- Ну, допустим... - сказал поэт, - но вы, кажется, уклонились.
- Нимало. Вот я и говорю: то Рекамье, а то Калерочка. Рекамье - непосредственное явление природы. Калерочка - талантливая женственность. Создала себе образ Калерочки-институтки и играет его чудесно: заражает верой в него. Заражает себя, меня - человека, гм... довольно преклонного возраста. Заражает публику... И не одних ведь мужчин. Дамы тоже чувствуют этот драматизм женственности в борьбе с роком и тоже валом валят смотреть Калерочку. Взгляните тогда на театр, на эти молодые лица в ложах. Какое участие, какое сочувственное оживление. Вы думаете, это они следят за тем, как героиня драмы справляется с ответственными монологами?.. Нет-с. Их интересует, как Любецкая играет молодую, как женщина побеждает годы... Есть в этом что-то захватывающее для всех... Удалось ей, - вся женская половина торжествует... своим этим сочувственно женским торжеством... Вот, дескать, мы какие бываем в сорок пять лет.
- А мужчины?
- А мужчинам, думаете, тоже не приятно видеть еще и еще это мелькание вечно женственного? Как бы там ни было, - все захвачены. Мы вот, "товарищи". Видим ее за кулисами... интриги у нас и все такое, а спросите меня, старого дурака... Ведь влюблен... Вижу ведь: и морщинки кремом заштукатурены, и глаза подведены... А поглядит из этой рамки трогательный взгляд, лучистый и как будто напуганный... так и хочется приласкать и утешить... Калерочка, милая, институточка ты, не баба сорокапятилетняя, как вот этот господин изволит говорить... Эх, вы, а еще поэт... Чего вам, если мы, травленые звери, поголовно ею, как говорится, затронуты...
- Ну, а она? - с интересом спросил Грегуар.
- Г-м, как вам сказать... Ну, влюбляется, конечно, но с удивительным тактом. И прежде всего - никогда в молокососов. Чувствует, что это старит, а она ничему, даже любви не отдаст в жертву своего культа, то есть образа этой неувядающей красоты, который носит в душе... Было один раз: начала увлекаться юным одним балбесом...
- Все-таки было? - сказал Грегуар и подсел к рассказчику.
- Ну да. И парень-то остолоп совсем, и рожа идиотская, удивительно пошлая. Сердце у меня за Калерочку изболело... Кончено, думаю, сразу он ее старой бабой сделает... Пробовал даже с нею по душе говорить, как друг: "Калерочка, говорю, милая... Знаете, кто с гимназистами связывается?.." Побледнела даже, бедная, а совладать с сердцем трудно. Главное, - победил он ее действительно замечательным талантом...
- Черт знает что, - расхохотался Грегуар. - То вульгарный остолоп, то замечательный талант...
- А вы думаете, не бывает? Эх вы, наивность!.. Этак же вот знакомая одна юная актрисочка, за которой приударил было один известный писатель. Действительно известный, даже портреты в иллюстрациях печатались... Ну, наша бедная Анюточка сразу размякла... Глаз с него не сводит, когда он за кулисами появится, в публике только его глазами ищет. Потом пошли прогулки при луне... На реке, в гондоле... Это у нас так старая рассохшаяся лодка называлась... Только вдруг замечаю: в глазах у Анюточки недоумение какое-то... Точно вопрос какой разрешает. А один раз вбегает ко мне, лицо не то смешливое, не то испуганное. Вбежала и сразу хохотать... - Анюточка, что с тобой? Истерика, что ли? Может, обидел тебя "знаменитый" твой?.. Так ты мне скажи. Я ему, такому-сякому, пожалуй, и бока намну. - Она руками замахала: "Не то, не то!" Успокоилась, наконец, посмотрела на меня и говорит почти с ужасом: "Илья Андреевич, ведь он... совсем дурак!" - Кто? - говорю. "Да он, знаменитость наша". - Ну, что ты, говорю, Анюточка, побойся бога... Ты это в каком-нибудь особом, своем смысле, что ли?.. Глупо тебе свои чувства изъяснил? В науке любви против гимназиста нынешнего не выстоит? Так ведь это и с очень умными мужчинами бывает. Это от отсутствия практики. - "Да нет, говорит, просто дурак набитый, в обыкновенном смысле... Какие бывают обыкновенные дураки". - Что ты, что ты это?.. Тебе ли, Анюточка, судить? Напрасно, что ли, портреты в иллюстрациях печатают, опомнись! - "Илья Андреевич, говорит, разве я не понимаю?.. Я ведь и сама испугалась было. Сама себе вот это все говорила. Но что же делать: ей-богу, дурак..." И пошла рассказывать... И вижу я, действительно дурак. А ведь герои у него порой говорили очень неглупые вещи...
- Как же это может быть?
