- Ну уж какая, батюшка, гордыня при нашем-то деле!
- ...предрешаете суд Христов и дерзновенно отрекаетесь от общения со святой православной церковью. Вы знаете символ веры?
- Нет.
- Но вы веруете в господа нашего Иисуса Христа?
- Как же, верую.
- Всякий истинно верующий во Христа тем самым приемлет имя христианина...
- Свидетельница! Вы понимаете: нужно только верить во Христа...- подтверждает председатель.
- Нет! - решительно отвечает Караулова.- Так что же из того, что я верю, когда я такая? Когда б я была христианкой, я не была бы такая. Я и богу-то не молюсь.
- Это правда... - подтвердила свидетельница Пустошкина.- Она никогда не молится. К нам в дом - дом у нас хороший, пятнадцатирублевый - икону привозили, так она на другую половину ушла. Уж мы как ее уговаривали, так нет. Уж такая она, извините! Ей самой, господин судья, от характера своего не легко.
- Господь наш Иисус Христос, - продолжал священник, взглянув на председателя,- простил блудницу, когда она покаялась...
- Так она покаялась; а я разве каялась?
- Но наступит час душевного просветления, и вы покаетесь.
- Нет. Разве когда старая буду или помирать начну, тогда покаюсь, - да уж это какое покаяние? Грешила-грешила, а потом взяла да в одну минуту и покаялась. Нет уж, дело конченное.
- Какое уже тогда покаяние! - басом подтвердила внимательно слушавшая Кравченко. - Пела-пела песни, да пиво пила, да мужчин принимала, а там, хвать, и покаялась. Кому такое покаяние нужно? Нет уж, дело конченное.
Она подвинулась и жирными, короткими пальцами сняла с плеча Карауловой ниточку; та не пошевельнулась.
"Хорошо они, должно быть, поют вместе дуэтом,- подумал защитник,- у этой грудь, как кузнечные мехи. С тоскою поют. Где этот дом, что-то я не помню".
Председатель развел руками и, снова сделав любезное и религиозное лицо, отпустил священника:
- Извините, батюшка!.. Такое упрямство! Извините, что побеспокоили.
Священник поклонился и стал на свое место, у аналоя, и руки, поправлявшие наперсный крест, слегка дрожали. В публике шептались, и ремесленник, у которого бородка за это время как будто еще более поредела, тянул шею всюду, где шепчутся, и счастливо улыбался.
- Вот так загвоздила! - громко шептал он, встретив чей-нибудь взгляд.
Подсудимый, недовольный задержкой, брезгливо смотрел на Караулову, поспешно крутил усики и что-то соображал.
Суд совещался.
- Ну что же делать? Ведь это же идиотка! - гневно говорил председатель.- Ее люди в царство небесное тащат, а она...
- По моему мнению, - сказал член суда, - нужно бы освидетельствовать ее умственные способности. В средние века суд приговаривал к сожжению женщин, которые, в сущности, были истеричками, а не ведьмами.
- Ну, вы опять за свое! Тогда нужно раньше освидетельствовать прокурора: вы посмотрите, что он выделывает!
Товарищ прокурора, молодой человек в высоком воротничке и с усиками, вообще странно похожий на обвиняемого, уже давно старался привлечь на себя внимание суда. Он ерзал на стуле, привставал, почти ложился грудью на пюпитр, качал головою, улыбался и всем телом подавался вперед, к председателю, когда тот случайно взглядывал на него. Очевидно было, что он что-то знает и нетерпеливо хочет сказать.
- Вам что угодно, господин прокурор? Только, пожалуйста, покороче!
- Позвольте мне...
И, не ожидая ответа, товарищ прокурора выпрямился и стремительно спросил Караулову:
- Обвиняемая, - виноват, свидетельница, - как вас зовут?
- Груша.
- Это будет... это будет Аграфена, Агриппина. Имя христианское. Следовательно, вас крестили. И когда крестили, назвали Аграфеной. Следовательно...
- Нет. Когда крестили, так назвали Пелагеей.
- Но вы же сейчас при свидетелях сказали, что вас зовут Грушей?
- Ну да, Грушей. А крестили Пелагеей.
- Но вы же...
Председатель перебил:
- Господин прокурор! Она и в списке значится Пелагеей. Вы поглядите!
- Тогда я ничего не имею...
Он стремительно раздвинул фалды сюртука и сел, бросив строгий взгляд на обвиняемого и защитника.
Караулова ждала. Получалось что-то нелепое. В публике говор становился громче, и судебный пристав уже несколько раз строго оглядывался на зал и поднимал палец. Не то падал престиж суда, не то просто становилось весело.
- Тише там! - крикнул председатель. - Господин пристав! Если кто будет разговаривать, то удалите его из зала.
Поднялся присяжный заседатель, высокий костлявый старик, в долгополом сюртуке, по виду старообрядец, и обратился к председателю:
- Можно мне ее спросить?.. Караулова, вы давно занимаетесь блудом?
- Восемь лет.
- А до того чем занимались?
- В горничных служила.
- А кто обольстил? Сынок или хозяин?
- Хозяин.
- А много дал?
