Он лег в постель, потушил свечу, но долго не мог заснуть, все думал об Альберте. "Хоть это все странным может показаться многим из моих знакомых, думал Делесов, ‑ но ведь так редко делаешь что‑нибудь не для себя, что надо благодарить бога, когда представляется такой случай, и я не упущу его. Все сделаю, решительно все сделаю, что могу, чтобы помочь ему. Может быть, он и вовсе не сумасшедший, а только спился? Стоить это мне будет совсем не дорого: где один, там и двое сыты будут. Пускай поживет сначала у меня, а потом устроим ему место или концерт, стащим его с мели, а там видно будет".
Приятное чувство самодовольствия овладело им после такого рассуждения.
"Право, я не совсем дурной человек; даже совсем недурной человек, подумал он. ‑ Даже очень хороший человек, как сравню себя с другими... "
Он уже засыпал, когда звуки отворяемых дверей и шагов в передней развлекли его.
"Ну, обращусь с ним построже, ‑ подумал он, ‑ это лучше; и я должен это сделать".
Он позвонил.
‑ Что, привел? ‑ спросил он у вошедшего Захара.
‑ Жалкий человек, Дмитрий Иванович, ‑ сказал Захар, значительно покачав головой и закрыв глаза.
‑ Что, пьян?
‑ Очень слаб.
‑ А скрипка с ним?
‑ Принес, хозяйка отдала.
‑ Ну, пожалуйста, не пускай его теперь ко мне, уложи спать и завтра отнюдь не выпускай из дома.
Но еще Захар не успел выйти, как в комнату вошел Альберт.
V
‑ Вы уж спать хотите? ‑ сказал Альберт улыбаясь. ‑ А я был там, у Анны Ивановны. Очень приятно провел вечер: музицировали, смеялись, приятное общество было. Позвольте мне выпить стакан чего‑нибудь, ‑ прибавил он, взявшись за графин с водой, стоявший на столике, ‑ только не воды.
Альберт был такой же, как и вчера: та же красивая улыбка глаз и губ, тот же светлый, вдохновенный лоб и слабые члены. Пальто Захара пришлось ему как раз впору, и чистый, длинный, накрахмаленный воротник ночной рубашки живописно откидывался вокруг его тонкой белой шеи, придавая ему что‑то особенно детское и невинное. Он присел на постель Делесова и молча, радостно и благодарно улыбаясь, посмотрел на него. Делесов посмотрел в глаза Альберта и вдруг снова почувствовал себя во власти его улыбки. Ему перестало хотеться спать, он забыл о своей обязанности быть строгим, ему захотелось, напротив, веселиться, слушать музыку и хоть до утра дружески болтать с Альбертом. Делесов велел Захару принести бутылку вина, папирос и скрипку.
‑ Вот это отлично, ‑ сказал Альберт, ‑ еще рано, будем музицировать, я вам буду играть, сколько хотите.
Захар с видимым удовольствием принес бутылку лафиту, два стакана, слабых папирос, которые курил Альберт, и скрипку. Но вместо того, чтобы ложиться спать, как ему приказал барин, сам, закурив сигару, сел в соседнюю комнату.
‑ Поговоримте лучше, ‑ сказал Делесов музыканту, взявшемуся было за скрипку.
Альберт покорно сел на постель и снова радостно улыбнулся.
‑ Ах да, ‑ сказал он, вдруг стукнув себя рукой по лбу и приняв озабоченно‑любопытное выражение. (Выражение лица его всегда предшествовало тому, что он хотел говорить. ) ‑ Позвольте спросить... ‑ он приостановился немного, ‑ этот господин, который был с вами там, вчера вечером... вы его называли N, он не сын знаменитого N?
‑ Родной сын, ‑ отвечал Делесов, никак не понимая, почему это могло быть интересно Альберту.
