Миша радовался, еще больше кричал, визжал, кудахтал.
- Ой, спасибо вам, товарищи! - то и дело говорил он отцу и брату.
Саша покровительственно улыбался.
На острове нас встретила мать. Смертельно уставая возиться с утра до вечера с рыбой, с рыбьей чешуей, с рыбьими костями и колючками, из-за которых у нее болели все пальцы на руках, она обрадовалась не так нам, как птицам.
Начался детский шум, рассказы вперебой, взахлеб, словно мы вернулись из дальнего пионерского похода.
Птиц мы выпустили на свободу. Петух долго не мог прийти в себя. Он задыхался от жары и мучной пыли, стоял с раскрытым клювом, уставившись в одну точку, и казался очумелым.
- Папа, он умирает,- перепугался Миша.
Но петух не умер. Голова его наконец задвигалась, бородка дрогнула, словно бархатный занавес перед началом спектакля, он переступил с ноги на ногу, увидел курочку, зелень, деревья, увидел небо и воду, что-то бормотнул, квокнул и начал щипать траву. Первого же червячка или букашку, а может - какое-то зернышко, которое он нашел в траве, он подарил своей курочке. Чья же она и была, если не его? Не могла же она быть ничьей? Курочка не жеманилась, не отбивалась, а приняла подарок, как должное, подбежала и клюнула что-то, видное лишь им одним.
Когда их стали кормить хлебом, петух взял в клюв первую крошку и опять деликатно позвал свою курочку, и та уже опрометью бросилась на его зов, к его крошке, хотя рядом лежала целая хлебная горка.
Покушав, петух тут же без ханжества и блудословия потоптал свою подружку, и вместе они стали закусывать, заедать хлеб травой. Они были как дома, они были на земле.
А когда петух впервые кукарекнул, необитаемый дотоле остров стал и для нас совершенно обжитым.
До вечера мы их не трогали. Только посоветовались, которого порешить первым. Мать сказала:
- Надо примечать, кто первым затоскует. Птица тоже чует свой конец.
Ни курица, ни петух своего конца не чуяли.
Миша целый день ухаживал за ними, кормил их остатками каши, вареной и жареной рыбой, собирал дождевых червей и предлагал даже кусочки сахара. Сугубо городской мальчик и немного вялый после тяжелой болезни, он оживился и, кажется, розовел на наших глазах.
Вечером мы стали думать о курятнике, о ночлеге для нашей птицы. Требовался насест.
- Какой насест? - спросил Миша.
- Вот не знает! - высокомерно сказал Саша.- Какой насест, мама?
- Обыкновенный насест, чтобы спать. Жердочки вроде любой ветки, как для любой птицы.
- Понял? - сказал Саша брату.- Насест - это вроде ветки на дереве. Птицы должны спать на деревьях, высоко над землей. Правда ведь, мама?
- А разве куры это птица? - удивился Миша.
- Вот не знает! - сказал опять четырехклассник, обращаясь на этот раз к отцу.- Конечно, птица, раз перья. Правда ведь, папа?
- Правда, мой старший. Перья и яйца - значит, птица,- подтвердил родитель.
На ночь решили устроить кур в одной из свободных комнат. Казалось, на одну ночь - что ж тут такого? Ведь пустовал весь дом. Мать выбрала комнату и положила в ней жердочку между подоконником и письменным столом. Канцелярские столы остались здесь во всех комнатах без исключения: когда-то и Сладкий остров был учреждением.
Курица далась в руки легко. "Ко-ко-ко",- сказала она, и только, и мы посадили ее на насест в канцелярском кабинете. А петух начал носиться по острову, как ракета, резко меняя направления и заранее предугадывая все наши маневры. Никакие оцепления, никакие "котлы" не были для него в диковинку. Щуку в озере поймать было легче, чем его на суше. Когда мы прижимали его к изгороди или к стене дома, он проскальзывал мимо наших ног, когда брали в клещи в крапиве, куст крапивы вдруг взрывался, и петух с криком выносился из него вверх, на крышу.
- Это гениальный петух! - сказал про него Саша.- Правда, папа?
Миша пробовал пробиться к петушиному сердцу. .
- Милый петух! Петенька! Мы же твои друзья, уступи, пожалуйста, тебе давно спать пора. Тебя курочка ждет. Комната отведена, насест приготовлен.
Петух не уступал.
- Все они, короли, такие, правда, мама? - сказал Саша и с деланным равнодушием вышел из игры.
- Он просто жить хочет,- заметил на это Миша.- Как ты этого не понимаешь?
- Ну да, я не понимаю. Ты все понимаешь...
Наконец от петуха отступились все. Мама заявила, что слыхала еще от бабушки, будто с заходом солнца куры перестают видеть, и тогда можно будет взять петуха запросто и водворить, куда следует.
Стали ждать захода солнца. Но когда закатилось солнце - петух исчез. Исчез бесследно. Вся семья снова была поднята на ноги и в течение получаса, не меньше, мы все, островитяне, обыскали каждый уголок родной земли: бурьяны, крапиву, ивняк, полусгнившие домовые пристройки, уцелевшие дровяные сарайчики, баню и предбанник - петуха нигде не было.
- Гениальный петух: дал мат в три хода! Не так ли, Миша? - попытался заключить старший брат. Миша не ответил ему. Он размышлял вслух:
- Неужели петух мог решиться на такой перелет? Неужели он пересек озеро? Конечно, он птица, но он тяжелый. Что же он подумал про нас, если решился...
Миша был огорчен больше всех, что петух исчез. Это же был его петух.
