— Гардеробщик заболел, ты сам разденься да повесь. У нас не крадут, все свои,— пропустила его вахтерша, и он, скинув куртку, снял с общественного гвоздя синий рабочий халат отсутствующего гардеробщика и понесся вверх по лестнице.
Дверь в отделение была закрыта, он позвонил в звонок. Через некоторое время открыла медсестра:
— Вам что?
— Вызывали по поводу ремонта оборудования,— стараясь не дышать в лицо сестре винным паром, ответил Сергей.
— А, это к старшей сестре, в седьмую комнату,— буркнула сестра и растворилась.
Сергей сразу увидел нужную ему дверь — четвертая палата. Таня стояла возле окна, спиной к нему, в синем больничном халате, очень высокая и очень худая.
— Таня,— позвал он ее. Она обернулась. Он никогда еще не видел ее не беременной, и она показалась ему чужой и страшно юной.
Букет лежал на тумбочке, еще не поставленный в воду. Видно, она сразу, получив передачу, кинулась к окну, посмотреть на него.
— Как ты прошел сюда?— спросила Таня, смущенно освобождаясь от его объятия. Тетки со всех коек уставились на них во все глаза.
— Меня вызвали. Синхрофазотрон починять,— он все еще продолжал игру, и не напрасно, потому что одна, почти пожилая, четвертого родившая, уже собралась жаловаться, потому что вообще-то посещения были запрещены…
— Только что детей унесли. Жаль, если б минут на двадцать раньше, ты бы мог на нее посмотреть,— улыбалась Таня глупейшей улыбкой.
Сергей показался ей в этот миг ослепительно красивым и нестерпимо родным. Она давно и прочно забыла, что ребенок не имеет к нему никакого отношения, и страстно желала похвастать. После того, как вчера вечером Павел Алексеевич похвалил ее дочку, она стала ей гораздо больше нравиться.
— Выйдем куда-нибудь, пока меня отсюда не выгнали… В отделении в этот час было затишье, они дернули одну дверь, вторую и нашли пустую бельевую, куда Таня его затолкала. Здесь они уткнулись друг в друга, зашептали в уши горячие глупости, вцепились губами и зубами друг в друга и между поцелуями сообщили друг другу множество важных вещей: Таня сказала ему, что они после выписки едут на недолгое время в Москву, он ей — что был у Полуэктовой, сказал, что у него родилась дочка, и что Полуэктову пригласили вести балетный класс в Пермском хореографическом училище и она предложила им пожить в ее квартире…
— У твоей жены?— изумилась Таня.
— А что такого? Это нормально. Будем стеречь ее дом, гулять с ее собаками и кормить старых кошек…
Таня сжала его запястья:
— Ладно, это потом решим, вообще-то здорово, что она такая… великодушная, что ли?
— Нет, ты не понимаешь. Просто ей так удобно. У нее две борзые, с ними совсем не просто… А меня они слушают…
И они снова уткнулись друг в друга, и Таня нащупала языком уплотнение на его губе — от мундштука саксофона… Их не тревожили в бельевой целый час, и они проверили, не изменилось ли чего по той причине, что живота больше на Тане не было… Но все было как надо: горячее — горячим, влажное — влажным, сухое — сухим… И любовь, как выяснилось, нисколько не уменьшилась…
глава 18
Через трое суток после родов Таня почувствовала себя заново рожденной, как будто рождение ее дочери и ей сообщило некое качество новизны. В сущности, так оно и было: она была новорожденной матерью, и, хотя она еще ничего не знала о пожизненном бремени материнства, о неотменимой и часто до болезненности изменяющей психику женщины связи с ребенком, в ней брезжила мысль, которой ей хотелось поделиться в первую очередь с дочерью. Она опускала в деликатно открытый рот ребенка коричневый фасолевидный сосок и старалась внушить тугому свертку, что они любят друг друга, мать и дочь, и будут радоваться друг другу, и друг другу принадлежать, но не безраздельно… что у нее, Тани, будет еще своя отдельная жизнь, но зато и Таня даст ей, когда та подрастет, свободу и право жить по-своему, и что она будет старшая дочь, а потом еще будет мальчик, и еще один мальчик, и девочка… И наша семья совсем не будет походить на другие, где папаши орут на мамаш, ссорятся из-за денег, визжат дети, отнимая друг у друга игрушки… а у нас будет дом в Крыму, и сад, и музыка… Таня, не дорисовав картины счастливого будущего, засыпала, пока девочка еще сосала. Удивительная досталась ей девочка: сон от нее шел волнами, как тепло от костра… Такой силы и властности сна Таня никогда не знала. Нянька забирала накормленного ребенка и уносила, а Таня, отмечая какое-то около себя шевеление, не имела воли проснуться…
Спустя неделю Таню выписали, Павел Алексеевич привез ее с ребенком в большой холодный номер дорогой гостиницы. Девочку положили поперек широченной кровати карельской березы, укрыли поверх шерстяного одеяла еще и ватным. Вскоре пришел Сергей — с букетом замерзших роз, шампанским и саксофоном. Он стащил с себя полную сырого мороза куртку и кинулся к ребенку. Присел на кровать, чтобы разглядеть новое лицо среди многослойной упаковки: