И каждая его фраза жадно воспринималась толпой, вызывала бурные возг- ласы восторженной любви к Вильгельму Оранскому и спой ненависти к братьям де Виттам.
Толпа готова была проклинать неправедных судей, которые своим приго- вором давали возможность скрыться живым и невредимым такому ужасному преступнику, каким был этот негодяй Корнель де Витт.
А подстрекатели тем временем шептали исподтишка:
- Он ускользнет от нас. Он уедет.
Другие добавляли:
- В Схвенингене его поджидает корабль, французский корабль. Тикелар видел его.
- Доблестный Тикелар! Честный Тикелар! - хором кричала толпа.
- А вы не думаете о том, - произнес кто-то, - что вместе с Корнелем сбежит и Ян, такой же предатель, как и его брат?
- И эти два мерзавца будут проедать во Франции наши деньги, деньги за наши корабли, наши арсеналы, наши верфи, проданные Людовику XIV!
- Не дадим им уехать! - воскликнул некий патриот, более ярый, чем прочие.
К тюрьме! К тюрьме! - завопила толпа.
И под эти возгласы ускорялись шаги горожан, заряжались мушкеты, свер- кали бердыши и загорались глаза.
Однако никакого насилия пока еще не было совершено, и кавалерийская цепь, охранявшая доступ к Бюйтенгофу, стояла суровая, непроницаемая, молчаливая и более грозная в своей неподвижности, чем эти возбужденные толпы гаагских буржуа с их крими и угрозами. Отряд стоял неподвижно под зорким взглядом своего командира, капитана гаагской кавалерии, кото- рый сидел на коне с обнаженной, но опущенной к стремени шпагой.
Этому отряду кавалерии, единственному барьеру, защищавшему тюрьму, пришлось сдерживать не толькбушующую, разнузданную толпу народа, но также и отряд гражданской милиции, выстроенный перед тюрьмой для сов- местного с кавалерией поддержания порядка. Милиция подавала пример смутьянам провокационными выкриками:
- Дадравствует принц Оранский! Долой предателей!
Правда, присутствие капитана Тилли и его кавалеристов несколько сдер- живало пыл вооруженных бжуа, но вскоре они разъярились от собственных криков, и, так как им не было понятно, что можно быть храбрыми, не про- изводя шума, они приняли спокойствие кавалеристов за робость и двинулись к тюрьме, увлекая за собой толпу.
Тогда граф Тилли, нахмурив брови и подняв шпагу, один двинулся им навстречу:
- Эй вы, господа из гражданской милиции! - воскликнул он, - зачем вы тронулись с места и чего вы хотите?
Буржуа замахали мушкетами, продолжая кричать:
- Да здравствует принц Оранский! Смерть предателям!
- Да здравствует принц Оранский, пусть так, - сказал Тилли, - хотя я и предпочитаю веселые лица мрачным. Смерть предателям! Если вам угодно, но при условии, что вы ограничитесь только криками. Кричите сколько вам угодно: "Смерть предателям", но выполнить этой угрозы вам не придется. Я поставлен здесь, чтобы этого не допустить, и не допущу.
И затем, поверншись к своим солдатам, скомандовал:
- Целься!
Солдаты Тилли выполнили команду с невозмутимым спокойствием. И мили- ция и толпа немедленно отступили назад в некотором смятении, вызвавшем улыбку у командира кавалерии.
- Ну, ну, - сказал он насмешливым тоном, свойственным только военным: - не пугайтесь, граждане, мои солдаты не сделают ни одного выстрела, но зато и вы, со своей стороны, не сделаете ни одного шага к тюрьме.
- А знаете ли вы, господин офицер, что у нас есть мушкеты? - крикнул взбешенный командир гражданской милиции.
- Еще бы, я хорошо вижу, что у вас есть мушкеты, - ответил Тилли, - они все время мелькают у меня перед глазами; но заметьте также и вы, что у нас есть пистолеты, которые прекрасно бьют на пятьдесят шагов, а вы стоите только в двадцати пяти.
- ерть предателям! - загорланили возмущенные буржуа.
- Ну, - проворчал офицер, - вы повторяете все одно и то же; это надо- едает.
И он занял свой пост во главе отряда, в то время как смятение вокруг Бюйтенгофа все усиливалось.
И, однако, возбужденные толпы не знали, что в тот самый момент, когда они чуяли кровь одй из своих жертв, другая жертва, словно спеша навстречу своей судьбе, направлялась в Бюйтенгоф и проходила в какихнибудь ста шагах от площади, позади отряда кавалеристов.
Действительно, Ян де Витт только что вышел из своей кареты и в сопро- вождении слуги спокойно шел пешком по переднему двору, ведущему к тюрьме.
Он назвал себя привратнику, который, впрочем, и так знал его.
- Здравствуй, Грифус, - сказал он, - я пришел, чтобы увезти моего брата Корнелде Витта, приговоренного, как тебе известно, к изгнанию.
Привратник, похожий на выдрессированного медведя, обученного откры- вать и закрывать двери тюрьмы, поклонился Яну де Витту и пропустил его внутрь здания, двери которого сейчас же за ним закрылись.
Пройдя шагов десять, Ян де Витт встретил очаровательную семнадцати - или восемнадцатилетнюю девушку в фрисландском костюме, которая сделала ему изящный реверанс.
- Здравствуй, прекрасная милая Роза, - сказал он, взяв ее ласково за подбородок. - Как чувствует себя мой брат?
