По утрам мы заглядывали сначала под лодки, перетаскивали их с места на место и собирали раков под ними. Пользовались сачком. Но понемногу стали привыкать брать их руками. Это оказалось не так просто: надо было преодолеть условный страх перед ними. Рак пугал, поднимая свои клешни, и нападал. Но щипки его были слабыми: ухватится он за палец, его и вытащишь. Попробуйте!
Самым бесстрашным из нас оказался младший Миша, на него условные рефлексы пока не действовали. Он только удивлялся, что живые раки оказались очень мягкими и что они умели быстро плавать.
- Это они скорости переключают! - пояснял ему Саша.- У каждого, видно, есть коробочка скоростей, как у машины.
Раков мальчики научились есть быстро, как семечки лущить.
9 августа 1960 г.
МОРЯКОМ БУДЕШЬ!
Лодки на Сладком острове - единственно пригодный и всеобъемлющий транспорт, на все случаи жизни. Ни машина, ни лошадь здесь не пригодны. Нет лодки - вы отрезаны от всего мира. Лодка является и орудием и средством производства.
На лодке мы добывали себе пищу: ездили за молоком на соседний островок Шиднем, за хлебом и прочими продуктами в Карлипки, на лодке ловили рыбу и просто катались, отдыхали.
Обычно за веслами сидел отец, старший сын на корме - либо с рулевым веслом, либо со спиннингом, который мы просто использовали в качестве дорожки; мать и Миша - на положении пассажиров и указчиков. Так как все лодки, находившиеся в нашем ведении, безбожно протекали, то либо мать, либо Саша постоянно на ходу вычерпывали воду. Для этого в одной лодке была банная деревянная шайка, в другой ржавое дырявое ведро, в третьей - белый ковш из дюраля без ручки.
По мере того как мальчишки привыкали к воде и взрослели, им разрешалось все чаще садиться за весла. Миша тоже научился грести - уже по одному этому Сладкий остров должен запомниться ему на всю жизнь. Но Мише этого было мало. Он хотел, чтобы ему разрешили выходить на озеро одному без сопровождения, без указчиков.
И ему разрешили наконец. Для этого случая выбран был очень ясный, очень тихий день. Только Новозеро отличается в этом отношении удивительным непостоянством. Ветер налетает здесь сразу, словно выжидает удобного случая где-то на берегу в лесной полосе. Налетает - и поднимаются на озере сразу не волны, а валы с гребешками, летит пена, свистят камыши. Говорят, такой же дурной характер и у Белого озера. Только оно еще дурнее. На Белом озере ни одного года не обходится без жертв среди рыбаков.
Весь наш остров продувается насквозь, так же как просвечивается, и кажется, пронесется ветер с одного берега на противоположный и - конец шуму. Опять озеро становится таким же, как было - спокойным, углубленным в себя, сосредоточенным. Но за эти несколько минут шурум-бурума оно может наделать беды. Особенно если лодка мала.
А у Миши лодка была небольшая и полусгнившая, к тому же Миша сразу захотел, конечно, похвастаться:
- Саша, смотри, куда я поеду, на каменную гряду!
Направил Миша лодку к каменной гряде, к камышам на середине озера, а ветер тут как тут - вылетел из-за укрытия и давай шуровать. Зашумели волны, вздыбилась пена, как в прачечной, в корыте, летят хлопья в лодку. Испугался Миша.
А на берегу - мать. Не успела толком подумать, как быть, переполошилась и завопила:
- Миша, назад! Миша, утонешь! О, господи, и отца нет. Где отец?.. Миша, утонешь!
Услышал Миша крик матери, испугался еще больше. Разворачивает лодку к берегу, а ее захлестывает волной, справиться силы не хватает. Заплакал Миша и оттого еще больше ослаб, весла из рук вываливаются, совсем мочи не стало. "Утонешь!" - звучит в ушах вопль матери. А тонуть ему не хочется, хочется в Москву вернуться, он еще и в школе не учился. Брызги водяные и слезы слепят глаза.
И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в эту минуту не появился на берегу отец.
Сложил отец руки рупором и закричал, будто ничего не случилось:
- Правильно, сынок, гребешь, хорошо гребешь! Ничего не бойся, ты теперь станешь настоящим моряком. Слушай меня! Держи лодку носом к волне, к берегу не поворачивай. Против волны греби. Не спеши. Ударь левым веслом, еще раз левым. Молодец, сынок, хорошо! Правильно гребешь!
Кричит отец, а сам вторую лодку с берега толкает. Стал Миша налегать на левое весло, перестали волны бить в борт лодки, и он успокоился.
- Я не боюсь, папа, ты не волнуйся, я сейчас! - закричал он.
Успокоился Миша, и озеро успокоилось, ветер стих, волны спали. И Миша благополучно причалил к берегу. Мать кинулась обнимать его, а отец только руку по-мужски пожал:
-- Молодец, сынок, моряком будешь!
1 августа 1960 г. Мичуринец
КРАПИВНОЕ СЕМЯ
Недобрых людей в народе называют крапивным семенем. Немало на свете и самой крапивы.
Вокруг нашего дома крапива разрослась густыми большими кустами. Высокая, жирная, ядовитая, она не дает никому проходу. Я говорю сейчас о крапиве настоящей, подлинной, о крапиве в прямом, а не в переносном смысле. Молодую, ее можно еще использовать для щей, а разрастется, загрубеет, не выполешь вовремя - тогда беда с ней. Берет верх, наступает, теснит, наглая, жжет, житья не дает.
