Они переглянулись.
Слегка пожав плечами, Сергей в новой белоснежной сорочке, с новым галстуком, съехавшим набок, прошелся по комнате, сказал тем же резковатым тоном:
- Все не так, как задумано! Едем через полтора часа к Нине. Она не может приехать. Потом, кто-то там хочет видеть меня. Люди, в чьих руках моя судьба. Понял? Это даже интересно! - Сергей заложил руки в карманы, круто повернулся на каблуках к Константину. - Ну? Ясно? Звони в свою компанию, скажи - не сможем, не будем. Поедем к Нине. Ну что задумался? Давай к телефону!
- Решил, Серега, за меня? Как в армии?
- А что тут решать!
- Не считаешь ли ты, Серега, меня за мумию? - поинтересовался Константин. - Спросил бы, куда моя душа тянет - в ту компанию или в эту? Или эгоизм разъел уже и твою душу? А, Серега?
- К черту, еще будем разводить нежности! Решай по-мужски: туда или сюда?
- Сюда. Конечно, сюда. - Константин с заалевшими скулами пощипал усики. - Поедем. Только вот хлопцев обидим. Хорошие ребята собираются на Метростроевской. Ладно. Снимаю предложение. Согласен к Нине.
- Другое дело, - сказал Сергей. - Звони!
Когда на Ордынке вышли из троллейбуса и, как бы освобожденные, вырвались из тесноты, запаха морозных пальто, из толчеи новогодних разговоров, из окружения уже оживленных и красных лиц, вся улица была в плывущем движении снегопада.
На троллейбусной остановке свежая пороша была вытоптана - здесь чернела длинная очередь, вспыхивали огоньки папирос; компания молодых людей с патефоном, будто завернутым в белый чехол, весело топталась под фонарем: наперебой острили, хохотали. Был канун 1946 года. И везде - в скользящих под снегопадом огнях троллейбуса, в окнах домов, в красновато-зеленоватом мерцании зажженных елок - была особая предновогодняя чистота, легкость, ожидание. Это чувствовалось и в запахе холода, и в фигурах редких прохожих, которые бежали навстречу, подняв воротники, в побеленных шапках, все несли авоськи со свертками, с торчащими из газетных кульков бутылками полученного по карточкам вина - и почему-то хотелось верить в долгие дни этой праздничной возбужденности и доброты.
- "Мне-е в холо-одно-ой земля-нке-е тепло-о", - затянул Константин глубоким басом.
- "От твоей негасимо-ой любви-и..." - подхватил Сергей.
Огромные окна аптеки на углу были пустынно-желтыми; снежные бугры перед подъездами темнели следами.
Переходили улицу: около тротуара завиднелась какая-то изгородь, сплошь забитая снегом, мутно блестел красный фонарь на ней. Фигура, укутанная в тулуп, в женском, намотанном на голове платке двигалась возле фонаря, лопатой расчищала горбатый навал сугроба, наметаемого к изгороди: видимо, замерзли водопроводные трубы, и в эту новогоднюю ночь шли тут работы.
- С Новым годом, мамаша! - сказал Сергей, шутливо козырнув с чувством освобожденной доброты ко всем.
- Какая я т-те, к шуту, мамаша? - густо прохрипела фигура, закутанная в тулуп, выпрямилась, мужское лицо недовольно глядело из-под платка. - Глаза разуй, поллитру хватил?
- А платок, платок зачем? - захохотал Константин. - У жены напрокат взял? Тебя тут в упор в бинокль не различишь!
- Ладно, ладно! - обиженно загудел тулуп. - Давай дуй, справляй! К девкам небось бежите? Чего хохочете-то, ровно двугривенный нашли? - И, сплюнув себе под валенки, с сердцем метнул облако снега в сторону тротуара, под длинные полосы электрического света, разлитые из мерзлых окон.
Оба снова засмеялись, овеянные на тротуаре колючей снежной пылью, и Константин, с улыбкой удовольствия стряхнув налипший пласт на рукава кожанки, посмотрел на часы.
- "Уж полночь близится, а Германа..." - И, ударив Сергея по плечу, фальшиво пропел; - Мы рано премся! Не люблю приходить до разгара!
Когда через темную арку ворот, дующую сквозным холодом, вошли в маленький двор и остановились под шумевшими на ветру липами, когда Сергей нашел над дымящимися крышами сараев ярко-красное окно в стареньком трехэтажном домике Нины, он с внезапной остротой почувствовал сладкое, тревожное и горькое давление в горле, как в то тихое утро после проведенной ночи у Нины, когда, проснувшись в ее комнате, он увидел четкие крестики вороньих следов на розовой крыше сарая. И то, что Константин вошел в этот обычный замоскворецкий дворик лишь с некоторой заинтересованностью гостя, не зная того, что помнил и ощущал сейчас Сергей, буднично отдаляло его и принижало что-то в нем.
- Куда идти? Какой этаж? Однако твоя Ниночка живет не в хоромах... - Константин, задрав голову, прижмурясь от снега, летящего ему в глаза, оглядывал горевшие во дворике окна. - Не вижу карет и швейцара у подъезда.
И Сергей ответил:
- За мной! Не упади на лестнице, наступив на кошку. Лифта не будет!
По полутемной лестнице поднялись на второй этаж, позвонили и, стоя в ожидании под тусклой лампочкой на площадке, услышали из-за обитой клеенкой двери смешанное гудение голосов, смех, потом возглас: "Ниночка, звонят!" - и затем побежал к двери перестук каблуков вместе со знакомым голосом:
- Сейчас открою!