‑ То‑то, ‑ самодовольно улыбаясь, сказал он, ‑ я сейчас заметил в его манерах что‑то особенно аристократическое. Я люблю аристократов: что‑то прекрасное и изящное видно в аристократе. А этот офицер, который так прекрасно танцует, ‑ спросил он, ‑ он мне тоже очень понравился, такой веселый и благородный. Он адъютант NN, кажется?
‑ Который? ‑ спросил Делесов.
‑ Тот, который столкнулся со мной, когда мы танцевали. Он славный должен быть человек.
‑ Нет, он пустой малый, ‑ отвечал Делесов.
‑ Ах, нет, ‑ горячо заступился Альберт, ‑ в нем что‑то есть очень, очень приятное. И он славный музыкант, ‑ прибавил Альберт, ‑ он играл там из оперы что‑то. Давно мне никто так не нравился.
‑ Да, он хорошо играет, но я не люблю его игры, ‑ сказал Делесов, желая навести своего собеседника на разговор о музыке, ‑ он классической музыки не понимает; а ведь Донизетти и Беллини ‑ ведь это не музыка. Вы, верно, этого же мнения?
‑ О нет, нет, извините меня, ‑ заговорил Альберт с мягким заступническим выражением, ‑ старая музыка ‑ музыка, и новая музыка ‑ музыка. И в новой есть красоты необыкновенные: а Сомнамбула?! а финал Лючии?! а Chopin?! а Роберт?! Я часто думаю... ‑ он приостановился, видимо, собирая мысли, ‑ что ежели бы Бетховен был жив, ведь он бы плакал от радости, слушая Сомнамбулу. Везде есть прекрасное. Я слышал в первый раз Сомнамбулу, когда здесь были Виардо и Рубини, ‑ это было вот что, ‑ сказал он, блистая глазами и делая жест обеими руками, как будто вырывая что‑то из своей груди. ‑ Еще бы немного, то это невозможно бы было вынести.
‑ Ну, а теперь как вы находите оперу? ‑ спросил Делесов.
‑ Бозио хороша, очень хороша, ‑ отвечал он, ‑ изящна необыкновенно, но тут не трогает, ‑ сказал он, указывая на ввалившуюся грудь. ‑ Для певицы нужна страсть, а у нее нет. Она радует, но не мучает.
‑ Ну, а Лаблаш?
‑ Я его слышал еще в Париже в Севильском цирюльнике; тогда он был единствен, а теперь он стар, ‑ он не может быть артистом, он стар.
‑ Что ж, что стар, все‑таки хорош в morceaux d'ensemble, ‑ сказал Делесов, всегда говоривший это о Лаблаше.
‑ Как что же, что стар? ‑ возразил Альберт строго. ‑ Он не должен быть стар. Художник не должен быть стар. Много нужно для искусства, но главное огонь! ‑ сказал он, блистая глазами и поднимая обе руки кверху.
И действительно, страшный внутренний огонь горел во всей его фигуре.
‑ Ах, боже мой! ‑ сказал он вдруг. ‑ Вы не знаете Петрова ‑ художника?
‑ Нет, не знаю, ‑ улыбаясь, отвечал Делесов.
‑ Как бы я желал, чтобы вы с ним познакомились! Вы бы нашли удовольствие говорить с ним. Как он тоже понимает искусство! Мы с ним встречались прежде часто у Анны Ивановны, но она теперь за что‑то рассердилась на него. А я очень желал бы, чтобы вы с ним познакомились. Он большой, большой талант.
‑ Что ж, он картины пишет? ‑ спросил Делесов.
‑ Не знаю; нет, кажется, но он был художник академии. Какие у него мысли! Когда он иногда говорит, то это удивительно. О, Петров большой талант, только он ведет жизнь очень веселую. Вот жалко, ‑ улыбаясь, прибавил Альберт. Вслед за тем он встал с постели, взял скрипку и начал строить.
‑ Что, вы давно не были в опере? ‑ спросил его Делесов.
