- Доказательства для военного трибунала.
- А свидетели есть у тебя, сын?
- Только один свидетель - это я...
- Тогда этот человек может обвинить тебя в клевете. И легко привлечь тебя к суду за физическое оскорбление, за хулиганство. Здесь закон оборачивается против тебя.
Сергей встал, раздраженный.
- Ты, кажется, трусишь? Или чересчур осторожничаешь?
Отец тоже встал, сожалеюще-печально взглянул в лицо Сергея, сказал вполголоса:
- После смерти матери мне уже ничего не страшно. Страшно только за тебя. И то после того, как ты вернулся и живешь непонятной мне жизнью.
И пошел в свою комнату, шлепая стоптанными тапочками, горбясь, перед дверью задержался, смутно видимый в темноте, договорил:
- Вот уже месяц ты никак не называешь меня. Слово "папа" ты перерос, я понимаю. Называй меня "отец". Так легче будет и тебе и мне.
"Зачем я говорил так с ним? Он не заслужил этого! - несколько позже думал Сергей, шагая по улице, вдыхая щекочущие горло иголочки морозного воздуха. - Я не имел права так говорить. Я раздражен все время... Почему я раздражен против него?"
На углу он зашел в автоматную будочку, насквозь промерзшую, до скрипа накаленную стужей. Снял скользкую от инея трубку; подышав на пальцы, набрал номер Нины. Долго не подходили, и неопределенно длинные гудки в пространстве вызывали у него тревогу.
Когда щелкнуло в трубке и женский прокуренный голос пропел "алю-у", он попросил:
- Мне Нину Александровну.
- Нету ее, голубчик, нету. - Голос этот нехорошо фыркнул. - Ушла Нина Александровна.
Сергей резко повесил трубку. Некоторое время стоял в нерешительности - в раздумье глядел, как пар дыхания ползет по обледенелой стене, испещренной номерами телефонов, по инею на стекле, на котором кто-то гривенником вычертил рожицу с выпяченными губами, с комично длинным носом.
Стиснув зубы, он набрал номер Константина, сразу же отозвался приятно-веселый голос: "На проводе", - потом громкое чавканье; тоненькой струйкой влился фокстрот, как из другого мира.
- Пошел... со своим проводом, - проговорил Сергей. - Что у тебя там - патефон, компания?
- Прошу государственную тайну не разглашать! - Константин преспокойно жевал. - Никакой компании, за исключением патефона и бутербродов на столе. Ты что звонишь, а не зашел? Подняться на второй этаж - дороже плюнуть.
- Ты мне нужен. Приходи к метро "Павелецкая".
- Что стряслось? Деньги? Женщина? - Константин перестал жевать. - Мгновенно надеваю штаны. Нет таких крепостей, которые...
Возле метро в морозном пару, вылетающем из дверей, - беспрестанное движение толпы. Подземные скоростные поезда приносили людей из теплых недр туннелей; толпа, спеша, растекалась от метро, металлический скрип снега раздавался в студеном воздухе; поднятые воротники, голоса, огоньки зажигаемых спичек, простуженно-бодрые выкрики продавцов папирос около входа - развязных парней в телогрейках:
- "Казбек", "Казбек", покупай с разбегу! Запасайся к Новому году! - И бормотание озябшими губами: - Штучный "Беломор", штучный "Беломор"!
Сергей всматривался в растекающуюся от дверей толпу, искал на лицах мужчин, даже в походке женщин каких-то особых примет взаимного понимания. Он заметил в толпе немолодого мужчину, несущего елку, завернутую в мешковину, и рядом с ним женщину, молодую, живо говорившую ему что-то, и тогда вспомнил о близком Новом годе, но без праздничного ожидания, а с холодком неопределенного беспокойства.
- Категорический привет! Ты давно?
Подошел Константин в роскошной пыжиковой шапке, в кожанке на меху, красный шерстяной шарф по-модному подпирал подбородок. Сказал, протягивая руку, нагретую меховой перчаткой:
- Э-э, мордализация нахмуренная, решаешь мировые проблемы? Плюнь, не решишь. Пойдем куда-нибудь пиво пить.
- Подышим свежим воздухом, - хмуро сказал Сергей.
Когда отошли на сотню шагов от метро, уже не дуло банным воздухом из дверей вестибюля, острые лезвия мороза резали по лицу, иней оседал на воротнике.
- Американские миллиардеры для сохранения здоровья придерживаются гимнастики дыхания, - не выдержал молчания Константин. - На счет "четыре" - вдох, на счет "четыре" - выдох. Делай, братцы, вдох с левой ноги... Сделаем, братцы, по-армейски. Не желаете, товарищ Вохминцев, изображать миллионера? Напрасно.
- Помолчи, Костька...
- Ясно. Готов слушать. Что стряслось?
- Ничего. Иди и молчи.
- Не могу! - взмолился Константин плачущим голосом и перчаткою остервенело потеребил ухо. - Приятно прогуливаться весной с хорошенькой девочкой под крендель, а у меня обморожены руки и уши - нахватался сталинградских морозов, хватит! Зайдем куда-нибудь! Хоть в этот знакомый павильончик.
В закусочной, кивая на все стороны знакомым, Константин бесцеремонно-вежливо растолкал стоявших и сидевших за стойками, потеснил кого-то шутя ("Братцы, всем место под солнцем"), очистил край столика в углу, крикнул через головы:
- Шурочка, принимай гостей - две кружки!
Пили из толстых кружек, залитых пеной, подогретое пиво; Константин густо посыпал края кружки солью, отхлебывал, вздыхая через ноздри, улыбался от явного удовольствия.
