Ничего не придумаешь, как на грех. Старенькую копилку разве?.. или -
троицкий сундучок отдать?.. Да он без ключика, и Горкин его знает, это не
подарок: подарок всегда - незнанный. Отец говорит:
- Хо-рош, гусь... нечего сказать. Он всегда за тебя горой, а ты и к
именинам не озаботился... хо-рош.
Мне стыдно, даже страшно: такой день, порадовать надо Ангела...
Михаил-Архангел - всем Ангелам Ангел, - Горкин вчера сказал. Все станут
подносить, а Он посмотрит, я-то чего несу?.. Господи-Господи, сейчас
подъедет... Я забираюсь на диван, так сердце и разрывается. Отец говорит:
- Зима на дворе, а у нас дождик. Эка, морду-то наревел!..
Двигает креслом и отпирает ящик.
- Так и не надумаешь ничего?.. - и вынимает из ящика новый кошелек. -
Хотел сам ему подарить, старый у него плох, от дедушки еще... Ну, ладно...
давай, вместе подарим: ты - кошелек, а я - в кошелек!
Он кладет в кошелек серебреца, новенькие монетки, раскладывает за
"щечки", а в середку белую бумажку, "четвертную", написано на ней - "25
рублей серебром", - и... "золотой"!
- Радовать - так радовать, а?!
Средний кармашек - из алого сафьяна. У меня занимает дух.
- Скажешь ему: "а золотенький орелик... от меня с папашенькой,
нераздельно... так тебя вместе любим". Скажешь?..
У меня перехватывает в горле, не помню себя от счастья.
Кричат от ворот - "е-едет...".
Едет-катит в лубяных саночках, по первопутке... - взрывает Чаленький
рыхлый снег, весь передок заляпан, влипают комья, - едет, снежком
запорошило, серебряная бородка светится, разрумянившееся лицо сияет. Шапка
торчком, барашковая; шуба богатая, важнецкая; отвороты пушистые, хорьковые,
настоящего темного хоря, не вжелть, - прямо, купец московский. Нищие голосят
в воротах:
- С Ангелом, кормилец... Михал Панкратыч... во здравие...
сродственникам... царство небесное... свет ты наш!..
Трифоныч, всегда первый, у самого подъезда, поздравляет целуется,
преподносит жестяные коробочки, как и нам всегда - всегда перехватит на
дворе. Все идут за дорогим именинником в жарко натопленную мастерскую.
Василь-Василич снимает с него шубу и раскладывает на широкой лавке, хорями
вверх. Все подходят, любуются, поглаживают: "ну, и хо-орь... живой хорь, под
чернобурку!.." Скорняк преподносит "золотой лист", - сам купил в синодальной
лавке, - "Слово Иоанна Златоуста". Горкин целуется со скорняком, лобызает
священный лист, говорит трогательно: "радости-то мне колико, родненькии
мои... голубчики!.. - совсем расстроился, плачет даже. Скорняк
по-церковному-дьяконски читает "золотой лист":
"Счастлив тот дом, где пребывает мир...
где брат любит брата, родители пекутся о
детях, дети почитают родителей! Там бла-
годать Господня..."
Все слушают молитвенно, как в церкви. Я знаю эти священные слова: с
Горкиным мы читали. Отец обнимает и целует именинника. Я тоже обнимаю, подаю
новый кошелек, и почему-то мне стыдно. Горкин всплескивает руками и говорить
не может, дрожит у него лицо. Все только:
- Да Господи-батюшка... за что мне такое, Господи-батюшка!..
Все говорят:
- Как так за что!.. хороший ты, Михал Панкратыч... вот за что!
Банные молодцы подносят крендель, вытирают усы и крепко целуются.
Горкин - то их целует, то меня, в маковку. Говорят, - монашки из
Зачатиевского монастыря одеяло привезли.
Две монахини входят чинно, будто это служение, крестятся на открытую
каморку, в которой теплятся все лампадки. Уважительно кланяются имениннику,
подают, вынув из скатерти, стеганое голубое одеяло, пухлое, никаким морозом
не прошибет, и говорят распевно:
- Дорогому радетелю нашему... матушка настоятельница благословила.
Все говорят:
- Вот какая ему слава, Михал Панкратычу... во всю Москву!..
Монахинь уважительно усаживают за стол. Василь-Василич подносит синюю
чашку в золотце. На столике у стенки уже четыре чашки и кулич с пирогом.
Скорняк привешивает на стенку "золотой лист". Заглядывают в каморку, дивятся
на образа - "какое Божие Милосердие-то бога-тое... старинное!"
"Собор Архистратига Михаила и прочих Сил Бесплотных" весь серебром
сияет, будто зима святая, - осеняет все святости.
На большом артельном столе, на его середке, накрытой холстинной
скатертью в голубых звездочках, начисто пройденном фуганком, кипит людской
самовар, огромный, выше меня, пожалуй. Марьюшка вносит с поклоном кулебяку и
пирог изюмный. Все садятся, по чину. Крестница Маша разливает чай в новые
чашки и стаканы. Она вышила кресенькому бархотную туфельку под часики,
бисерцем и шелками, - два голубка милуются. Едят кулебяку - и не нахвалятся.
Приходят певчие от Казанской, подносят кулич с резной солоницей и обещают
пропеть стихиры - пославить именинника. Является и псаломщик, парадный, в
длинном сюртуке и крахмальном воротничке, и приносит, "в душевный дар",
"Митрополита Филарета", - "наимудреющего".
