закусочных тарелок, "рождественских", в голубой каемке. На окне стоят
зеленые четверти "очищенной", - подносить народу, как поздравлять с
Праздником придут. В зале - парадный стол, еще пустынный, скатерть одна
камчатная. У изразцовой печи, пышет от нее, не дотронуться, - тоже стол,
карточный-раскрытый, - закусочный: завтра много наедет поздравителей. Елку
еще не внесли: она, мерзлая, пока еще в высоких сенях, только после
всеношной ее впустят.
Отец в кабинете: принесли выручку из бань, с ледяных катков и
портомоен. Я слышу знакомое почокиванье медяков и тонкий позвонец серебреца:
это он ловко отсчитывает деньги, ставит на столе в столбики, серебрецо
завертывает в бумажки; потом раскладывает на записочки - каким беднякам,
куда и сколько. У него, Горкин сказывал мне потайно, есть особая книжечка, и
в ней вписаны разные бедняки и кто раньше служил у нас. Сейчас позовет
Василь-Василича, велит заложить беговые санки и развести по углам-подвалам.
Так уж привык, а то и Рождество будет не в рождество.
У Горкина в каморке теплятся три лампадки, медью сияет Крест. Скоро
пойдем ко всенощной. Горкин сидит перед железной печкой, греет ногу, -
что-то побаливает она у него, с мороза, что ли. Спрашивает меня:
- В Писании писано: "и явилась в небе многая сонма Ангелов...", кому
явилась?
Я знаю, про что он говорит: это пастухам ангелы явились и воспели -
"Слава в вышних Богу...".
- А почему пастухам явились? Вот и не знаешь. В училищу будешь
поступать, в имназюю... папашенька говорил намедни... у Храма Христа
Спасителя та училища, имназюя, красный дом большенный, чугунные ворота. Там
те батюшка и вспросит, а ты и не знаешь. А он стро-гой, отец благочинный
нашего сорока, протоерей Копьев, от Спаса в Наливках... он те и
погонит-скажет - "ступай, доучивайся!" - скажет. А потому, мол, скажи... Про
это мне вразумление от отца духовного было, он все мне растолковал, о.
Валентин, в Успенском соборе, в Кремле, у-че-ный!.. проповеди как говорит!..
Запомни его - о. Валентин, Анфитиятров. Сказал: в стихе поется церковном:
"истинного возвещают Па-стыря!.." Как в Писании-то сказано, в
Евангелии-то?.. - Аз есьм Пастырь Добрый...". Вот пастухам первым потому и
было возвещено. А потом уж и волхвам-мудрецам было возвещено: знайте, мол! А
без Него и мудрости не будет. Вот ты и помни.
Идем ко всенощной.
Горкин раньше еще ушел, у свещного ящика много дела. Отец ведет меня
через площадь за руку, чтобы не подшибли на раскатцах. С нами идут Клавнюша
и Саня
Юрцов, заика, который у Сергия-Троицы послушником: отпустили его монахи
повидать дедушку Трифоныча, для Рождества. Оба поют вполголоса стишок,
который я еще не слыхал, как Ангелы ликуют, радуются человеки, и вся тварь
играет в радости, что родился Христос. И отец стишка этого не знал. А они
поют ласково так и радостно. Отец говорит:
- Ах, вы, божьи люди!..
Клавнюша сказал - "все божии" - и за руку нас остановил:
- Вы прислушайте, прислушайте... как все играет!.. и на земле, и на
небеси!..
А это про звон он. Мороз, ночь, ясные такие звезды, - и гу-ул... все
будто небо звенит-гудит, - колокола поют. До того радостно поют, будто вся
тварь играет: и дым над нами, со всех домов, и звезды в дыму, играют, сияние
от них веселое. И говорит еще:
- Гляньте, гляньте!.. и дым будто Славу несет с земли... играет ка-ким
столбом!..
И Саня-заика стал за ним говорить:
- И-и-ч... грает... не-бо и зе-зе-земля играет...
И с чего-то заплакал. Отец полез в карман и чего-то им дал, позвякал
серебрецом. Они не хотели брать, а он велел,чтобы взяли:
- Дадите там, кому хотите. Ах, вы, божьи дети... молитвенники вы за
нас, грешных... простосерды вы. А у нас радость, к Празднику: доктор Клин
нашу знаменитую октаву-баса, Ломшачка, к смерти приговорил, неделю ему
только оставлял жить... дескать, от сердца помрет... уж и дышать переставал
Ломшачок! а вот, выправился, выписали его намедни из больницы. Покажет себя
сейчас, как "с нами Бог" грянет!..
Так мы возрадовались! а Горкин уж и халатик смертный ему заказывать
хотел.
В церкви полным-полно. Горкин мне пошептал:
- А Ломшачок-то наш, гляди-ты... воя он, горло-то потирает, на
крылосе... это, значит, готовится, сейчас "С нами Бог" вовсю запустит.
Вся церковь воссияла, - все паникадилы загорелись. Смотрю: разинул
Ломшаков рот, назад головой подался... - все так и замерли, ждут. И так
ах-нуло - "С нами Бог"... - как громом, так и взыграло сердце, слезами даже
зажгло в глазах, мурашки пошли в затылке. Горкин и молится, и мне шепчет:
- Воскрес из мертвых наш Ломшачок... - "разумейте, языцы и
покоряйтеся... яко с нами Бог!..".