Каково же семя у этой, у настоящей крапивы? Кто его видал - это крапивное семя? Как оно растет, откуда берется? Хоть бы из интересу взглянуть на него. А попробуй взгляни! Как его возьмешь - жжется крапива. Пропадает у людей всякий интерес к крапивному семени. "Лучше не связываться!" - говорят. Сторонятся. И растет крапива рядом с жильем человеческим, на самых обжитых местах, на самых тучных землях - под окнами изб, вдоль заборов и стен, на приусадебных участках,- растет на глазах у всех. Где люди, там и крапива. Растет и жжется.
А этим летом одолели нас еще комары. Погода стояла дивная весь июль - только бы радоваться ей, снять с себя всю лишнюю одежонку, загорать по целым дням с книжкой в руках, спать на открытом воздухе. А попробуй позагорай, когда вместе с хорошей погодой появились сонмища оводов. Попробуй поспи на воздухе, когда с сумерек, неизвестно откуда взявшись, налетают полчища комаров, как исчадия ада, как тьма тмутараканская, и всю ночь бесчинствуют, жалят, нудят неторопливо, лезут в нос, в глаза, в рот, в уши. Они изводят, выматывают все силы, а слабого, да еще городского, не привыкшего с детства к такому комариному глумлению над человеком, они могут довести до истерики.
Перед сном мы топили плиту и наполняли всю квартиру дымом и нередко спали в дыму, потому что открывать окна для проветривания или снимать с них марлю боялись. Вдобавок мы натирались кремом "Тайга" - от чего он помогает, мы так и не смогли понять, только не от комаров, и еще старались на ночь одеться так, чтобы открыт был один нос. Но, кажется, ничего по-настоящему не помогало. Комары грызли нас.
Было лишь одно радикальное средство против них: усталость. Усталость до смерти, до отупения, до апатии, до полного равнодушия ко всему окружающему. При такой усталости,- а уставали мы в основном на рыбалке,- чувствуешь комариные укусы, только пока падаешь в сено.
- А, проклятые! Крапивное семя! - скажешь, бывало, добравшись до постели.- Ешьте! Все равно придет и на вас погибель. Время свое возьмет. И вас прихватит морозом, осень не за горами.
Скажешь - и уснешь до утра.
А утром пригреет солнце, и комары исчезают. Куда? Да куда бы ни исчезли, только бы исчезли,- вероятно, туда, откуда и появились. Не хватает еще, чтобы мы этим интересовались. Обидно только, что ни дожди, ни ветры не могут с ними покончить раз и навсегда.
Если бы не случай, так ничего и не узнали бы мы ни о комарах, ни о крапивном семени.
Как-то поздно вечером мы поленились или не успели почистить рыбу, и мать положила ее на ночь в крапиву. Утром за ней пришел Саша и взвыл.
-- Там пчелы, рой! - закричал он.
А потом:
- Это комары! Сколько же их тут! Вот оно, крапивное семя!
Взяли мы палки и пошли вокруг дома по крапивным местам. Ударишь палкой по кусту - действительно комары. Ударишь по другому - больше того. Но только в тени. На солнце днем комары не хоронятся, как, впрочем, всякая нечисть.
Так вот ты какое, крапивное семя!
Разыскали мы косу и скосили всю крипиву вокруг дома. Честное слово, легче жить стало. Только надолго ли? Разве всю нечисть можно извести? Только и надежды что на время - оно должно взять свое.
13 августа 1960 г. Мичуринец
СУДАРЕВА ЛОДКА
Был один день, бедственный для Сладкого острова. Казалось, все рушится, вся его прелесть исчезает навсегда. Шестнадцатого июля вслед за ленинградским полковником с семьей приехали вологодские литературные деятели - два поэта, редактор комсомольской газеты с семьей и директор областного издательства с семьей же - итого человек десять - пятнадцать. Ну, можно сматывать удочки - не будет ни рыбы, ни поэзии!
Но редактор газеты скоро уехал, потому что газету все-таки выпускать надо; полковник отправился добирать свой туристский маршрут, строго вычерченный на военно-топографической карте; самый юный из поэтов, Васенька, жаждал быть на людях, и только на людях, так сказать, в гуще борьбы, где "страсти роковые и от судеб защиты нет"; сыновья издателя подняли бунт против своего папы и сбежали в областной центр, потому что здесь не было ни футбольных ристалищ, ни джазового ерничества. За ними вскоре выехал и сам издатель с женой.
Остался с нами один позт, настолько же неторопливый и мудрый, насколько немолодой. Он видел в жизни немало всяких роковых перемен, прошел, как говорится, огни и воды и знал цену одиночеству. Писал ли он что-нибудь, неизвестно,- в его положении редко кто пишет, и это, наверно, к лучшему. Он стал работать.
С соседнего, с Красного острова он привел заброшенную лодку и начал ее ремонтировать. Топор был. Пила была - старая, ржавая, но пила. Были спички, чтобы разводить костер. Ну, и конечно, перочинный нож. Больше ничего не было. А требовалось многое: гвозди разных размеров, пакля, чтобы проконопатить лодку, битум или вар, чтобы замазать щели, запломбировать их, котел, чтобы варить битум, какой-нибудь черпачок для разлива смолистого варева. Как известно, даже Робинзон имел далеко не все, чтобы начать жить и работать на необитаемом острове, но все-таки имел гораздо больше, чем наш поэт.