Сильный телом и непреклонный духом, он бы очень разочаровал своих врагов, если бы они могли в глубоком мраке Бюйтенгофской камеры разгля- деть игравшую на его бледном лице ыбку мученика, который забывает о всей мерзости земной, когда переним раскрывается сияние неба.
Напряжением скорее своей воли, чем благодаря какойлибо реальной помо- щи, Корнель собрал все свои силы, теперь он подсчитывал, сколько вре- мени еще могут юридические формальности задержать его в заключении.
Это было как раз в то время, когда гражданская милиция, которой вто- рила толпа, яростно поносила братьев де Витт и угрожала защищавшему их капитану Тилли. Шум, подобно поднимающемуся морскому приливу, докатился до стен тюрьмы и дошел до слуха узника.
Но, несмотря на угрожающий характер, этот шум не встревожил Корнеля, он даже не поднялся к узкому решетчатому окну, через которое пникал уличный гул и дневной свет.
Узник был в таком оцепенении от прерывных физических страданий, что они стали для него почти привычны. Наконец он с наслаждением чувство- вал, что его дух и его разум готовы отделиться от тела; ему даже каза- лось, будто о уже распрощались с телом и витают над ним подобно пламе- ни, которое взлетает к небу над почти потухшим очагом.
Он думал также о своем брате. И, может быть, эта мысль появилась по- тому, что он каким-то неведомым обрам издали почувствовал приближение брата.
В ту самую минуту, когда представление о Яне так отчетливо возникло в мозгу у Корнеля, что он готов был прошептать его имя, дверь камеры рас- пахнулась, вошел Ян и быстрыми шагами направился к ложу заключенного. Корнель протянул изувеченныруки с забинтованными пальцами к своему прославленному брату, которого ему удалось кое в чем превзойти: если ему не удалось оказать стране больше услуг, чем Ян, то во всяком случае гол- ландцы ненавидели его сильнее, чем брата.
Ян нежно поцеловал Корнеля в лоб и осторожно опустил на тюфяк его больные руки.
- Корнель, бедный мой брат, - произнес он, - ты очень страдаешь, не правда ли?
- Нет, я больше не страдаю, ведь я увидел тебя.
- Но зато какие для меня мучения видеть тебя в таком состоянии, мой бедный, дорогой Корнель.
- Потому-то и я больше думал о тебе, чем о себе самом, и все их пытки вырвали у меня только одну жалобу: "бедный брат". Но ты здесь, и забудем обо всем. Ты ведь приехал за мной?
- Да.
- Я выздоровел. Помоги мне подняться, брат, и ты увидишь, как хорошо я могу ходить.
- Тебе не придется далеко идти, мой друг, - моя карета стоит позади стрелков отряда Тилли.
- Стрелки Тилли? Почему же они стоят там?
- А вот почему: предполагают, - ответил со свойственной ему печальной улыбкой великий пенсионарий, - что жители Гааги захотят посмотреть на твой отъезд и опасаются, как бы не произошло волнений.
- Волнений? - переспросил Корнель, пристально взглянув на несколько смущенного брата: - волнений?
- Да, Корнель.
- Так вот что я сейчас слышал, - произнес Корнель, как бы говоря сам с собой. Потом он опять обратился к брату- Вокруг Бюйтенгофа толпится народ?
- Да, брат.
- Как же тебе удалось?
- Что?
- Как тебя сюда пропустили?
- Ты хорошо знаешь, Корнель, что народ нас не особенно любит, - заме- тил с горечью великий пенсионарий. - Я пробирался боковыми уличками.
- Ты прятался, Ян?
- Мне надо было попасть к тебе, не теряя времени Я поступил так, как поступают в политике и на море при встречном ветре: я лавировал.
В этот момент в тюрьму донеслись с площади еще более яростные крики Тилли вел переговоры с гражданской милицией.
- О, ты - великий рмчий, Ян, - заметил Корнель, - но я не уверен, удастся ли тебе сквозь бурный прибой толпы вывести своего брата из Бюй- тенгофа так же благополучно, как ты провел между мелей Шельды до Антвер- пена флот Тромпа.
- Мы все же с божьей помощью попытаемся, Корнель, - ответил Ян, - но сначала я должен тебе кое-что сказать.
- Говори.
С площади снова донеслись крики.
- О, о, - заметил Корнель, - к разъярены эти люди! Против тебя? Или против меня?
- Я думаю, что против нас обоих, Корнель. Я хотел сказать тебе, брат, что оранжисты, распуская про нас гнусную клевету, ставят нам в вину пе- реговоры с Францией.
- Глупцы!..
- Да, но они все же упрекают нас в этом.
- Но ведь еслиы наши переговоры успешно закончились, они избавили бы их от поражений при Орсэ, Везеле и Рейнберге. Они избавилиы их от перехода французов через Рейн, и Голландия все еще могла бы считать се- бя, среди своих каналов и болот, непобедимой.
- Все это рно, брат, но еще вернее то, что если бы сейчас нашли на- шу переписку с господином де Лувуа, то хоть я и опытный лоцман, но не смог бы спасти даже и тот хрупкий челнок, который должен увезти за пре- делы Голлани де Виттов, вынужденных теперь искать счастья на чужбине. Эта перепка, которая честным людям доказала бы, как сильно я люблю свою стну и какие личные жертвы я готов был принести во имя ее свобо- ды, во имя ее славы, - эта переписка погубила бы нас в глазах оранж- тов, наших победителей. И я надеюсь, дорогой Корнель, что ты ее сжег пе- ред отъездом из Дордрехта, когда ты направлялся ко мне в Гаагу.
- Брат, - ответил Корнель, - твоя переписка с господином де Лувуа до- казывает, что в последнее время ты был самым великим, самым великодушным и самым мудрым гражданином Семи Соединенных провинций. Я дорожу славой своей родины, особенно я дорожу твоей славой, брат, и я, конечно, не сжег этой переписки.
- Тогда мы погибли для этой земной жизни, - спокойно сказал бывший великий пенсионарий, дходя к окну.
- Нет, Ян, наоборот, мы спасем нашу жизнь и одновременно вернем былую популярность.
- Что же ты сделал с этими письмами?
- Я поручил в Дордрехте моему крестнику, известному тебе Корнелиу- су ван Берле.
- О бедняга! Этот милый, наивный мальчик, этот ученый, который, что так редко встречается, знает столько вещей, а думает только о своих цве- тах. И ты дал ему на хранение этот смертоносный пакет! Да, брат, этот славный бедняга Корнелиус погиб.
- Погиб?
- Да. Он проявит либо душевную силу, либо слабость. Если он окажетсяильным (ведь, несмотря на то, что он живет вне всякой политики, что он похоронил себя в Дордрехте, что он страшно рассеян, он все же рано или поздно узнает о нашей судьбе), если он окажется сильным, он будет гор- диться нами; если окажется слабым, он испугается своей близости к нам. Сильный, он громко заговорит о нашей тайне, слабый, он ее так или иначе выдаст. В том и другом случае, Корнель, он погиб и мы тоже. Итак, брат, бежим скорее, если еще не поздно.
Корнель приподнялся на своем ложе и взял за руку брата, который вздрогнул от прикосновения повязки.
- Разве я не знаю своего крестника? - сказал Корнель. - Разве я не научился читать каждую мысль в голове ван Берле, каждое чувство в его душе? Ты спрашиваешь меня, - силен ли он? Ты спрашиваешь меня, - слаб ли он? Ни то ни другое. Но не все ли равно, каков он сам. Ведь в анном случае важно лишь, чтоб он не выдал тайны, но он и не может ее выдать, так как он ее даже не знает.
Ян с удивлением повернулся к брату.
- О, - продолжал с кроткой улыбкой Корнель, - главный инспектор пло- тин ведь тоже политик, воспитанный в школе Яна. Я тебе повторяю, что ван Берле не знает ни содержания, ни значения доверенного ему пакета.
- Тогда поспешим, - воскликнул Ян: - пока еще не поздно, дадим ему распоряжение сжечь пакет.
- С кем же мы пошлем это распоряжение?
- С моим слугой Кракэ, который должен был сопровождать нас верхом на лошади. Он вместе со мной пришел в тюрьму, чтобы помочь тебе сойти с лестницы.
- Подумай хорошенько, прежде чем сжечь эти славные документы.
- Я думаю, что раньше всего, мой славный Корнель, необходимо братьям де Витт спасти свою жизнь для того, чтобы спасти затем св репутацию. Если мы умрем, кто защитит нас, Корнель? Кто сможет хотя бы понять нас?
- Так ты думаешь, что они убьют пас, если найдут эти бумаги?
Не отвечая брату, Ян протянул руку по направлению к площади Бюйтенго- фа, откуда до них донеслись яростные крики.
- Да, да, - сказал Корнель, - я хорошо слышу эти крики, но что они значат?
Ян распахнул окно.
- Смерть предателям! - вопила толпа.
- Теперь ты слышишь, Корнель?
- И это мы - предатели? - сказал заключенный, подняв глаза к небу и пожимая плечами.
- Да, это мы, - повторил Ян де Витт.
- Где Кракэ?
- Вероятно, за дверью камеры.
- Так позови его.
Ян открыл дверь и позвал верного слугу:
- Войдите, Кракэ, и запомните хорошенько, что вам скажет мой брат.
- О нет, Ян, словесного распоряжения недостаточно, к несчастью, мне необходимо написать его.
- Почему же?
- Потому что ван Берле никому не отдаст и не сожжет пакета без моего точного приказа.
- Но сможешь ли ты, дорогой друг, писать? - спросил Ян, взглянув на опаленные и изувеченные руки несчастного.
- О, были бы только чернила и перо!
- Вот, по крайней мере, карандаш.
- Нет ли у тебя бумаги? Мне ничего не оставили.
- А вот библия, оторви первую страницу.
- Хорошо.
- Но твой почерк сейчас будет неразборчив.
- Пустяки, - сказал Корнель, взглянув на брата, - эти пальцы, вынес- шие огонь палача, и эта воля, победившая боль, объединятся в одном общем усилии, и не бойся, брат, строчки будут безукоризненно ровные.
И действительно, Корнель взял карандаш и стал писать.
Тогда стало заметно, как, от давления израненных пальцев на карандаш, на повязке выступи капли крови.
На висках великого пенсионария выступил пот.
Корнь писал:
"Дорогой крестник! Сожги пакет, который я тебе вручил, сожги его, не рассматривая, не открывая, чтобы содержание его осталось тебе неизвест- ным. Тайны такого рода, какие он содержит, убивают его владельцев; сож- ги, и тспасешь Яна и Корнеля. Прощай и люби меня. Корнель де Витт. 20 августа 1672 года".
Ян со слезами на глазах вытер каплю крови, просочившуюся на бумагу, передал письмо Кракэ с последними напутствиями. Затем он вернулся к Кор- нелю, который от испытанных страданий еще больше побледнел и был близок к обмороку.