И Саня, и Клавнюша - будто воссияли, от радости. Такого пения,
говорили, еще и не слыхали: будто все Херувимы-Серафимы трубили с неба. И я
почувствовал радость, что с нами Бог. А когда запели "Рождество Твое, Христе
Боже наш, воссия мирови свет разума..." - такое во мне радостное стало... и
я будто увидал вертеп-пещерку, ясли и пастырей, и волхвов... и овечки будто
стоят и радуются. Клавнюша мне пошептал:
- А если бы Христа не было, ничего бы не было, никакого света-разума, а
тьма языческая!..
И вдруг заплакал, затрясся весь, чего-то выкликать стал... его взяли
под руки и повели на мороз, а то дурно с ним сделалось, - "припадочный он",
- говорили-жалели все.
Когда мы шли домой, то опять на рынке остановились, у басейны, и стали
смотреть на звезды, и как поднимается дым над крышами, и снег сверкает от
главной звезды, - "Рождественнская" называется. Потом проведали Бушуя,
погладили его в конуре, а он полизал нам пальцы, и будто радостный он,
потому что нынче вся тварь играет.
Зашли в конюшню, а там лампадочка горит, в фонаре, от пожара, не дай-то
Бог. Антипушка на сене сидит, спать собирается ложиться. Я ему говорю:
- Знаешь, Антипушка, нонче вся тварь играет, Христос родился.
А он говорит - "а как же, знаю... вот и лампадочку затеплил...". И
правда: не спят лошадки, копытцами перебирают.
- Они еще лучше нашего чуют, - говорит Антипушка, - как заслышали
благовест, ко всенощной... ухи навострили, все слушали.
Заходим к Горкину, а у него кутья сотовая, из пшенички, угостил нас -
святынькой разговеться. И стали про божественное слушать. Клавнюша с Саней
про светлую пустыню сказывали, про пастырей и волхвов-мудрецов, которые все
звезды сосчитали, и как Ангелы пели пастырям, а Звезда стояла над ними и
тоже слушала ангельскую песнь.
Горкин и говорит, - будто он слышал, как отец давеча обласкал Клавнюшу
с Саней:
- Ах, вы, ласковые... божьи люди!..
А Клавнюша опять сказал, как у басейны:
- Все божии.
В. О. Зеелеру
ЛЕДЯНОЙ ДОМ
По Горкину и вышло: и на Введенье не было ростепели, а еще пуще мороз.
Все окошки обледенели, а воробьи на брюшко припадали, лапки не отморозить
бы. Говорится - "Введенье ломает леденье", а не всегда, тайну премудрости не
прозришь. И Брюс-колдун в "Крестном Календаре" грозился, что реки будто
вскрываться станут, - и по его не вышло. А в старицу бывало. Горкин
сказывал, - раз до самого до Введения такая теплынь стояла, что черемуха
зацвела. У Бога всего много, не дознаться. А Панкратыч наш дознавался,
сподобился. Всего-то тоже не угадаешь. Думали вот - до Казанской Машину
свадьбу справить, - она с Денисом все-таки матушку упросила не откладывать
за Святки, до слез просила, - а пришлось отложить за Святки: такой нарыв у
ней на губе нарвал, все даже лицо перекосило, куда такую уродину к венцу
вести. Гришка смеялся все: "а не целуйся до сроку, он тебе усом и наколол!".
Отец оттепели боится: начнем "ледяной дом" смораживать - все и
пропадет, выйдет большой скандал, И Горкин все беспокоится: ввязались не в
свое дело, а все скорняк заварил. А скорняк обижается, резонит:
- Я только им книжку показал, как в Питере "ледяной дом" Царица велела
выстроить, и живого хохла там залили, он и обледенел, как столб. Сергей
Иваныч и загорячились: "построю "ледяной дом", публику удивим!"
Василь-Василич - как угорелый, и Денис с ним мудрует, а толком никто не
знает, как "ледяной дом" строить. Горкин чего-чего не знает только, и то не
может, дело-то непривычное. Спрашиваю его - "а как же зайчик-то... ледяную
избушку, мог?" А он на меня серчает:
- Раззвонили на всю Москву, и в "Ведомостях" пропечатали, а ничего не
ладится, с чего браться.
- А зайчик-то... мог?
А он - "зайчик-зайчик..." - и плюнул в снег. Никто и за портомойнями не
глядит, подручные выручку воруют. Горкину пришлось ездить - досматривать.
И только в разговору, что про "ледяной дом". Василь-Василичу праздник,
по трактирам все дознает, у самых дошлых. И дошлые ничего не могут.
Повезли лед с Москва-реки, а он бьется, силы-то не набрал. Стали в
Зоологическим саду прудовой пилить, а он под пилой крошится, не дерево. Даже
сам архитектор отказался: "ни за какие тыщи, тут с вами опозоришься!" Уж
Василь-Сергеич взялся, с одной рукой, который в банях расписывал. План-то
нарисовал, а как выводить - не знает. Все мы и приуныли, один Василь-Василич
куражится. Прибежит к ночи, весь обмерзлый, борода в сосульках, и лохмы
совсем стеклянные, и все-то ухает, манеру такую взял:
- Ух ты-ы!.. такого навертим - ахнут!.. Скорняк и посмеялся:
- Поставить тебя заместо того хохла - вот и ахнут!..
В кабинете - "сбор всех частей", как про большие пожары говорится: отец
советуется, как быть. Горкин - "первая голова". Василь-Василич, старичок
Василь-Сергеич, один рукав у него болтается, и еще старый штукатур Пармен,
мудреющий. Василь-Василич чуть на ногах стоит,от его полушубка кисло пахнет,
под валенками мокро от сосулек. Отец сидит скучный, подперев голову, глядит