Альберт оглянулся и вздохнул.
‑ Ах, я уж не могу, ‑ сказал он, схватившись за голову. Он снова подсел к Делесову. ‑ Я вам скажу, ‑ проговорил он почти шепотом, ‑ я не могу туда ходить, я не могу там играть, у меня ничего нет, ничего ‑ платья нет, квартиры нет, скрипки нет. Скверная жизнь! скверная жизнь! ‑ повторял он несколько раз. ‑ Да и зачем мне туда ходить? Зачем это? не надо, ‑ сказал он, улыбаясь. ‑ Ах, "Дон‑Жуан!"
И он ударил себя по голове.
‑ Так поедем когда‑нибудь вместе, ‑ сказал Делесов.
Альберт, не отвечая, вскочил, схватил скрипку и начал играть финал первого акта "Дон‑Жуана", своими словами рассказывая содержание оперы.
У Делесова зашевелились волосы на голове, когда он играл голос умирающего командора.
‑ Нет, не могу играть нынче, ‑ сказал он, кладя скрипку, ‑ я много пил.
Но вслед за тем он подошел к столу, налил себе полный стакан вина, залпом выпил и сел опять на кровать к Делесову.
Делесов, не спуская глаз, смотрел на Альберта; Альберт изредка улыбался, и Делесов улыбался тоже. Они оба молчали; но между ними взглядом и улыбкой ближе и ближе устанавливались любовные отношения. Делесов чувствовал, что он все больше и больше любит этого человека, и испытывал непонятную радость.
‑ Вы были влюблены? ‑ вдруг спросил он.
Альберт задумался на несколько секунд, потом лицо его озарилось грустной улыбкой. Он нагнулся к Делесову и внимательно посмотрел ему в самые глаза.
‑ Зачем вы это спросили у меня? ‑ проговорил он шепотом. ‑ Но я вам все расскажу, вы мне понравились, ‑ продолжал он, посмотрев немного и оглянувшись. ‑ Я не буду вас обманывать, я вам расскажу все, как было, сначала. ‑ Он остановился, и глаза его странно, дико остановились. ‑ Вы знаете, что я слаб рассудком, ‑ сказал он вдруг. ‑ Да, да, ‑ продолжал он, ‑ Анна Ивановна вам, верно, рассказывала. Она всем говорит, что я сумасшедший! Это неправда, она из шутки говорит это, она добрая женщина; а я точно не совершенно здоров стал с некоторого времени.
Альберт опять замолчал и остановившимися, широко открытыми глазами посмотрел в темную дверь.
‑ Вы спрашивали, был ли я влюблен? Да, я был влюблен, ‑ прошептал он, поднимая брови. ‑ Это случилось давно, еще в то время, когда я был при месте в театре. Я ходил играть вторую скрипку в опере, а она ездила в литерный бенуар с левой стороны.
Альберт встал и перегнулся на ухо Делесову.
‑ Нет, зачем называть ее, ‑ сказал он. ‑ Вы, верно, знаете ее, все знают ее. Я молчал и только смотрел на нее; я знал, что я бедный артист, а она аристократическая дама. Я очень знал это. Я только смотрел на нее и ничего не думал.
Альберт задумался, припоминая.
‑ Как это случилось, я не помню; но меня позвали один раз аккомпанировать ей на скрипке. Ну что я, бедный артист! ‑ сказал он, покачивая головой и улыбаясь. ‑ Но нет, я не умею рассказывать, не умею... ‑ прибавил он, схватившись за голову. ‑ Как я был счастлив!
‑ Что же, вы часто были у нее? ‑ спросил Делесов.
‑ Один раз, один раз только... но я сам виноват был, я с ума сошел. Я бедный артист, а она аристократическая дама. Я не должен был ничего говорить ей. Но я сошел с ума, я сделал глупости. С тех пор для меня все кончилось. Петров правду сказал мне: лучше бы было видеть ее только в театре...