- Так. Ничего. Осколком под Кенигсбергом. А работать надо?.. - вдруг спросил он высоким голосом. - Работать-то надо? Как же жить? И вот тебе оно, капитан, мое счастье... Куда ни кинь - везде клин. Ни в грузовые, ни в такси не берут. Кому нужен я? Нога... Как жить? Вот и говорю: счастливец ты, капитан, - с откровенной завистью сказал Павел, жадно осушил кружку, перевел дух, раздувая ноздри коротенького носа.
- Завидовать мне нечего, - сказал Сергей. - Профессии никакой. Десять классов и четыре года войны.
- Ты бы, дорогой Павлик, на курсы бухгалтеров поступал. Сам читал объявления, - сказал Константин. - Милая, тихая профессия. Счеты, накладные, толстая жена. У бухгалтеров всегда толстые жены, много детей. Верно, Шурочка? - Он подошел к стойке, бросил новенькую, шуршащую сотню перед улыбающейся продавщицей, ласково потрепал ее по розовой щеке. - Сдачу потом, Шурочка.
- Счастливцы, - упорно бормотал Павел, глядя в пол. - Эх, счастливцы...
- Ты хочешь сказать - ни пуха ни пера? - спросил Константин. - Тогда - к черту!
Они вышли на морозный воздух, на яркое зимнее солнце.
Рынок этот был не что иное, как горькое порождение войны, с ее нехватками, дороговизной, бедностью, продуктовой неустроенностью. Здесь шла своя особая жизнь. Разбитные, небритые, ловкие парни, носившие солдатские шинели с чужого плеча, могли сбыть и перепродать что угодно. Здесь из-под полы торговали хлебом и водкой, полученными по норме в магазине, ворованным на базах пенициллином и отрезами, американскими пиджаками и презервативами, трофейными велосипедами и мотоциклами, привезенными из Германии. Здесь торговали модными макинтошами, зажигалками иностранных марок, лавровым листом, кустарными на каучуковой подошве полуботинками, немецким средством для ращения волос, часами и поддельными бриллиантами, старыми мехами и фальшивыми справками и дипломами об окончании института любого профиля. Здесь торговали всем, чем можно было торговать, что можно было купить, за что можно было получить деньги, терявшие свою цену. И рассчитывались разно - от замусоленных, бедных на вид червонцев и красных тридцаток до солидно хрустящих сотен. В узких закоулках огромного рынка с бойкостью угрей шныряли, скользили люди, выделявшиеся нервными лицами, быстрым мутно-хмельным взглядом, блестели кольцами на грязных пальцах, хрипло бормотали, секретно предлагая тайный товар; при виде милиции стремительно исчезали, рассасывались в толпе и вновь появлялись в пахнущих мочой подворотнях, озираясь по сторонам, шепотом зазывая покупателей в глубину прирыночных дворов. Там, около мусорных ящиков, собираясь группами, коротко, из-под полы, показывали свой товар, азартно ругались.
Рынок был наводнен неизвестно откуда всплывшими спекулянтами, кустарями, недавно демобилизованными солдатами, пригородными колхозниками, московскими ворами, командированными, людьми, покупающими кусок хлеба, и людьми, торгующими, чтобы вечером после горячего плотного обеда и выпитой водки (целый день был на холоде) со сладким чувством спрятать, пересчитав, пачку денег.
Морозный пар, пронизанный солнцем, колыхался над черной толпой, все гудело, двигалось, сновало; выкрики, довольный смех, скрип вытоптанного снега, крутая ругань, звонки продаваемых велосипедов, звуки аккордеонов, возбужденные, багровые от холода лица, мелькание на озябших руках коверкотовых отрезов, пуховых платков - все это, непривычное и незнакомое, ослепило, оглушило Сергея, и он выругался сквозь зубы. На какое-то мгновение он почувствовал растерянность.
Тотчас его сжала и понесла толпа в своем бешеном круговороте, чужие локти, плечи, оттеснив, оторвали Константина, уволокли вперед, голоса гудели в уши назойливо и тошно:
- Коверкот, шевиот, бостон, сделайте костюмчик - танцуйте чарльстон! Даю пощупать, попробовать на спичку!
- Кто забыл купить пальто? Граждане! Сорок восьмой размер!
- Полуботинки, не будет им износу! Эй, солдат! Не натерли те холку сапоги? Бросай их к хрену! Наряжайся в полуботинки! Гарантирую пять лет!..
- Что-о? Это кто спекулянтская морда? Сволочь!.. Я Сталинград защищал - вон смотри: двух пальцев нет! Осколком... Я тебе дам "спекулянт"! Так морду и перекосорылю!
- Штаны, уважаемые граждане, кому теплые ватные женские штаны? Прекрасны в холодную погоду!.. Я, гражданочка, вполне русским языком ответил: за вашу цену я их сам сношу! Все! Закон!
- Вы, товарищ капитан, на костюмчик, вижу, смотрите? Глядите, пожалуйста. Модные плечи. Двубортный, на шелку. Прошу вас... Я дешево...
Стиснутый кипевшей сутолокой и криками людей, Сергей очнулся от искательного простуженного голоса, увидел перед собой морщинистое, виноватое лицо, красноватые веки, несвежее кашне, торчащее к подбородку из облезлого воротника; через руку как-то робко перекинут темно-серый костюм. Сергей резким движением освободился от сковавшей его тесноты, продвинулся вперед, к этому человеку, сказал:
- Да, мне нужен костюм. Вы, кажется, продаете?
