В дремучем лесу центральных объединенных колонн объявился Прозрачный. Глава VII
"А я здесь!"
Плохо пришлось бы Прозрачному, если бы его невидимое тело требовало пищи. Но есть ему не надо было, и семь дней, проведенных в лабиринте Центрального объединенного клуба, пошли ему даже на пользу. Он научился скучать и читать, что человеку без тела совершенно необходимо.
Мучило его только то, что Доброгласов воспользуется прогулом и уволит его со службы.
В последний день своего пребывания под гостеприимной сенью клубных колонн Прозрачный томился, скучая по свету, по человечьим лицам и голосам. Он сделал последнюю попытку выбраться из лабиринта. Всюду встречали его вздвоенные ряды колонн, поставленных так часто, что дневной свет не проникал дальше третьего их наружного ряда.
Поэтому, заслышав первые удары лома по камню, Прозрачный стал призывать на помощь. Он бросился навстречу звукам, и скоро между колоннами забрезжил серенький свет.
- Ay! - кричал Прозрачный, словно собирал грибы в лесу.
Не получив ответа, невидимый закричал караул, и на этот крик, знакомый всем пищеславцам с детства, стеклись каменщики и десятники.
А уже через две минуты десятник рысью выбежал на воздух и первый сообщил толпе о том, что Прозрачный наконец нашелся, что он жив и здоров и что сейчас прибудет сам.
Перепрыгивая через поверженные колонны, Филюрин бросился за десятником. Он вынырнул на свет и увидел Евсея Львовича. За ним виднелось перепуганное лицо Каина Александровича. Дальше был океан шевелящихся голов, а еще дальше прямо по толпе скакал Тимирязев, и его чугунная полированная свекла сверкала на солнце.
- Покажите, где вы! - крикнул Иоаннопольский. - Граждане! Прозрачный среди нас. Покажите нам, где вы, Егор Карлович!
Прозрачный снял с головы десятника фуражку с молоточками и помахал ею в воздухе. Вид фуражки, которая сама по себе прыгала на расстоянии двух метров от земли, привел толпу в исступление.
Филюрин, не поняв, что приветственные крики относятся к нему, растерялся и возложил фуражку на голову ее владельца. Это вызвало еще больший энтузиазм.
Прозрачный заметил, что перед ним стоит сам Каин Александрович, отвешивая вежливые поклоны.
- Товарищ Доброгласов, - сказал регистратор, - верьте слову, я тут ни при чем...
- Как же ни при чем, - залебезил Каин Александрович, ориентируясь на голос Филюрина, - когда совершенно наоборот.
- Эти возмутительные колонны заставили меня...
- Нет, нет, колонн уже не будет. На этот счет не беспокойтесь.
- Значит, вы признаете, что у меня были уважительные причины для неявки на службу?
- Не беспокойтесь, не беспокойтесь! Работа не пострадала. На вашем месте уже сидит другой.
- Как другой? - закричал Прозрачный. - Я буду жаловаться! Я до суда дойду!
Но тут Евсей Львович, быстро смекнувший, что Прозрачный ничего не знает о своем могуществе, оттолкнул Доброгласова локтем и крикнул в толпу:
- Пламенный привет товарищу Прозрачному от имени работников конторского учета!
- Даешь Прозрачного! - закричала толпа.
Филюрин не понимал ровным счетом ничего.
"Ну и дубина же этот Прозрачный, - подумал Иоаннопольский, - сделали бы меня невидимым, я им бы такое показал!"
И, обращаясь к Добрбгласову, крикнул:
- Каин! Скажите, чтобы подавали машину! Товарищ Прозрачный устал от выявления недочетов и заедет ко мне отдохнуть.
- Может быть, товарищ Прозрачный заехал бы ко мне отдохнуть? Жена будет так рада! - пролепетал Доброгласов.
- Не говорите глупостей. Вы же одной ногой стоите на бирже труда! - зашипел Евсей Львович. - Хотели человека уволить за невидимость, а теперь обедать, обедать! Позовите поскорее машину!
- Разве я хотел его уволить? - смутился Каин Александрович. - Не помню, ей-богу.
- Ну хорошо, посмотрим еще, кто будет заведовать отделом благоустройства.
Доброгласов слегка застонал и с усердием курьера-новичка бросился выполнять поручение.
Но сесть в машину Иоаннопольский ему не разрешил.
- Вы и пешком дойдете, - сказал бесцеремонный Евсей, - вам близко. А у меня с товарищем Прозрачным предвидится секретный разговор. Вы здесь, Егор Карлович?
- Здесь, - раздался голос с кожаной стеганой подушки.
- Возьмите мою шляпу и помахайте толпе, - посоветовал бухгалтер, - она это любит.
Когда автомобиль под крики толпы выбрался с площади, Каин Александрович, задумчиво вертя в руках портфель, побрел домой.
- Снимают! - сказал он жене, сбросив пиджак и оттягивая вперед подтяжки табачного цвета.
- Я так и знала, - заявила жена, - после увольнения родных детей и брата я от тебя ничего путного уже и не жду.
- Ты просто дура! - устало сказал Доброгласов.
Он лег на красный плюшевый диван и уставился на цветную фотографию полуголой дамы, закинувшей руки на затылок. В углу фотографии было написано "Истома". И дамочка и подпись к ней были знакомы Доброгласову со дня женитьбы. Он созерцал фотографию, потому что так ему легче было обдумывать все обстоятельства несчастливо повернувшейся карьеры.
