Со смешанным чувством грусти и любопытства к этому зарабатывающему на хлеб инвалиду Сергей долго глядел на худое зазывающее лицо парня, наконец сказал:
- Что ж... покажи фокус.
- Трояк будет стоить, товарищ капитан. Загадывайте карту! - обрадованно воскликнул парень. - Враз узнаю невесту!
- Загадал.
Сергей знал нехитрый госпитальный фокус, но не подал виду, когда проворный парень этот стремительно выщелкнул из колоды карту на брезент; от движения под распахнутой телогрейкой зазвенели медали на засаленных колодках.
- Дама! - сказал парень. - Червонная. Ваша невеста.
- Дама-то дама. Да не моя невеста. Давай следующий фокус.
- На десятой карте угадываю срок жизни.
- Угадывай.
Парень выложил карту с неуверенным азартом.
- Три года!
- Ба-атюшки светы, такой молодой! - ахнул в толпе голос. - Грехи наши, господи!..
Сергей невольно оглянулся, увидел в черном пуховом платке сморщенное старушечье личико, жалостливо мигающие веки, ему стало смешно.
- Не беспокойтесь, бабушка. Я вернулся с надеждой жить сто лет. Сто лет и три года.
- Сдается мне, товарищ капитан... - неожиданно проговорил парень и наморщил лоб. - Мы с вами нигде не встречались? Голос и лицо вроде знакомы... А?
- Слушай, и мне кажется, я тоже тебя где-то... - вполголоса ответил Сергей, вглядываясь в дернувшееся лицо парня. - Ты был на переправе в Залещиках? На Днестре? Был?
Бросив колоду карт, тот медленно привстал, не отводя от глаз Сергея растерянного взгляда. По толпе прошелестел шумок удивления; кто-то прерывисто-длинно вздохнул, старушка в пуховом платке набожно зашевелила губами, мелко перекрестилась; засуетившись, локтем пощупала, прижала к боку свою кошелку, попятилась - и тотчас стали расходиться люди, улыбаясь с сомнением, - все могло быть здесь разыграно: рынок не вызывал доверия.
- Не был я на Днестре, - выговорил парень. - Может, на Одере, на Первом Белорусском. В разведке. Я в полковой разведке...
- Мы шли через Карпаты, в Чехословакию, - ответил Сергей, еще минуту назад веря, что они где-то встречались.
- Обознались! - засмеялся парень и разочарованно повторил: - Обознались, значит! Эх, елки-палки!..
Сергей смотрел на его узкий, решительный, с горбинкой нос, на его медали под распахнутой телогрейкой - был он похож на тот заметный на войне тип людей, о которых говорят: этот не пропадет.
- Сколько зарабатываешь тут в день?
- Полсотни. - Парень запахнул телогрейку. - Инвалид второй группы. Пенсия - с воробьиный нос. Чихнуть дороже!
- У меня только тридцатка. Возьми, - проговорил Сергей. - На кой тебе этот цирк! Придумать что-то нужно.
- Ежели бы эту тридцатку на год! - едко хохотнул парень. - С тебя, капитан, денег не возьму. С тыловиков беру.
- Сергей, давай сюда!
От забора к палаткам быстро шел Константин, с веселым видом призывно помахивая снятыми перчатками.
- Ну как? - спросил Сергей.
- Все в порядке. Можешь швырять чепчик в воздух, Не полторы, а две косых дали за твои часики. - Константин перчатками похлопал по боковым карманам. - Здесь твои - две, здесь мои - пять. Вернули долг.
- Кто вернул? - Сергей взглянул на забор, где стояли люди возле чемоданчиков. - Те двое, в телогрейках?
- Долго объяснять. Не все ли равно? Пошли, выберу костюм. Только прошу - в торговлю не лезь. Все испортишь. Кстати, тебе пойдет строгий цвет. Ну, темно-серый. Верно?
- Этого я не знаю.
3
В комнате Константина было жарко натоплено.
Сергею нравилась хаотичная теснота этой комнаты с ее холостяцкой безалаберностью, старой мебелью; громоздкий книжный шкаф, потертый диван, на котором валялись кипы английских и американских военных журналов, голливудских выпусков с фотографиями улыбающихся кинозвезд, и везде были беспорядочно разбросаны книги на креслах, висели галстуки на спинках стульев; раскрытый патефон стоял на тумбочке - веяло от всего чем-то полузабытым, мирным, довоенным.
Сергей лежал на диване, распустив узел нового галстука, рассеянно листал затрепанный иллюстрированный" журнал сорок второго года. Константин брился перед зеркалом в белейшей, свежей майке, задирая намыленный подбородок, говорил, указывая глазами на книги:
- Все это покупал на Центральном рынке, когда вернулся. Два месяца лежал на этом диване и читал, как с цепи сорвался. Хотелось копнуть жизнь по книгам. Запутался к дьяволу - и пошел в шоферы. То, что говорили нам в школе о жизни, - примитивная ерунда. Помнишь, только думали о подвигах на пулеметной тачанке. "Если завтра война..." Красиво несешься на тачанке в чапаевской папахе и полосуешь из пулемета. "Полетит самолет, застрочит пулемет, и помчатся лихие тачанки..."
Константин усмехнулся, сделал жест бритвой, будто рассеивая пулеметные очереди.
- Какими романтичными сопляками мы были! - снова заговорил он, разбалтывая кисточкой пушистую, лезущую из стаканчика пену. - Сейчас мне ясно почему. Вспомни: везде побеждали - челюскинцы, рекорды летчиков, Стаханов. В этом-то и дело. О, все легко, все доступно! И наше школьное поколение жило, как на зеленой лужайке стадионов. Нас приучали к легкой победе. Но зачем? А, бродяга! - Константин наклонился к зеркалу, пощупал щеку. - Режется, кочерга несчастная! Выпускают лезвия как для лошадей. А войну выиграли, леший бы драл, большой кровью. Не дай бог нам этих зеленых лужаек!
