врачеватель. Сам языческий царь повелел обучить его врачебной науке, дабы он
стал царским врачевателем. И он хорошо стал врачевать, во Имя Христа. И было
видение одному священнику в том граде, чтобы вышел к воротам. Тот восстал
ото сна и вышел. И увидал красивого юношу Пантелеона, что значит "Вселев",
или - "Всесильный". Священник позвал его к себе и стал говорить ему про
Исуса Христа. И потом научил христовой вере, окрестил тайно и дал ему имя
Пантелеимон - Всемилостивый. И Пантелеимон стал лечить еще лучше и даже
совершал чудеса. И все прознали, какой Целитель живет в их граде, и стала
про него великая слава. Другие же врачеватели серчали и донесли царю. что
Пантелеимон творит чудеса силою волшебною. И тогда царь захотел дознать.
Привели слепого, которого врачеватели языческие не могли вылечить. Сказал им
Пантелеимон: "вылечите сего слепого силою вашего врачевательного бога
Асклепия!" Они стали призывать своего Асклепия, но не могли излечить. Тогда
Пантелеимон сказал им: "ваш бог - истукан, а мой - господь Исус Христос, и
Он мне поможет". И коснулся лжицей своей глаз слепого и рече: "во имя
истинного Господа моего Исуса Христа, исцеляется сей недугующий". И слепой
прозрел. Царь разъярился и повелел терзать Пантелеимона всякими муками,
чтобы он признался в волшебстве и поклонился идолам: сажал Пантелеимона в
расплавленное олово, вешал вниз головой на древе, строгал когтями железными
и палил свещами горящими, травил дикими львами, топил в море, но Пантелеимон
был невредим. И тогда посекли ему главу мечом. А православные христиане
взяли нетленное тело мученика, и мощи его почивают в нашем монастыре на
Афонской Горе, а частицы мощей - в серебряном сундучке-ковчежце. И много
исцелений истекло от них, и все вписали монахи в большую книгу. У скорняка
была маленькая книжица, за три копейки, но и в ней есть про всякие исцеления
Целителя.
Перед большими праздниками отец получал письма из турецкой земли, с
Афонской Горы, от русских монахов. На письме была голубая марка, а то и две,
и на них был написан турецкий полумесяц-серп, а на полумесяце непонятные
буковки-крючочки, турецкие. Пробовали мы с Горкиным прочитать чего-нибудь, и
скорняк пробовал, но никто не мог уразуметь, даже и тетя Люба, а она может
по-немецки и по-французски прочитать, и еще как-то. Этому серпу-полумесяцу
глупые турки поклоняются, как богу. Они завоевали войной ту гору с мощами
Целителя Пантелеимона, но никого не убивают, а даже почитают нашего русского
Святого, потому что он и турок исцеляет, когда на то воля Божия. Монахи и
посылали отцу письма-моления, помочь им в нужде, и будут они возносить
молитвы за всякую руку дающую и нескудеющую. И отец всегда посылал им деньги
в письмах и запечатывал красным сургучом, в середке и на уголках, - пять
печатей. А они писали, что денно и нощно возносят за нас молитвы ко Господу,
Пречистой и всемилостивому Целителю Пантелеимону и вынимают просвирки во
здравие живых и за упокой усопших родителей и сродников. Я всегда читал эти
письма, очень жалостные и слезные, и всегда монахи писали отцу -
"Всемилостивейший и Высокопочтеннейший Благодетель и Благотворитель", и еще
ласковые слова. Мы и жили покойно, за их молитвами.
Бывало, принесет почтальон такое письмо, я сперва руки вымою, а уж
потом беру, - Горкин так наказал, - и все гляжу на марку с полумесяцем и
крючочками. Защурюсь, - и вижу через письмо святую Гору Афон. Она
высокая-высокая, вся из камней, и вострая, как пика. А на самой ее верхушке
- красивый монастырь, все-то кресты и главки, а над ним, в облачке, лучи
Света, и Пречистая простирает покров-омофор Свой. А под самой Горой турецкое
сине море, а на нем кораблик на парусах: это богомольцы-паломники подъезжают
из нашей Расеи-матушки православной. В письме всегда была вложена иконка на
шелковом лоскутке - образ красивого мальчика-юноши, кудрявого, стройного, в
золотом венчике: в левой руке он держит ларчик с лекарствами, а в десничке -
серебряную лжицу. Я всегда с умилением прикладывался к священной иконке
этой, благоговейно лобызая в десничку.
...В воротах и у парадного посыпано красным песочком и травой, и по
лестнице травки потрусили: ждем Целителя Пантелеимона. Его мощи привезут в
карете афонские иеромонахи-молитвенники. Мощи - в ковчежце литого серебра, а
ковчежец - как серебряный сундучок-укладочка, в аршинчик будет. Когда мы
летось ходили к Троице, - заходили в часовню на Никольской, святого маслица
афонского на лжице принимали из лампады и прикладывались к темным прорезам
на серебре, где за стеклышками частицы мощей Целителя почивают. Вот этот-то
сундучок серебряный и привезут к нам - молебствовать.
В зале, к углу, где икона "Всех Праздников", ставят столик и накрывают
белоснежной скатертью. Скатерть большая, и сестры красиво подкалывают ее
булавками. Ставят фаянсовую миску с водой, для водоосвящения, а свечи
привезут сами иеромонахи, и афонский ладан. Отцу немного лучше. Он надел
свежий чесучовый пиджак и белый галстук. Ему ставят кресло, если устанет за
молебном.