Мама не верила, что петух мог куда-то улететь с острова, но и она огорчилась. Она уже начинала понимать, словно предчувствовала, что с утра придется ей опять чистить и варить рыбу.
Петуха нашел отец. Уже в сумерках.
- Я же старый охотник! - хвалился он, когда семья сбежалась на его крик и еще никто не знал, куда надо смотреть.- Я же бывалый охотник и вырос среди охотников. Сколько этих глухарей я за свою жизнь перебил. Вон где он, вон куда смотрите! - указал отец на березу, огромную и широкую, как дуб.
В сумерках сквозь ветви березы проглядывало не то небо, не то озеро - и вода и небо были одинаково розовыми. И на этом розовом фоне, в закатном огне отчетливо прорисовывался силуэт большой и гордой птицы с зубчатой короной на голове. Петух сам нашел свой насест - высокий и могучий сук.
- Глухарь, настоящий глухарь! - восхищался отец.- Эх, куда забрался! Ну, токуй, токуй!
Петух повернул голову и встревоженно подал голос. Им любовались, как дичью. Он украсил собою этот островок, это озеро, и вечернюю зарю, и эту березу, которая одна теперь сходила за глухую, населенную птицами и зверьем, нехоженую рощу.
- Если его сегодня не взять, завтра не поймаешь,- сказала мама.
- Возьми его. Как ты его возьмешь?
- Он же слепой, солнце уже село. Столкни сейчас- где упадет, тут и сядет и прижмется.
Нет, этот петух и в сумерках видел неплохо. Сбитый с березы длинным шестом, он долго еще носился по острову, пока не был водружен в канцелярию в принудительном порядке.
"Ко-ко-ко!" - ласково спросонья сказала курочка, когда он устроился наконец рядом с нею меж письменным столом и подоконником.
В эту ночь Миша спал мало. Должно быть, не раз заглядывал в соседнюю комнату к птицам. И проснулся он раньше птиц. Когда мать заворочалась в постели, он сказал ей:
- Такого петуха, мама, нельзя убивать. Лучше я рыбу буду есть, я без диеты поправлюсь. Правда, мама? И курочку надо ему оставить. А то как же он без курочки будет жить на свете?..
- Правда, сынок, спи!
И на заре петух запел свою тысяча первую песню.
4 августа 1960 г.
ЛУННЫЙ МОСТИК
Вечером сидел Миша на берегу озера. Днем озеро казалось совсем мелким, а сейчас в него заглянуло небо, и Миша увидел, что у озера, как у моря, дна нет.
Мише вдруг захотелось попасть на другой берег, где люди с песнями шли с работы, где коровы мычали, возвращаясь с выгона, и трудились грузовики с сеном. Но как попасть?
Тогда вышла на небо луна и перекинула перед Мишей светлый, будто тесовый, мостик.
- Беги, мальчик, не бойся, вот твоя дорожка с острова на Большую землю!
Bеселее стало Мише, вскочил он, кинулся к берегу, чтобы перебежать через озеро по лунному мостику. Но за Мишу испугался ветерок, пожалел его, дунул из-за кустов и раскидал, разрушил лунный мостик.
- Не верь, мальчик, луне, возьми лучше лодку. Вон в камышах лодка стоит.
Послушался Миша, спустился к лодке, сел за весла и стал отталкиваться от берега. Но луна рассердилась и на ветер и на Мишу и торопливо скрылась за облака.
Было светло, как днем, стало темно, как в полночь. Скрылся из глаз большой берег, куда тянуло Мишу. Не стало видно ни земли, ни озера.
А ветерок опять шепнул Мише:
- Не спеши, Миша, подожди до утра. Утром солнце взойдет, и не будет страшно. Все успеешь, подожди до утра!
Заплакал Миша и вернулся домой.
Утром ему уже не захотелось на Большую землю.
1960
ЩУКА
За месяц до отъезда из Москвы папа начал готовиться к рыбной ловле, и у нас не стало денег. Зато появились спиннинг в чехле, удочки в чехлах, садок для рыбы, сачок, наборы всевозможных лесок, поливиниловых и хлоридных жилок, разных блесен, в том числе даже для зимнего подледного лова (это в июле-то!), глубокомер, разные грузила, поводки, карабинчики, колечки, коробочки - чего только там не было! Приобретены были и резиновые рыбацкие сапоги-бродни, с голенищами, которые подвязывались к ремню.
- Чем же я вас кормить буду? - говорила мать, обозревая все это снаряжение.
- На этот раз кормить буду вас я,- убежденно заявил отец.- Рыбой!
И вот началась ловля.
Уселся отец на берегу, разложил все свое хозяйство, опустил садок в воду, закинул удочки - нет рыбы. Посидел он с часок, свернул удочки, перенес все добро в лодку и выехал на середину озера, к тресте - так называют здесь озерную траву: хвощи, камыши. Слышал он, что где-то около травы на середине озера проходит каменная гряда, на которой хорошо берет окунь. Облюбовав местечко, отец опустил якоря - кормовой и носовой (это были шестеренки от какой-то машины и обыкновенный кирпич). Закрепил лодку на месте и опять принялся за работу. Нет рыбы! Тогда он решил сменить червей: слыхал, что окунь любит красных червей. Вернулся отец на берег, разыскал глинистое место, накопал красных червей - загляденье, а не черви, один к одному! - и снова принялся за лов с неослабевающим азартом. Клюнуло. Вытащил несколько окуньков, каждый сантиметров на десять в длину, с трепетом опускал их в садок, но скоро заметил, что в садке окуньков нет. Оказалось, что ячейки садка таковы, что сквозь них легко проскальзывает и более крупная рыба.