- Очень дешево, - забормотал человек, - именно вам, товарищ капитан... Именно вам...
- Почему именно?
- Костюм носил сын... Лейтенант... Два раза надел перед фронтом... Не вернулся...
- Нет, - сказал Сергей.
- Что вы?
- Костюм не возьму.
- Товарищ... Я прошу. Вы посмотрите костюм! - заговорил человек с мольбой. - Мне нужны деньги... Я прошу очень маленькую цену. Я даже ее не прошу. Вы назначьте...
- Костюм я не возьму, - повторил Сергей.
Он ничего не мог объяснить этому человеку. Он никогда не брал и не носил вещей убитых. Преодолевая брезгливость, мог снять оружие с мертвого немецкого офицера, просмотреть документы, записные книжки - это было чужое. Но особенно после боя под Боромлей он не испытывал любопытства к непрожитой жизни своих солдат. Убитый под станцией Боромля лежал лицом вверх в смятой пшенице, все тело, лицо были неправдоподобно раздуты от жары, будто туго налиты лиловой водой, вздыбленная грудь покрыта коркой засохшей крови - был убит пулеметной очередью, - трудно узнать: молод был или в годах. Сергей достал из кармана его гимнастерки слипшуюся красноармейскую книжку и тотчас почувствовал, что задыхается... "Сержант Аксенов Владимир Иванович... 1923 года рождения... Домашний адрес: Москва, Новокузнецкая улица, дом 16, кв. 33..."
Он, Сергей, жил рядом. В переулке. Пять минут ходьбы. Может быть, они встречались на улице. Может быть, учились в одной школе... И в том, что убитый был москвич, жил совсем рядом, но они не знали друг друга, было что-то противоестественное, разрушающее веру Сергея в то, что его не убьют.
- Товарищ... Товарищ... вы посмотрите, вы осмотрите со всех сторон... костюм... Я не спекулянт. Вы лучшего не найдете. Это довоенный материал, - лихорадочно говорил человек и все виновато, робко, теснимый толпой, совал костюм в руки Сергея. - Вы отказываетесь не глядя. Так нельзя. Это костюм сына...
- Эй, чего прилип к человеку? - хрипло крикнул кто-то за спиной, протискиваясь к Сергею. - "Костюм, костюм"! Может, военному брючки надо. Есть. Стальные. Двадцать девять сантиметров! Ну? По рукам? Твой рост! Проваливай, папаша!
Он локтем оттолкнул человека с костюмом.
- К черту! - сквозь зубы сказал Сергей, увидев перед собой хмельное, сизое лицо. - Я сказал - мотай со своими брюками!
- Но, но! Здесь не армия, а рынок... Не черти! Сам умею!
- Я сказал - к черту!
Впереди, в гудении голосов, послышался возбужденный оклик Константина; он бесцеремонно - против крутого движения толпы - проталкивался к Сергею; шарф на шее развязан, меховая шапка сдвинута назад: казалось, было ему жарко. И, сразу все поняв, оценивающе окинув взглядом робкого человека, затем нагловатого парня с брюками, он сказал усмехаясь:
- Уже атаковали? Я сам тебе выберу роскошный костюм. Пошли!
Место, куда вывел он Сергея, было тихое - в стороне от орущей толпы, закоулок за галантерейными палатками, где начинался забор. Несколько человек с поднятыми воротниками стояли около забора, возле ног на зимнем солнце блестели кожей чемоданчики. Эти люди были похожи на приезжих. Двое в армейских телогрейках сидели, как на вокзале, на чемоданах, от нечего делать лениво играли в карты.
- Подожди здесь, - сказал Константин. - Твои офицерские погоны могут навести панику. Там иногда ходят патрули. Я сейчас.
Он подошел к забору, сейчас же двое в телогрейках поднялись и не без уважения пожали руку Константину. Тот, прищурясь, оглянулся на Сергея, по сторонам, потом все трое полезли через дырку в заборе - на пустырь. Люди возле чемоданчиков не обратили на них никакого внимания: притопывали на снегу, хлопали рукавицами, крякая от мороза, солидно переговаривались простуженными голосами.
"Черт его знает какая таинственность", - подумал Сергей.
Рынок своей пестротой, своей накаленной возбужденностью вызывал в нем раздражение и одновременно острое любопытство к этому пестрому скопищу народа.
Рядом с галантерейными палатками, за которыми непрерывно валила, текла толпа, метрах в тридцати от забора заметен был высокий, узкоплечий человек в солдатской шинели; он потирал руки над многочисленными ящичками с блюдечками и подставкой, похожей на мольберт, обращаясь к смеющейся толпе, зазывно-бойко выкрикивал:
- Граждане, не что иное, как эврика! Послевоенное открытие! Мыльный корень очищает все пятна, кроме черных пятен в биографии!
В двух метрах от него на раскладном стульчике перед разостланным на снегу брезентом сидел парень-инвалид (рядом лежал костылек), ловко и быстро трещал колодой карт, перебирал ее пальцами, метал карты на брезент, приглашая к себе хрипловатой скороговоркой и нагловатыми черными глазами:
- Моя бабка Алена подарила мне три миллиона, два однополчанам раздать, один - в карты проиграть! Подходи, однополчане, фокусом удивлю, много не возьму! Подходи, друга не подводи! Туз, валет, девятка... По картам угадываю срок жизни!
В редкой толпе, сгрудившейся вокруг парня, ответно посмеивались, вытягивали шеи, все любопытно следили за картами, однако никто не просил показать фокус: видимо, не доверяли.