Встречать Целителя приехали близкие родные, и со двора набилось, а на
дворе и не протолкаться. Горкин надел синий парадный казакинчик и повязал
голубым платочком шею. Они с Ондрейкой понесут "сундучок" из кареты в покои.
Нести, говорят, не тяжело, не как великую икону Царицы Небесной Иверской.
Очень жалел Василь-Василич, что не доведется ему встречать Целителя, делов
много. Обещали иеромонахи прибыть в 7 утра; восемь скоро, а кареты не видно.
Час удобный, а бывает, что и в 3 часа утра привозят, - много приглашают
Целителя: и к болящим, и от усердия, так. Мне немного страшно, что к нам в
покои, где пахнет горячим пирогом, икрой, сардинками, семгой, а в гостиной
накрыто для угощения иеромонахов - подкрепиться после ночных молебнов,
внесут св. мощи Целителя, такого чистого мальчика-Святого. Я заглядываю в
углы, нет ли сора, подбираю на парадной лестнице подсолнушную шелуху и с
ужасом вижу замятую махорочную "собачью ножку", - Гришка, должно быть,
бросил, И молюсь в уме: "Господи, помоги папашеньке! Святый Великомучениче и
Целителю Пантелеимоне, исцели болящего раба божия Сергия!.." - Горкин так
научил. А Гришка стоит у ворот и курит! Я кричу на него, что святыню такую
принимаем, нельзя курить, а он курит себе - поплевывает!..
- Сказывай еще... сами монахи в карете курят.
Я рассерчал и обругал его - "грешник ты нераскаянный!" - как Горкин,
когда очень рассердится, - а он и ухом не ведет, охальник.
- Им вон и мадерцы поставили, и кулебяку какую испекли, с белужкой... а
я только хлебушком сучествую... правильней их, выходит.
И все-то врет! Всегда Марьюшка какие наваристые щи подает, жир плавает,
так и жгутся, и мясо потом кусищами таскают, как щи выхлебают... и потом
каши гречневой с салом, жирной, а то и пшенной, досыта... ему все мало:
всегда у него сороковка винца в сторожке, и жареной колбаски покупает с
ситничком, среда ли, пятница ли. Да чего с охальника и спрашивать, - там, на
том свете спросят.
"Едут!.." - кричат на улице, от Калужского рынка увидали.
Горкин с Ондрейкой расталкивают народ, чтобы не мяли травку. Все мы
выходим за ворота - встречать Целителя. Хотел и отец сойти, но его удержали,
- с болящего не взыщется. А он, бывало, всегда, как принимаем святыню,
встречал и помогал вносить в дом.
Не шибко подъезжает карета, четверней гнеденьких, смирных, -
старенькие, должно быть. Высаживаются два иеромонаха в малиновых епитрахилях
в позолотце, один совсем старенький, усталый. С козел спрыгивает бородатый
послушник, весь закапанный воском, в рваном подряснике, и вынимает из-под
сиденья свещной ящик. Горкин благословляется у старенького и принимает с
Ондрейкой из кареты серебряный сундучок. Они берутся за медные ручки с
бочков и проносят бережно к парадному. Все валятся под святыню. Она проходит
над ними, невидимо осеняя. И я валюсь, и на меня кто-то валится, Ондрейка
чуть не отдавил мне пальцы. Я обгоняю сундучок на четвереньках, взбегаю
наверх и вижу - отец встречает, крестится.
Иеромонахи уже поют в зале, послушник раздувает кадило с ладаном,
Гришка стоит с совком печного жару. Серебряный сундучок ставят на столик,
возжигают свечи в серебряном свещнике, душисто курится афонский ладан.
"...Святый Великомучениче и Целителю Пантеле-и-мо-не... моли Бога о
на-ас!.."
Старенький иеромонах читает акафист - "...ра-дуй-ся...". Отец стоит за
креслом, держась за спинку, крестится и потирает глаза, - должно быть,
мешают "мушки". Иеромонах читает Евангелие, возложив на голову болящему,
которого поддерживает Горкин. Потом кропит его кистью по голове, так сильно,
что видно мокрые пятна на пиджаке, и отец вытирает шею. Иеромонах помазует
ему серебряной кисточкой маслицем от мощей голову, лоб, глаза. Помазует и
нас. Отец становится на колени и наклоняет голову, - иеромонах так велит, -
и оба иеромонаха, подняв с Горкиным и Ондрейкой сундучок с мощами, держат
его над головой отца, а старенький читает молитву. Я становлюсь на коленки,
головой в пол. Потом прикладываемся к темным местечкам в серебряной
накрышке, к мутным в них стеклышкам, где частицы мощей Целителя. Это ничего,
что стеклышки: для Святого никакая преграда не мешает, Горкин говорил, и
через стеклышки проникает, как солнышко сквозь окна.
Приглашают иеромонахов подкрепиться и выпить чайку. Они довольны,
ласково говорят: "хорошо чайку... всю ночь служили, поустали". Но сначала
ходят по комнатам и окропляют, начиная с "болящей комнаты", - кабинета, - а
Горкин с Ондрейкой носят мощи, обходят весь кабинет - обвеивают его