- Талант... Воображение-то выше его ума. Так живо умного человека себе представит, что тот даже и умные вещи говорит, которых сам-то он, автор, своим умом и не придумал бы никогда... Так вот оно что. Можно ли после этого удивляться, что наш-то идиотик умных и интересных людей на сцене представлял? И так играл, представьте, что рецензенты называли его "умным актером". Завоевал всех, да и только. В том числе и бедную Калерочку. Любил ли он ее действительно, потянуло ли его, как зеленого гимназиста тянет иной раз к даме бальзаковского возраста, только наш гений стал оказывать милостивое внимание примадонне. Нахал... Избалованный общими этими овациями, он и тут держал себя Тамерланом. Ах, очень мне горько бывало минутами... Ломается он, а она любуется. Он глупости говорит, а она каждое слово ловит, как на икону смотрит... Преклонение, благоговение, восторг... Он ломается несносно, а она за каждым его жестом устремляется... Не знаю, чем бы и кончилось, да Граматин, спасибо, выручил. Вы Граматина не видывали? Резонеров играл. Умно, но не талантливо. Человек очень образованный, тактичный, джентльмен на сцене и в жизни, роли обдумывал со всех сторон, всем давал полезные советы, но в игре его не было того непосредственного огонька, той отгадки, которая была у дурачка Смирнова... И странно, заметьте: природа не обделила и его талантливостью, только этот дар поднесла ему в другой форме: положительное дарование ко всем видам спорта. Велосипед, трапеция... верхом ездил, как кавалерист, на рапирах не имел соперников даже в среде немецких буршей... И был он, надо сказать, давно и сильно предан Калерочке. Много страдал, но нес свой крест с достоинством. Всего тяжелее досталось бедняге это увлечение Калерочки юным пошляком Смирновым... Тут уже не мог сдержаться, стал заметно ревновать, осунулся, потерял сон. Смирнова ненавидел от всей души... Однажды в свободный вечер собрались мы у Калерочки чай пить. Говорили о том, о другом, и не помню уж по какому случаю, вот так же, как у нас теперь, - зашла речь о таланте. Принялись судачить о своей братии, преимущественно отсутствующих, хотя и присутствующим тоже не давали спуску. Смирнов говорил мало, но глупо, и, что было всего глупее, - держался совершенным властителем. Ему, видите ли, было неприятно, что в этот вечер у Калерочки он не один. Может быть, он как раз возлагал на него надежды, - только он явно выказывал всем нам оскорбительное пренебрежение, не скрывал дурного расположения духа, много пил и начинал пьянеть. Между прочим, когда заговорили о талантах, он вдруг как-то вульгарно грубо вмешался в разговор...
- Слушаю я, слушаю, - говорит, - и все это пустяки... Никто не знает, что такое талант... Ведь вот и вы, господин Граматин, не знаете? А? - И посмотрел на Граматина нахальными глазами... Бывают такие взгляды, в которых как-то сразу отразится вся, так сказать, ситуация. И на этот раз в пренебрежительной фразе Смирнова все мы сразу услышали и то, что он, Смирнов, всех нас считает ничтожествами, и что он недоволен нашим присутствием, и что он торжествует над Калерочкой, а Граматина считает бездарностью. И сразу стало как-то особенно тихо.
Граматин сидел весь вечер молча, не принимая участия в разговоре. На вопрос Смирнова он поднял голову и очень спокойно, даже вежливо ответил:
- Я могу, если вы непременно желаете, удовлетворить ваше любопытство, господин Смирнов.
- Н-ну-с, - тот говорит. - Это оч-чень любопытно, что господин Граматин может сказать о... таланте!..
- Талант, - ответил все так же спокойно Граматин, - есть драгоценная ноша, которую судьба часто взваливает на спину осла!
- Ха-ха-ха! - захохотал Грегуар. - Это замечательно.
- М-да... остроумно, - поддержал поэт.
- А главное, - ведь удивительно верно! Афоризм, и сам по себе имеющий цену, удивительно шел к данной минуте. Анюточка, наивное существо, как услышала это, так из груди у нее вырвалось этакое выразительное: а-а-х... и даже руками всплеснула... Граматин сказал это так просто и вежливо, точно совсем не подозревал, куда попадает его ответ. Положение вышло такое, что и умному человеку впору. А Смирнов был, говорю вам, остолоп. Услышав ответ Граматина, он даже несколько разинул рот, повел глазами, как бык, увидевший красное сукно, и сказал:
- Это вы... милсдарь, - по моему адресу?
Граматин сдержанно ответил:
- Вам лучше знать, насколько вас тяготит этот груз...
Анюточка прыснула так выразительно, что не могли удержаться и другие. Улыбнулась даже Калерочка, и Смирнов увидел эту улыбку. Лицо его сразу сделалось свирепо, он поднялся, слегка покачнувшись, из-за стола и... неожиданно для всех, кинулся на Граматина с кулаками... Ну, тут произошла неожиданность. Граматин, высокий этакий и стройный, как стальная пружина, сразу поднялся, сделал что-то, и через несколько секунд Смирнов с недоумением на лице лежал на полу, под стенкой... Граматин без суеты, без возни, уложил его как-то спокойно, как можно уложить бревно под стенкой сарая...
- Превосходно! - сказал экспансивный Грегуар, вскакивая со стула. - Ну, и что же?..
- Да что же, - дуэль. Оба учились в одном университете, только Граматин лет на двадцать ранее... Ну, два бурша... Час и место... рапиры... Их предложил на свое несчастье сам Смирнов.
- Неужели Граматин убил его?
- Нет, только после дуэли у Смирнова оказался отрезанным самый кончик носа... Положим, хирурги ему опять этот кончик пришили... И, представьте, - даже пришили недурно. Однако... карьера его оказалась совершенно испорченной... Точно вместе с кончиком носа Граматин отрезал у него драматический талант...
Грегуар опять захохотал: