деревню гулять поеду", - говорил недавно Василь-Василич.
И все только и говорят: "вот подойдет "покров" - всему развяза". Я
спрашивал Горкина, почему - "развяза". Говорит - "а вот, все дела
развяжутся, вот и "покров". И скорняк говорил намедни: "после "покрова"
работу посвалю, всех на зиму покрою, тогда стану к вам приходить посидеть
вечерок, почитать с Панкратычем про священное". А еще отец говорил недавно:
- Хочу вот в Зоологическом саду публику удивить, чего никогда не
видано... "ледяной дом" запустим с бенгальскими огнями... вот, после
"покрова", уж на досуге обдумаем.
Что за "ледяной дом"? И Горкин про дом не знает, - руками так,
удивляется: "чудит папашенька... чего уж надумает - не знаю". И я жду с
нетерпением, когда же придет "покров". Сколько же дней осталось?..
- А ты вот так считай - и ждать тебе будет веселей, а по дням скушно
будет отсчитывать... - объясняет Горкин. - Так вот прикидывай... На той
неделе, значит, огурчики посолим, на Иван-Постного, в самый канун посолим...
а там и Воздвиженье, Крест Животворящий выносят... - капустку будем рубить,
либо чуток попозже... а за ней, тут же на-скорях, и онтоновку мочить, под
самый под "покров". До "покрова" три радости те будет. А там и зубы на
полку, зима... будем с тобой снег сгребать, лопаточку тебе вытешу, мой
Михайлов День подойдет, уж у нас с тобой свои посиделки будут. Будем про
святых мучеников вычитывать, запалим в мастерской чугунку сосновыми
чурбаками. И всего у нас запасено будет, ухитимся потепле, а над нами
Владычица, Покровом своим укроет... под Ее Покровом и живем. И скажет
Господу: "Господи, вот и зима пришла, все нароботались, напаслись...
благослови их. Господи, отдохнуть, лютую зиму перебыть, Покров Мой над ними
будет". Вот тебе и - Покров.
Так вот что это - Покров! Это - там, высоко, за звездами: там - Покров,
всю землю покрывает, ограждает. Горкин и молитвы Покрову знает, говорит:
"сама Пречистая на большой высоте стоит, с Крестителем Господним и твоим
Ангелом - Иван-Богословом, и со ангельскими воинствами, и держит над всей
землей великий Покров-омофор, и освящается небо и земля, и все церкви
засветятся, и люди возвеселятся".
А я - увижу? Нет: далеко, за звездами. А один святой человек видал,
дадено ему было видеть и нам возвестить, - в старинном то граде было, -
-чтобы не устрашались люди, а жили-радовались.
- Потому, милок, и не страшно нам ничего, под таким-то Покровом. Нам с
тобой не будет ничего страшно: роботай-знай - и живи, не бойся, заступа у
нас великая.
Теперь, ложась спать, я молюсь Богородице-Казанской, - темная у нас
икона в детской. Молюсь и щурюсь... Вижу лучики - лучики лампадки, будто это
на небе звездочки, и там, высоко, за звездами, - сверкающий омофор-Покров. И
мне ничего не страшно.
Если бы увидать - там, высоко, за звездами?!.
Вот и канун Ивана-Постного, - "усекновение Главы Предтечи и Крестителя
Господня", - печальный день.
Завтра пост строгий: будем вкушать только грибной пирог, и грибной суп
с подрумяненными ушками, и рисовые котлетки с грибной подливкой; а сладкого
не будет, и круглого ничего не будет, "из уважения": ни картошки, ни
яблочка, ни арбуза, и даже нельзя орешков: напоминают "Главку". Горкин
говорит, что и огурчика лучше не вкушать, одно к одному уж пусть. Но
огурчики длинные?.. Бывают и вовсе круглые, "кругляки", а лучше совсем не
надо. Потому, пожалуй, в канун огурцы и солят.
На нашем дворе всю неделю готовятся: парят кадки и кадочки, кипятят
воду в чугунах, для заливки посола, что-бы отстоялась и простыла, режут
укроп и хрен, остропахучий эстрагоник; готовят, для отборного засола,
черносмородинный и дубовый лист, для крепкости и духа, - это веселая работа.
Выкатила кадушки скорнячиха; бараночник Муравлятников готовит целых
четыре кадки; сапожник Сараев тоже большую кадку парит. А у нас - дым
столбом, живое столпотворение. Как же можно: огурчика на целый год надо
запасти, рабочего-то народу сколько! А рабочему человеку без огурчика уж
никак нельзя: с огурчиком соленым и хлебца в охотку съешь, и поправиться
когда нужно, опохмелиться, - первое средство для оттяжки. Кадки у нас
высокие: Василь-Василич на цыпочках поднимается - заглянуть; только Антон
Кудрявый заглядывает прямо. Кадки дымят, как трубы: в них наливают кипяток,
бросают докрасна раскаленные вязки чугунных плашек, - и поднимается страшное
шипенье, высокие клубы пара, как от костров. Накрывают рогожами и парят,
чтобы выгнать застойный дух, плесени чтобы не было. Горкину приставляют
лесенку, и он проверяет выпарку. Огурчики - дело строгое, требует чистоты.
Павел Ермолаич, огородник, пригнал огурца на семи возах: не огурец, а
хрящ. Пробуют всем двором: сладкие, и хрустят, как сахар. Слышно, как сочно
хряпают: хряп и щелк. Ешь, не жалко. Откусят - и запустят выше дома. Горкин
распоряжается:
- На чистые рогожи отбирай, робята!.. Бабочки, отмывай покрепше!..