- Отец Виктор поздравляет и очень сожалеет... - говорит он, - У
Пушкина, Михайлы Кузьмича, на именинном обеде, уж как обычно-с... но
обязательно попозднее прибудет лично почет-уважение оказать.
И все подходят и подходят, припоздавшие: Денис, с живой рыбой в
ведерке... - "тут и налимчик мерный, и подлещики наскочили", - и водолив с
водокачки, с ворошком зеленой еще спаржи в ягодках, на образа, и
Солодовкин-птичник, напетого скворчика принес. Весь день самовар со стола не
сходит.
Только свои остались, поздний вечер. Сидят у пылающей печурки. На дворе
морозит, зима взялась. В открытую дверь каморки видно, как теплится синяя
лампадка перед снежно блистающим Архистратигом. Горкин рассказывает про
царевы гробы в Архангельском соборе. Говорят про Ивана Грозного, простит ли
ему Господь. Скорняк говорит:
- Не простит, он Святого, Митрополита Филиппа, задушил.
Горкин говорит, что Митрополит-мученик теперь Ангел, и все умученные
Грозным Царем теперь уж лики ангельские. И все возопиют у Престола Господня:
"отпусти ему, Господи!" - и простит Господь. И все говорят - обязательно
простит. И скорняк раздумчиво говорит, что, пожалуй, и простит: "правда, это
у нас так, в сердцах... а там, у Ангелов, по-другому возмеряют..."
- Всем милость, всем прощение... там все по-другому будет... это наша
душа короткая... - воздыхает Антипушка, и все дивятся, мудрое какое слово, а
его все простачком считали.
Это, пожалуй, Ангел нашептывает мудрые слова. За каждым Ангел, а за
Горкиным Ангел над Ангелами, - Архистратиг. Стоит невидимо за спиной и
радуется. И все Ангелы радуются с ним, потому что сегодня день его
Славословия, в ему будто именины, - Михайлов День.
ФИЛИПОВКИ
Зима, как с Михайлова Дня взялась, так на грязи и улеглась: никогда на
сухое не ложится, такая уж примета. Снегу больше аршина навалило, и мороз
день ото дня крепчей. Говорят, - даст себя знать зима. Василь-Василич опять
побывал в деревне и бражки попил, бока поотлежал, к зиме-то. Ему и зимой
жара: в Зоологическом с гор катать, за молодцами приглядывать, пьяных не
допускать, шею бы не сломали, катки на Москва-реке и на прудах наладить, к
Николину Дню поспеть, Ердань на Крещенье ставить, в рощах вывозку дров
наладить к половодью, да еще о каком-то "ледяном доме" все толкуют, - делов
не оберешься, только повертывайся. Что за "ледяной дом"? Горкин
отмахивается: "чудит папашенька, чего-то еще надумал". Василь-Василич,
пожалуй, знает, да не сказывает, подмаргивает только:
- Так удивим Москву, что ахнут!..
Отец радуется зиме, посвистывает-поет:
Пришла зима, трещат морозы,
На солнце искрится снежок;
Пошли с товарами обозы
По Руси вдоль и поперек.
Реки стали, ровная везде дорога. Горкин загадку мне загаднул: "без
гвоздика, без топорика, а мост строит"? Не могу я разгадать, а
простым-просто: зима. Он тоже зиме рад. Когда-а еще говорил, - ранняя зима
будет, - так по его и вышло: старинному человеку все известно. Отец
побаивается, ну-ка возьмется оттепель. Горкин говорит - можно и горы
накатывать, не сдаст. Да дело не в горах: а вот "ледяной дом" можно ли,
ну-ка развалится? Про "ледяной дом" и в "Ведомостях" уж печатали, вот и
насмешим публику. Про "ледяной дом" Горкин сказать ничего не может, дело
незнамое, а оттепели не будет - это уж и теперь видать: лед на Москва-реке
больше четверти, и дым все столбом стоит, и галки у труб жмутся, а вот-вот и
Никольские морозы... - не сдаст нипочем зима. Я спрашиваю:
- Это тебе Бог сказал?
- Чего говоришь-то, глупый, Бог с людьми не говорит.
- А в "Священной Истории"-то написано - "сказал Бог Аврааму-Исааку..."?
- То - святые. Вороны мне сказали. Как так, не говорят?.. повадкой
говорят. Коль ворон сила налетела еще до заговен, уж не сумлевайся, ворона
больше нас с тобой знает-чует.
- Ее Господь умудряет?
- Господь всякую тварь умудряет. Василь-Василич в деревню ездил, тоже
сказывает: ранняя ноне зима будет, ласточки тут же опосле Успенья отлетели,
зимы боятся. И со-рок, говорит, несметная сила навалилась, в закутки
тискаются, в соломку... - лютая зима будет, такая уж верная примета.
Погляди-ка, вороны на помойке с зари толкутся, сила ворон, николи столько не
было.
И верно: никогда столько не было. Даже на конуре Бушуя, корочку бы
урвать какую. А вчера понес Трифоныч щец Бушую остаточки, дух-то как
услыхали сытный, так все и заплясали на сараях. И хитрущие же какие! Бушуй к
шайке близко не подпускает, так они что же делают!.. Станет он головой над
шайкой, рычит на них, а они кругом уставятся и глядят, - никак к шайке не
подскочить, жизни-то жалко. Вот одна изловчится, какая посмелей, заскочит
сзаду - дерг Бушуя за хвост! Он на нее - гав-гав!.. - от шайки отвернется, а
тут - цоп, из шайки, какая пошустрей, - и на сарай, расклевывать. Так и