишнего пространства - в том числе и для высокопоставленных землян. Никакие соображения престижа не могли изменить того факта, что на Луне люди жили глубоко под поверхностью планеты в условиях малой силы тяжести, и даже самому прославленному из землян пришлось бы смириться с отсутствием такой недоступной роскоши, как простор.
- Человек привыкает ко всему! - вздохнул Луис Монтес. - Я прожил на Луне два года, и порой у меня возникало желание остаться тут и дольше, но... Я уже не молод. Мне пошел пятый десяток, и если я не хочу остаться тут навсегда, то должен уехать немедленно, или я уже не сумею вновь приспособиться к полной силе тяжести.
Конраду Готтштейну было только тридцать четыре года, а выглядел он еще моложе. Его лицо было круглым, с крупными чертами - среди лунян такой тип лица настолько редок, что оно стало непременной принадлежностью земляшек на лунных карикатурах. Однако фигура у него была сухощавой и стройной - посылать на Луну дородных землян, как правило, избегали, - а потому его голова казалась непропорционально большой.
Он сказал (произнося слова общепланетного эсперанто с несколько иным акцентом, чем Монтес):
- Вы как будто извиняетесь.
- Вот именно, вот именно! - воскликнул Монтес. (Если лицо Готтштейна производило впечатление безмятежного благодушия, то лицо Монтеса, изборожденное глубокими складками, было печальным до комизма.) - И даже в двух отношениях. Я испытываю потребность оправдываться, потому что покидаю Луну - очень привлекательный и интересный мир. И чувствую себя виноватым потому, что ощущаю такую потребность. Мне стыдно, что я словно побаиваюсь принять на себя бремя Земли - и силу тяжести, и все прочее.
- Да, могу себе представить, что эти добавочные пять шестых дадутся вам не очень легко, - сказал Готтштейн. - Я пробыл на Луне всего несколько дней, и уже нахожу, что одна шестая земной силы тяжести - прекрасная штука.
- Ну, вы перемените мнение, когда ваше пищеварение взбунтуется и вам неделями придется жить на касторке, - со вздохом заметил Монтес. - Впрочем, это пройдет... Но хотя вы и ощущаете легкость во всем теле, лучше все-таки не изображайте из себя легкую серну. Для этого требуется большое уменье.
- Я понимаю.
- О нет, Готтштейн, вам только кажется, будто вы понимаете. Вы ведь еще не видели кенгуровой припрыжки?
- Видел по телевизору.
- Ну, это совсем не то. Надо самому попробовать. Лучший способ быстрого передвижения по ровной лунной поверхности. Вы отталкиваетесь обеими ступнями, словно для прыжка в длину на Земле. В воздухе вы выносите ноги вперед, а в последний момент опускаете их и снова отталкиваетесь. И так далее. По земным меркам это происходит довольно-таки медленно, поскольку тяжесть, обеспечивающая толчок, невелика, зато с каждым прыжком человек покрывает свыше двадцати футов, а для того чтобы удерживаться в воздухе - то есть если бы тут был воздух, - необходимы лишь минимальные мышечные усилия. Ощущение такое, будто ты летишь...
- Значит, вы пробовали? Вы умеете передвигаться кенгуровой припрыжкой?
- Да, я пробовал, но у землянина это по-настоящему получиться не может. Мне удавалось сделать до пяти прыжков подряд - вполне достаточно, чтобы возникло ощущение полета и чтобы захотелось прыгать дальше. Но тут вы обязательно допускаете просчет, слишком замедляете или убыстряете движения и катитесь кубарем четверть мили, если не больше. Луняне вежливы и никогда над вами не смеются. Сами же они начинают с раннего детства, и для них это все просто и естественно.
- Это ведь их мир, - усмехнулся Готтштейн. - А вы представьте себе, как они выглядели бы на Земле.
- Но ведь они в таком положении оказаться никак не могут. Им пути на Землю нет. Тут мы имеем перед ними преимущество. Нам открыты и Земля и Луна. А они способны жить только на Луне. Мы порой забываем об этом, потому что подсознательно путаем лунян с грантами.
- С кем, с кем?
- Так они называют иммигрантов с Земли. Тех, кто почти постоянно живет на Луне, но родился и вырос на Земле. Иммигранты могут при желании вернуться на Землю, но у настоящих лунян ни кости, ни мышцы не приспособлены к тому, чтобы выдерживать земное тяготение. В начале лунной истории это не раз приводило к подлинным трагедиям.
- Вот как?
- К сожалению. Родители возвращались на Землю с детьми, которые родились на Луне... Мы про это как-то забываем. Это ведь были годы решительного перелома, и смерть горстки детей прошла в тот момент почти незамеченной. Внимание человечества было поглощено общемировой ситуацией и ее окончательным разрешением в конце двадцатых годов. Но здесь, на Луне, помнят всех лунян, не выдержавших жизни в условиях земной силы тяжести... По-моему, это помогает им ощущать себя самостоятельными и независимыми.
- Мне казалось, что на Земле я получил всю необходимую информацию, - сказал Готтштейн, - но, по-видимому, мне предстоит узнать еще очень многое.
- Изучить Луну полностью по сведениям, поступающим на Землю, попросту невозможно, а потому я подготовил для вас исчерпывающее резюме. То же сделал для меня мой предшественник. Вы убедитесь, что Луна необычайно интересна, а в некоторых отношениях и способна довести человека до помешательства. Вряд ли вы пробовали на Земле лунную пищу, а никакие описания не помогут вам приготовиться к тому, что вас ждет... И все-таки вам придется смириться с необходимостью: выписывать сюда земные деликатесы было бы плохой политикой. Тут мы едим и пьем продукты исключительно местного производства.
- Вы ведь прожили на них два года. Надеюсь, и я тоже выдержу.
- Два года - но с некоторыми перерывами. Нам полагается через регулярные промежутки проводить несколько дней на Земле. И эти отпуска обязательны, хотим мы того или нет. Но вас, вероятно, предупредили?
- Да, - ответил Готтштейн.
- Как бы вы ни следили здесь за своим физическим состоянием, вам все-таки необходимо время от времени напоминать вашим костям и мышцам, что такое полная сила тяжести. А уж попав на Землю, вы отъедаетесь вволю. Ну, и, кроме того, порой удается провезти тайком кое-какие лакомства.
- Мой багаж, разумеется, был подвергнут тщательному осмотру, - сказал Готтштейн. - Но потом я обнаружил в кармане пальто банку тушенки. Я совсем про нее забыл, а таможенники ее не заметили.
Монтес улыбнулся и сказал нерешительно:
- Я подозреваю, что вы намерены поделиться со мной.
- Нет, - торжественно ответил Готтштейн, наморщив свой толстый короткий нос. - Я намеревался произнести со всем трагическим благородством, на какое я только способен: "О Монтес, съешь ее всю сам - твоя нужда больше моей!" - последнюю фразу он произнес с запинкой, поскольку ему редко приходилось ставить глаголы общепланетарного эсперанто во второе лицо единственного числа.
Улыбка Монтеса стала шире, однако он с сожалением покачал головой.
- Спасибо, но ни в коем случае. Через неделю я получу возможность есть любую земную пищу в любых количествах. Вам же в ближайшие годы она будет перепадать лишь изредка, и вы вновь и вновь будете раскаиваться в нынешней своей щедрости. Оставьте всю банку себе... Прошу вас. Я вовсе не хочу, чтобы в дальнейшем вы меня люто возненавидели.
Он дружески положил руку на плечо Готтштейна и посмотрел ему в глаза.