Свободные от работы плотники, бабы из наших бань, кухарка Марьюшка,
горничная Маша, Василь-Василич, особенно веселый, - радостной работой
заняты. Плотники одобряют крупные, желтяки. Такие и Горкин уважает, и
Василь-Василич, и старичок-лавочник Юрцов: пеняют даже Пал-Ермоланчу, что
желтяков нонче маловато. А я зеленые больше уважаю, с пупырками. Нет,
говорят, как можно, настоящий огурчик - с семечками который, зрелый: куда
сытней, хрипнешь - будто каша!
На розовых рогожах зеленые кучи огурца, пахнет зеленой свежестью. В
долгом корыте моют. Корыто - не корыто, а долгая будто лодка с перевоза. В
этом корыте будут рубить капусту. Ондрюшка, искусник, выбирает крупные
желтяки, вываливает стамезкой "мясо", манит меня идти за ним на погребицу,
где темней, ставит в пустые огурцы огарки... - и что за чудесные фонарики!
желто-зеленые, в разводах, - живые, сочные. Берет из песка свекольные
бураки, выдалбливает стамезкой, зажигает огарочки... - и что за невиданный
никогда огонь! малиново-лиловый, живой, густо-густой и... бархатный!.. -
вижу живым доселе. Доселе вижу, из дали лет, кирпичные своды, в инее, черные
крынки с молоком, меловые кресты, Горкиным намеленные повсюду, - в
неизъяснимом свете живых огоньков, малиновых... слышу прелестный запах
сырости, талого льда в твориле, крепкого хрена и укропа, огуречной, томящей
свежести... - и слышу и вижу быль, такую покойную, родную, смоленную душою
русской, хранимую святым Покровом.
А на солнце плещутся огурцы в корыте, весело так купаются. Ловкие бабьи
руки отжимают, кидают в плоские круглые совки... - и валятся бойкие игрунки
зеленые гулким и дробным стуком в жерла промытых кадок. Горкин стоит на
лесенке, снимает картуз и крестится.
- Соль, робята!.. чисты ли руки-те?.. Бережно разводи в ведерке,
отвешено у меня по фунтикам... не перекладь!..лей с Господом!..
Будто священное возглашает, в тишине. И что-то шепчет... какую же
молитву? после, доверил мне, помню ее доселе, молитву эту - "над солию":
"сам благослови и соль сию и приложи ю в жертву радования..."
Молитву над огурцами. Теперь я знаю душу молитвы этой: это же - "хлеб
насущный": "благослови их, Господи, лютую зиму перебыть... Покров Мой над
ними будет". Благословение и Покров - над всем.
Кадки наполнены, укрыты; опущены в погреба, на лед. Горкин хрустит
огурчиком. Ласково говорит:
- Дал бы Господь отведать. К Филиповкам доспеют, попостимся с тобой
огурчиком, а там уж и Рождество Христово, рукой подать.
Наелись досыта огурцов, икают. Стоит во дворе огуречный дух, попахивает
укропом, хреном. Смоленные огурцы спят в кадках - тихая "жертва радования".
А вот и другая радость: капусту рубим!
После Воздвиженья принимаются парить кади под капусту. Горкин говорит -
"огурчики дело важное, для скусу, а без капустки не проживешь, самая
заправка наша, робочая". Опять на дворе дымятся кадки, столбами пар.
Новенькие щиты, для гнета, блестят на солнце смолистой елкой. Сечки отчищены
до блеска. Народу - хоть отгоняй. Пришли все плотники: какая теперь работа,
Покров на носу - домой! Пришли землекопы и конопатчики, штукатуры и маляры,
каменщики и кровельщики, даже Денис с Москва-реки. Горкин не любит
непорядков, серчает на Дениса - "а ты зачем? на портомойке кто за тебя
остался... Никола-Угодник-батюшка?!." Денис, молодой солдат, с сережкой в
ухе, - все говорят - красавец! - всегда зубастый, за словом в карман не
лезет, сегодня совсем тихий, будто даже застенчивый: в глаза не глядит,
совсем овечка. Горничная Маша, крестница Горкина, смеется: "капустки Денису
зажелалось... пусть пожует, малость оттянет, может!" Все смеются, а Денис и
не огрызнется, - как бывало. Мне его что-то жалко, я про него все знаю,
наслушался. Денис выпивает с горя, что Маша выходит за конторщика... а
потому Маша выходит за конторщика, что Денис пьяница... Что-то давно
выходит, а все не выйдет, а в водополье - при нас это было с Горкиным -
принесла Денису пирог с морковью, в украдочку, сунула без него и убежала:
"это за пескарей ему". Ничего не понять, чего такое. И все-то знают, для
какой капусты пришел Денис.
- Я, Михал Панкратыч, буду за троих, дозвольте... а на портомойке
Василь-Василич Ондрейку оставил без меня, дозволил... уж и вы дозвольте.
Совсем - овечка. Горкин трясет бородкой: ладно, оставайся, руби
капусту. И Горкину нравится Денис: золотые руки, на все гожий, только вот
пьяница. А потому пьяница, что..
- Их не поймешь... как журавль с цаплей сватаются, вприглядку!
Двадцать возов капусты, весь двор завален: бело-зеленая гора,
рубить-не-перерубить. Василь-Василич заправляет одним корытом, другим - я с
Горкиным. Корыта из толстых досок, огромные, десять сечек с каждого боку