Жена, однако, не отставала.
- Каин! Почему ты уволил детей и Авеля? Ты этим буквально его убил!
- А ты хотела бы, чтобы Авель меня убил? Не выгони я Авеля, этот дурак Прозрачный попер бы меня самого.
- Но тебя ведь все равно снимают.
Тут Доброгласов отвел глаза от фотографии и, видно, придя к какому-то решению, сказал:
- Ну, это еще бабушка надвое сказала!
- А ты получил отчисления от "Тригер и Брак" за поставку фонарей?
- Аннета, ты пошлячка! Ну, как я мог взимать отчисления, когда Прозрачный всюду совал свой нос?
- Чем же ты будешь кормить своих детей?
- Волноваться не нужно. Что-нибудь выдумаем. Знаешь, Аннета, пока Прозрачный сидит у этого негодяя управделами ПУМа, я схожу к Бракам и попробую получить у них отчисления за фонари.
Евсей Иоаннопольский окружил Прозрачного отеческими заботами. Сделать это было нетрудно, потому что ни в каких земных благах невидимый не нуждался.
После длительной беседы с бухгалтером Филюрин узнал обо всем, что произошло в городе за время его отсутствия.
- Они, Егор Карлович, теперь вас, как огня, боятся! - убеждал Евсей. - Какое счастье для города, что в нем живет и работает такой светлый ум. Мне даже страшно, что рядом со мною сидит такая личность.
- Из этого нужно сделать соответствующие оргвыводы, - сказал Филюрин по привычке, но, вспомнив, что тела у него нет по-прежнему, печально затих.
Однако Евсей Львович понял слова Прозрачного по-своему.
- Конечно, нужно сделать соответствующие оргвыводы. Это блестящая идея. Нужно уволить Каина.
- Кто же его уволит?
- Ну, какой вы, простите меня, добродушный и замечательный человек. Вы его уволите, вы!
- Регистратор не может уволить своего начальника.
- Простой регистратор не может, а вот прозрачный регистратор может. Вы все эти мелкие дела передайте мне. Я все устрою. Зачем вам пачкаться в чепухе? У вас теперь есть более важные дела.
- В самом деле, безобразия творятся! - сказал Прозрачный, припоминая прочитанные в клубном заточении отчеты.
На другой день Иоаннопольский без доклада вошел в кабинет Доброгласова и сухо сказал:
- Прозрачный говорит, что вам следовало бы написать заявление об увольнении. В случае отказа Прозрачному придется рассказать кое-кому о том, как вы сдавали подряд на домовые фонари.
Каин Александрович настрочил заявление, даже не пикнув.
Падение Доброгласова подняло акции Прозрачного еще выше. Слава его, прилежно раздуваемая Иоаннопольским, выросла до пределов возможного, и даже состоявшееся вскоре назначение Евсея Львовича на пост заведующего отделом благоустройства не смогло ее увеличить.
Высокопоставленный регистратор службу бросил и коротал свои бесконечные досуги в игре на мандолине, посещении цирка и прогулках по городу. Скучал он по-прежнему, и развлекала его только шутка, которой научил его Евсей Львович, имевший на то особые виды. Шутка заключалась в том, что Филюрин регулярно заходил во все учреждения Пищеслава, пробирался в кабинеты ответственных работников и неожиданно вскрикивал:
- А я здесь! А я здесь!
Это всегда давало сильный эффект и поддерживало за Прозрачным репутацию неусыпного контролера над всем происходящим в городе. Самого же Филюрина чрезвычайно потешали испуганные лица и нервные судороги, охватывавшие занятых деловой работой людей.
Гуляя, как Гарун-аль-Рашид, по городу, Прозрачный слышал много разговоров о себе. Его хвалили. Говорили, что с его помощью грозные некогда учреждения стали более доступными для посетителей, что работники прилавка на вопрос о крупе уже не отвечают - "вот еще, чего захотели", а нежно улыбаясь, отвешивают ее с пятиграммовым походом. Толковали о великой пользе, принесенной Прозрачным, и радовались тому, что Центральный объединенный клуб, обнесенный уже стенами, скоро станет отвечать культурным запросам пищеславцев.
И в те дни, когда Филюрин слышал о себе такие речи, "Осенний сон", исполняемый им на мандолине, звучал еще упоительней, чем обычно.
И скромный серенький регистратор начинал гордиться все больше и больше.
Чувство это, разжигаемое Евсеем, принимало значительные размеры.
Иоаннопольский, державшийся на посту заведующего отделом благоустройства только благодаря Прозрачному и сердечно ему за это признательный, прилагал все усилия к тому, чтобы сделать Филюрину приятное.
Для начала Евсей раздобыл для Прозрачного большую комнату в доме э 16 по проспекту имени Лошади Пржевальского.
В этой комнате жил старик пенсионер Гадинг, кончины которого с нетерпением ждали все жильцы дома. На получение комнаты рассчитывали и соответственно этому строили планы на будущее: дворник, все жильцы от мала до велика и их иногородние родственники, а также управдом, его друзья и друзья его друзей.
Постегиваемый нетерпеливыми жильцами, старик Гадинг тихо скончался. Не успел еще гроб проплыть на кладбище, как комната оказалась запечатанной восемнадцатью сургучными печатями. На них были оттиски медных пятаков, монограмм и просто пальцев. Это были следы жильцов. Кроме того, висели еще официальные фунтовые печати ПУНИ.