- О, господин Ян, - ответила девушка, - я опасаюсь не за страдания, которые ему причинили- они ведь уже прошли.
- Чего же ты боишься, красавица?
- Я опасаюсь, господин Ян, зла, которое ему намереваются еще причи- нить.
- Ах, да, - сказал де Витт: - ты думаешь об этой толпе, не правда ли?
- Вы слышите, как она бушует?
- Да, действительно, народ очень возбужден, но так как мы ему, кроме добра, ничего не сделали, то, может быть, при виде нас он успокоится.
- К несчастью, этого недостаточно, - прошептала девушка и удалилась, заметив властный знак, который ей сделал отец.
- Да, недостаточно, дитя мое, ты права.
- Вот моденькая девушка, - шептал, продолжая свой путь, Ян де Витт, - по всевероятности, она не умеет даже читать и, следовательно, никог- да ничего не читала, но она одним словом охарактеризовала историю чело- вечества.
И Яде Витт, бывший великий пенсионарий, по-прежнему спокойный, но только более грустный, чем при входе, продолжал свой путь к камере бра- та.
II
Два брата
Вревоге красавицы Розы было верное предчувствие: в то время как Ян деитт поднимался по каменной лестнице, ведущей в тюрьму к брату, воо- руженные буржуа прилага все усилия, чтобы удалить отряд Тилли, не да- вавший им действовать.
При виде их стараний народ, одобрявший благие намерения своей мили- ции, кричал во всю глотку:
- Да здравствует гражданская милиция Что касается Тилли, то он, столь же осторожный, сколь и решительн, вел под охраной пистолетов своего эскадрона переговоры с гражданской ми- лицией, стараясь втолковать ей, что правительством дан ему приказ охра- нять тремя кавалерийскими взводами тюрьму и прилегаюе улицы.
- Зачем этот приказ? Зачем охранять тюрьму? - кричали оранжисты.
- Ну вот, - ответил Тилли, - теперь вы мне задаете вопросы, на кото- рые я вам не могу ответить. Мне приказали: "Охраняйте", - я охраняю. Вы, господа, сами почти военные, и вы должны знать, что военный приказ не оспаривается.
- Но этот приказ вам далиля того, чтобы предоставить возможность предателям выйти за пределы города.
- Вполне возможно, раз предатели осуждены на изгнание, - ответил Тил- ли.
- Но от кого исходит приказ?
- От правительства, конечно.
- Ониредают нас!
- Этого я не знаю.
- И вы также изменник!
- Я?
- Да, вы.
- Ах, вот как! Но подумайте, господа горожане, кому мог бы я изме- нить? Правительству? Но где же здесь измена? Ведь я нахожусь у него на службе и в точности выполняю его приказ.
Ввиду того, что граф был совершенно прав и на его ответ нечего было возразить, крики и угрозы стали еще громче. Эти крики и угрозы были ужасны, а граф отвечал на них с самой изысканной вежливостью:
- Господа горожане, убедительно прошу вас, разрядите сво мушкеты; может произойти случайный выстрел, и, если он ранит хоть одного из моих кавалеристов, мы уложим у вас человек двести. Нам это будет очень непри- ятно, а вам еще неприятнее; тем более, что ни у меня" ни у вас подобных намерений нет.
- Если бы вы это сделали, - кричали буржуа, - мы бы тоже открыли вас огонь.
- Так, так, но если бы вы, стреляя в нас, перебили бы нас всех от первого до последнего, все же от этого не воскресли бы и ваши люди, уби- тые нами.
- Уступите нам площадь, и вы поступите, как чесый гражданин.
- Во-первых, я не гражданин, - ответил Тилли, - я офер, что далеко не одно и то же; а затем я не голландец, а француз, ч еще более усу- губляет разницу. Я признаю только правительство, которое платит мне жа- лованье. Принесите мне от него приказ очистить площадь, и я в ту же ми- нуту сделаю полуоборот, тем более, что мне самому ужасно надоело здесь торчать.
- Да! Да! - закричала сотня голосов, которую сейчас же поддержали еще пятьсот других. - К ратуше! К депутатам! Скорей! Скорей!
- Так, так, - бормотал Тилли, глядя, как удаляются самые неистовые из горожан, - идите к ратуше, идите требовать, чтобы депутаты совершили подлость, и вы увидите, удовлетворят ли ваше требование. Идите, мои друзья, идите!
Достойный офицер полагался на честь должностных лиц так же, как и они полагались на его честь солдата.
- Знаете, капитан, - шепнул графу на ухо его старший лейтенант, - пусть депутаты откажут этим бесноват в их просьбе, но все же пусть они нам пришлют подкрепление; я полага оно нам не повредит.
В это время Ян де Витт, оставленный нами, коа он поднимался по ка- менной лестнице после разговора с тюремщиком Грифусом и его дочерью Ро- зой, подошел к двери камеры, где на матраце лежал его брат Корнель, ко- торого, как мы уже говорили, прокурор велел подвергнуть предварительной пытке.
Приговор об его изгнании был получен, и тем самым отпала надобность в дальнейшем дознании и новых пытках.
Корнель, вытянувшись на своем ложе, лежал с раздробленными кистями, с переломанными пальцами. Он не сознался в несовершенном им преступлении и после трехдневных страданий вздохнул, наконец, с облегчением, узнав, что судьи, от которых он ожидал смерти, соблаговолили приговоть его только к изгнанию.