- Противоречишь сам себе, - сказал Сергей, рассматривая на обложке молодого светловолосого оберста, из бронетранспортера в бинокль глядящего на солнечно-снежный пик Эльбруса. - Мне хочется, чтобы вернулось то время. Но без криков "ура". По каждому поводу. Я хотел бы еще пожить в то время, среди ребят...
Он отбросил журнал, заложил руки под голову, стал глядеть в потолок на абажур, наполненный зеленым огнем. Было тихо, тепло. Сквозь зашторенное окно отдаленно, слабо донесся шум и звон трамвая. Сергей с размягченным задумчивым лицом прислушался к этому быстро стихшему шуму, долетевшему сюда, во двор, через вечерние заснеженные крыши замоскворецких переулков, сказал:
- Иногда вот так, как сейчас, лежишь ночью, а на улице где-то прозвенел трамвай, и вдруг вспомнишь школу, метель, сидишь у окна, дребезжит стекло, последний урок... Витька Мукомолов сидит рядом, рисует яхты. Хотели пойти в мореходку, в торговый флот... Черт знает о чем только мы с ним не мечтали.
Константин в зеркале посмотрел на Сергея, двумя пальцами погладил выбритый подбородок.
- Я понял так: ты хотел, чтобы то вернулось?
- Может быть, - ответил Сергей.
- А мне кажется - только начинаю жить. Понял, Сережа? Только начинаю!
Рывком Константин стянул майку, перекинул полотенце через плечо, вышел на кухню. Стало слышно в тишине, как зашепелявила вода в кране, звонко полилась, заплескала в раковину, как принялся фыркать, звучно шлепать себя ладонями по телу Константин, восклицая: "Ах, хорошо, дьявол! Отлично! Превосходная штука - вода!" Видимо, он испытывал возбуждение и удовольствие не только потому, что был здоров, крепок, но и оттого, что многое было отчетливо ясно ему, раз и навсегда понято в жизни, точно все знал, что надо делать, - и Сергей подумал с удивлением: Константин в чем-то опытнее его, может быть, потому, что вернулся он раньше. И от этой его легкой уверенности возникало ощущение покоя, не хотелось думать о том, что не было решено и было туманно, непонято.
- Долго будешь плескаться? - сказал Сергей задумчиво, хотя сам все время чувствовал странную тягу к воде, как будто хотелось смыть прошлую окопную грязь, пот, едкую гарь - порой даже казалось, что от рук все еще дымно пахнет порохом.
- Ах, дьявол! Ах, здорово, ах, вундершен! - ахал Константин, умываясь, и крикнул из кухни: - Я тебе покажу сегодня, Серега, роскошную жизнь! Завалимся в ресторан. В "Асторию"! Будем жить по коммерческим ценам!
Сергей снял со спинки стула, надел легкий, шелестящий серебристой подкладкой пиджак и, затягивая галстук, подошел к зеркалу. Он разглядывал себя внимательно. Костюм шел ему, был лишь немного тесен в плечах, облегал фигуру, как китель; это ощущение (не хватало тяжести пистолета на боку) было ему знакомо.
Было незнакомо лицо - сильно обветренное, с новым, чуть смягченным выражением, от которого за четыре года он словно отвык, белая сорочка подчеркивала грубую темноту лба, шеи, темноту глаз.
- Комильфо, вернувшийся в свет, - сказал Сергей, с грустным интересом узнавая и не узнавая себя.
Никогда до войны он не носил ни галстуков, ни хороших костюмов, вернее, не успел носить, и сейчас в этом шелковом галстуке, модном костюме, чудилось ему, было нечто полузабытое, далекое, когда-то вычитанное из книг.
- Костя! - позвал Сергей неуверенно. - Оценивай и рявкай "ура". - И рукой провел по поясу, вроде бы машинально поправлял на ремне кобуру пистолета. - Ну как?
Причесывая мокрые волосы, вошел Константин, весь обновленный, свежий, смуглый румянец проступал на скулах, очень серьезно осмотрел Сергея, дунул на расческу, сказал:
- Наверно, и перед свадьбой, - если когда-нибудь женимся, то, целуя невесту, будем хвататься за пистолет на заду... А костюм великолепный. И сидит здорово. Ты в нем красив. Девочки будут падать направо и налево. Только галстук, галстук! - воскликнул Константин и захохотал. - Нелепость в квадрате! Не то коровий хвост намотал на шею, не то шею на коровий хвост. Дай-ка завяжу.
- Ладно, действуй, - согласился Сергей, подставляя шею.
Константин ловко завязал Сергею галстук, затем застегнул пуговицы на его костюме и посоветовал:
- Ты не скромничай. Надень ордена. Все, до последней медали. Сейчас их носят все.
- Обязательно портить костюм?
- Это принципиально добровольно.
- Хорошо. Надену все - те, что дороги, и те, что не дороги!
Константин пожал плечами.
- У тебя есть такие?
- Трудно заработать первый орден.
Они вышли на улицу. К вечеру заметелило. Снег порывисто вместе с дымом сметало с крыш, густой наволочью стремительно несло вдоль домов, заметенных подъездов. 4
Огромный зал "Астории" встретил их нетрезвым шумом, жужжанием голосов, суетливой беготней официантов между столиками - той обстановкой зимнего вечера, когда ресторан полон, оркестр устал и музыканты, неслышно переговариваясь, курят, сидя за инструментами на эстраде.