- Ей-богу, Сережка, здесь клуб фронтовиков!
Выло здесь многолюдно, тесно, накурено. Задушенная сизым дымом лампочка мутно горела под потолком. Голоса гудели, сталкивались в спертом пивном воздухе, пахло селедкой, оттаявшей в тепле одеждой, и перемешивались разговоры, смех, крики, не прекращающиеся среди серых шинелей; лишь уловить можно было недавнее, военное, знакомое: "Плацдарм на Одере...", "Под Житомиром двинули танки Манштейна...", "В сорок третьем стояли на Букринском плацдарме, через каждые пять минут играли "ванюши...", "Бомбежка - чепуха, самое, брат, неприятное - мины..." Мужские голоса накалялись, гул становился густым, хлопали промерзшие двери, впуская морозный пар, он мешался с дымом над головами людей; из-за столпившихся перед стойкой спин появлялось игривое, румяное лицо Шурочки, звенящей стаканами.
- Клуб, - повторил Константин, подул на шапку белой пены, спросил наконец: - Что все-таки случилось? Чего ощетинился?
- Ерундовое настроение.
- Почему "ерундовое"? Может быть, угрызения совести, что морду набил вчера этому... в "Астории"?.. Плюнь! Но должен тебя предупредить: ты тактически вел себя неосторожно - на рожон лез, пер грудью, как паровоз. - Константин отпил глоток пива, покрутил пальцами в воздухе.
Сергей поморщился, расстегнул на груди шинель (здесь было душно, жарко), сдвинул назад шапку, вынул папиросу; и, прикуривая, чиркая зажигалкой, с ощущением раздражения против Константина, против этой опытной его осмотрительности сказал:
- Ну а дальше?
Константин возвел глаза к потолку.
- Мы еще не живем при коммунизме, и в наше время, как это ни горько, еще волшебно действуют справки и прочие свидетельства. У тебя их нет. Бумажных доказательств. Чем ты можешь козырнуть против него, Сережка? Сейчас орут: все воевали! Докажешь, что не все воевали честно? Не докажешь! Хорошо, что все хорошо кончилось. Плюнь на все это!..
- Еще ничего не кончилось, - перебил Сергей. - Меня вызывают в милицию. Завтра. Я постараюсь доказать все.
Гул голосов все нарастал, двери закусочной беспрестанно хлопали, впуская и выпуская людей, пар, желтея, вздымался от порога, обволакивая лампочку.
- Не советую! Вот этого не советую! - убежденно произнес Константин. - Ни хрена не докажешь. Мы победили, война кончилась, ну кто будет разбираться в перипетиях? Тебе ответят: война - на войне убивают. Кто прав, кто виноват - разбираться поздно. Поверь, Сережка, просто я на год вернулся раньше тебя, пообтерся. Ты еще не обгорел. Этот хмырь не так прост. И на кой он тебе?
- Иногда мне хочется послать тебя подальше со всей твоей опытностью! - сказал зло Сергей. - И уж совсем мне непонятна твоя дружба с нашим милым соседом Быковым!
- Напомню: я работаю у него шофером на фабрике. Следовательно, он - мое начальство. С начальством ссориться - плевать против ветра.
- Идиотство!
Константин с грустным выражением посыпал солью на край кружки.
- Ничего не навязываю. Сказал, что думал. Знаю, знаю, - несколько ревниво проговорил он. - Если бы тебе посоветовал Витька Мукомолов, ты бы с ним согласился. Я для тебя друг второго сорта. Со штампом - "второй сорт". Так ведь? - Константин разминал на пальцах соль.
- Пошли отсюда, - сказал Сергей с неприятным и едким чувством к себе, к Константину. - Надоело.
Они вышли на улицу, изморозь мельчайшей слюдой роилась, сверкала в ночном воздухе. 10
- Я пришел вот по этой повестке. Мой военный билет у вас.
- Так. Вохминцев Сергей Николаевич, одна тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения... Капитан запаса? Так. Ну что ж... За нарушение порядка в общественном месте вы оштрафовываетесь на двадцать пять рублей.
- И только-то? За этим вы меня и вызвали?
- Вас не устраивает, гражданин Вохминцев? Та-ак! Может быть, вас устроит письмо в военкомат, в партийную организацию, где вы работаете? Произвели безобразие, скандал, избили человека - за это по статье привлекают, судят! Ваше счастье, что человек, ваш товарищ, которому вы нанесли физические увечья, не возбуждает дело. Вы это сознаете?
Майор милиции был молод, розовощек, холоден, на ранней лысине ровно и гладко начесаны волосы; сидел он, углами расставив локти на столе, отгороженном от Сергея деревянным барьером. Неприязненный голос, отчужденно-официальное лицо его не вызывали острого желания доказывать свою правоту: видимо, дежурный майор этот выполнял свои обязанности, верил одним фактам, а не словам, как верит большинство людей, и Сергей сказал сухо:
- Как раз я хотел бы суда. И не хотел бы никакого прощения со стороны этого человека.
- Так, значит? - Майор в некотором недоумении вложил пальцы меж пальцев. - Так... Не больны, гражданин? Или думаете: милиция - игрушечка? Можно говорить, что в голову лезет? Ты посмотри, Михайлов, какие фронтовики приехали! - крикнул он милиционеру, молчаливо стоявшему возле дверей. - Ему штрафа мало, ему суд подавай. Да вы понимаете, гражданин, что говорите? Отдаете отчет?