Щелчок замка, свет неестественно яркой передней, из квартиры на лестничную площадку вырвались звуки патефона, в проеме двери вырисовывались узкие плечи Нины.
- Вы просто молодцы!
Весело улыбаясь, она воскликнула: "Быстрей, быстрей!.." - и втащила Сергея в переднюю, и уже в передней, заставленной галошами, женскими ботами, заваленной пальто, он заметил в открытую дверь за ее спиной незнакомые ему мужские и женские лица и, оглушенный хаосом смешанных голосов, на какое-то мгновение почувствовал растерянность оттого, что в этой комнате с ее обычной зимней тишиной было нечто непривычное и новое. И он, пересиливая себя, улыбнулся Нине.
- Ну раздевайтесь, быстро! Хотя есть время... Сами знаете, мужчины не умеют терпеть, когда стоит вино на столе! Быстро, быстро! - Она засмеялась, протянула Константину руку. - Мы еще незнакомы, Нина. Я, кажется, чуть-чуть вас знаю со слов Сергея...
- Костя... Константин. Я тоже чуть-чуть, - попав в луч ее взгляда, произнес Константин, бережно сжал ее пальцы и тотчас вынул из карманов две бутылки вина, поставил их на тумбочку, меж валявшихся кучей мужских шапок, договорил шутливо-галантно: - Прошу вас, Нина, без ненужных слов. Живем в тяжелое время карточек, лимитов и прочее... А кажется, - он моргнул на дверь, - мужчин здесь хватит. Простите, вы на меня не сердитесь?
- Нет, нет, что вы! - воскликнула Нина. - Хорошо, идемте. Я вас сейчас познакомлю со всеми.
- Только ни с кем нас не знакомь, - остановил ее Сергей. - Мы сами познакомимся.
Их встретили оживленным гулом, обрадованными возгласами полушутливых приветствий, как встречают даже в незнакомой компании новых гостей; в плавающем папиросном дыму лица повернулись к ним; совсем молоденький паренек в очках, как-то неудобно сидя у края стола, неизвестно зачем зааплодировал, глядя на Нину, заорал ожесточенно:
- Горько!
И в полутени абажура пара, топтавшаяся в углу комнаты под звуки патефона, обернулась с любопытством; и кто-то приподнялся с дивана, помахал им в знак приветствия. Стоя среди говора, движения, шума, Сергей мгновенно понял, что их ждали здесь, в этой, видимо, давно знавшей друг друга компании; и он, неприятно оглушенный, скованный и шумом, и многолюдством, не очень ловко представился всем сразу вместе с. Константином:
- Сергей.
- Костя, он же Константин.
И тут же Нина, встав между ними, спросила: "Все познакомились?" - после чего взяла обоих под руки, подвела к столу, поворачивая голову то к одному, то к другому, сказала ласково:
- Мы сядем здесь. Я - посредине. Будете за мной ухаживать оба. - И добавила шепотом: - Видите, я уже многих посадила за стол: негде танцевать. Пусть сидят. Я сейчас. Садитесь! - Она посадила их и, улыбаясь, скользнула глазами по толкотне в комнате. - Товарищи геологи и горняки, прошу всех к столу! Мальчики, посмотрите на часы. Свиридов, оставьте патефон и включите радио!
Патефон захлебнулся и смолк, перестала шипеть пластинка. Потом загремели стулья, пододвигаемые к столу, послышались со всех сторон возгласы:
- Пора, пора, терпежу нет! Включить радио!
И сейчас же за столом стало теснее, заколыхались незнакомые лица, девушки со смехом стали разбирать разномастные, собранные, по-видимому, у всех соседей тарелки, парни с бывалым видом пьющих людей взялись за бутылки, изучающе рассматривая этикетки; кто-то потребовал рокочущим басом:
- Штопор мне, Ниночка, штопор! Дайте мне орудие производства!
- В углу! Сдерживайте Володьку и отберите у него селедку! Сожрет все в новогоднем восторге! - крикнули в конце стола.
Возникло то оживление, когда садятся за стол, и прежней растерянности, появившейся вначале у Сергея при виде этой толчеи незнакомых людей, уже, казалось, не было. Он закурил, поискал глазами пепельницу и не нашел ее рядом, но тогда сосед справа, паренек в очках, некстати заоравший давеча "горько", пододвинул к нему чистое блюдечко, сказал с нетрезвой вескостью:
- Сойдет! В этой компании сойдет, верно, Сергей?
Был он навеселе - похоже, выпил перед тем, как идти сюда, - и был пьян смешно, как-то неряшливо, очки странно увеличивали его по-мальчишески косящие глаза, и лицо, худое, остроносое, имело обалделое выражение.
- Я вас знаю и понимаю! - сказал он с категоричной хмельной прямотой. - Огонь, дым, смерть... и студенческая скамья, карточки и профессора в пальто на кафедре. Поколение, выросшее на войне, и поколение, выросшее в тылу. Вы воевали, мы учились. Два разных поколения, хотя разница в годах... с воробьиный нос. Вы презираете наше поколение за то, что оно не воевало?
- Пожалуй, нет, - сказал Сергей. - А к чему этот вопрос?
Локоть паренька, как по льду, оскальзывался на краю стола, стекла его очков ядовито сверкали, и Сергей заинтересованно глядел на него.
- Бросьте! - Паренек в очках взъерошился, хлопнул носильным кулачком по столу. - Поколение, испытавшее дыхание смерти, не может быть объективным к тем, кто не воевал! А я не воевал!
- И что же?
- Откровенность за откровенность. Отвечайте мне!