- Деньгами десять рублей, да серебряную брошку, да отрез кашемиру на платье. У них свой магазин в рядах.
- Стоило из-за этого идти!
- Молода была, глупа. Сама знаю, что мало.
- Дети были?
- Один был.
- Куда девала?
- В воспитательном помер.
- А больна была?
- Была.
Старик сухо отвернулся и сел и, уже сидя, сказал:
- И впрямь, какая ты христианка! За десять рублей душу дьяволу продала, тело опоганила.
- Бывают старички и больше дают! - вступилась за подругу Пустошкина.- Намедни у нас тоже старичок один был, степенный, вроде как вы...
В публике засмеялись.
- Свидетельница, молчите,- вас не спрашивают! - строго остановил председатель.- Вы кончили? А вам что угодно, господин присяжный заседатель? Тоже спросить?
- Да уж позвольте и мне слово вставить, когда на то дело пошло...- тонким, почти детским голоском сказал необыкновенно большой и толстый купец, весь состоящий из шаров и полушарий: круглый живот, женская округлая грудь, надутые, как у купидона, щеки и стянутые к центру кружочком розовые губы.- Вот что, Караулова, или как тебя там, ты с богом считайся как хочешь, а на земле свои обязанности исполняй. Вот ты нынче присягу отказываешься принимать: "Не христианка я"; а завтра воровать по этой же причине пойдешь, либо кого из гостей сонным зельем опоишь,- вас на это станет. Согрешила, ну и кайся, на то церкви поставлены; а от веры не отступайся, потому что ежели ваш брат да еще от веры отступится, тогда хуть на свете не живи.
- Что ж, может, и красть буду... Сказано, что не христианка.
Купец качнул головой, сел и, подавшись туловищем к соседу, громко сказал:
- Вот попадется такая баба, так все руки об нее обломаешь, а с места не сдвинешь.
- Они и толстые которые, господин судья, не все честные бывают...- вступилась Пустошкина.- Намедни к нам один толстый пришел, вроде их, напил, набезобразил, нагулял, а потом в заднюю дверку хотел уйти,- спасибо, застрял. "Я, говорит, воском и свечами торгую и не желаю, чтобы святые деньги на такое поганое дело ишли", а сам-то пьян-распьянехонек. А по-моему...
- Молчите, свидетельница!
- Просто они жулик, больше ничего. Вот тебе и толстые!
- Молчите, свидетельница, а то я прикажу вас вывести. Вам что еще угодно, господин прокурор?
- Позвольте мне... Свидетельница Караулова, я понял, Что это у вас кличка Груша, а зовут вас все-таки Пелагеей. Следовательно, вас крестили; а если вас крестили по установленному обряду, то вы христианка, как это и значится, наверное, в вашем метрическом свидетельстве. Таинство крещения, как известно, составляет сущность христианского учения...
Прокурор, овладевая темой, становился все строже.
- Сейчас заговорит о паспорте...- шепнул председатель и перебил прокурора: - Свидетельница, вы понимаете: раз вас крестили, вы, значит, христианка. Вы согласны?
- Нет.
- Ну вот видите, прокурор, она не согласна. Становилось досадно. Пустяки, бабье вздорное упрямство тормозило все дело, и вместо плавного, отчетливого, стройного постукивания судебного аппарата получалась нелепая бестолковщина. И к обычному тайному мужскому презрению к женщине примешивалось чувство обиды: как она ни скромничает, а выходит, как будто она лучше всех, лучше судей, лучше присяжных заседателей и публики. Электричество горит, и все так хорошо, а она упрямится. И никто уже не смеется, а ремесленник с выщипанной бородкой внезапно впал в тоску и говорит: "Вот я тебя гвозданул бы разок, так сразу бы поняла!" Сосед, не глядя, отвечает: "А тебе бы, братец, все кулаком; ты ей докажи!" - "Молчите, господин, вы этого не понимаете, а кулак тоже от господа дан".- "А бороду где выщипали?" - "Где бы ни выщипали, а выщипали..." Судебный пристав шипит, разговоры смолкают, и все с любопытством смотрят на совещающихся судей.
- Послушайте, Лев Аркадьич, ведь это бог знает что такое! - возмущается член суда.- Это не суд, а сумасшедший дом какой-то. Что мы судим ее, что ли, или она нас судит? Благодарю покорно за такое удовольствие!
- Да вы-то что? Что ж, я нарочно, по-вашему? - покраснел председатель.- Вы поглядите на эту, на толстую, на Кравченко,- ведь она глазами ее ест. Ведь они тут новую ересь объявят, а я отписывайся! Благодарю вас покорнейше! И не могу же я отказывать, раз уж позволили... Вам угодно что-нибудь сказать, господин присяжный заседатель? Только, пожалуйста, покороче,- мы и так потеряли уже полчаса.
Молодой человек необыкновенно интеллигентного, даже одухотворенного вида; волосы у него были большие, пушистые, как у поэта или молодого попа; кисть руки тонкая, сухая, и говорил он с легким усилием, точно его словам трудно было преодолеть сопротивление воздуха. Во время переговоров с Карауловой он страдальчески морщился, и теперь в тихом голосе его слышится страдание: