бредлама был господин Спрутс.
Через день после того, как секретарша оповестила всех членов
большого бредлама о том, что им необходимо явиться на
совещание, большой бредлам собрался в кабинете у господина
Спрутса за большим круглым столом, и господин Спрутс сделал
сообщение о причинах столь экстренного заседания. Узнав, какая
беда им грозит в связи с появлением гигантских растений, члены
бредлама пришли в волнение и все, как один, присоединились к
предложению господина Спрутса, который сказал, что все дело с
гигантскими растениями необходимо убить в зародыше, то есть еще
до того, как оно разовьется в полную силу.
После господина Спрутса выступил мебельный фабрикант и
владелец лесопильных заводов Дубе, который прославился тем, что
у него была тяжелая, словно вытесанная из дубового чурбака,
голова, туго вертевшаяся из стороны в сторону и с трудом
наклонявшаяся, когда ему требовалось посмотреть вниз. Коротышек
с подобного рода головами среди лунатиков принято называть
дуботолками. Господин Дубе сказал, что у него имеются две очень
способные и даже талантливые, в своем роде, личности (именно
так господин Дубе и выразился), которые могут взяться за это
дельце и в два счета уберут с дороги Мигу и Жулио, а заодно и
Незнайку с Козликом.
-- Они, то есть, кокнут их, не говоря худого слова,
где-нибудь в темном углу за небольшое вознаграждение, или, если
сказать проще, убьют, -- пояснил свою мысль господин Дубе.
Господин Спрутс сказал, что господин Дубе, видимо, его не
понял, так как, говоря о том, что дело надо убить в зародыше,
он вовсе не подразумевал, что кого-либо следует убить в
буквальном смысле этого слова.
-- Подобного рода методы в данном случае не годятся, --
сказал господин Спрутс. -- Поскольку дело уже получило широкую
огласку, интерес к гигантским растениям лишь возрастет, если
кто-нибудь расправится с Мигой и Жулио столь энергичным
способом. Это может заставить владельцев гигантских акций
добиваться ускорения доставки семян с поверхности Луны, и из
всех наших усилий не выйдет никакого толка. Убить нужно самую
мысль о существовании гигантских растений, то есть сделать так,
чтобы никто больше не верил в существование этих фантастических
семян, а этого можно добиться, если Мига и Жулио сбегут с
вырученными от продажи акций деньгами.
-- Почему же они до сих пор не сбежали? Разве им самим
интересно, чтоб у нас появились эти дурацкие семена? -- задал
вопрос капиталист Туле.
Капиталиста Тупса никак нельзя было причислить к тем
коротышкам, которых принято называть дуботолками, так как
голова у него была вполне благообразная и свободно вертелась в
любую сторону, однако ж соображал он, по всей видимости, так же
туго, как и господин Дубе.
-- Думаю, что эти Мига и Жулио -- два очень больших хитреца,
-- ответил господин Спрутс. -- Они понимают, что всем нам было
бы чрезвычайно выгодно, если бы они убрались отсюда куда-нибудь
подальше со своими жульническими гигантскими семенами, и
поэтому требуют с нас три миллиона.
-- Три миллиона чего? -- спросил, вскакивая со своего места,
консервный фабрикант Скрягинс.
Этот Скрягинс был очень желтый и очень худой коротышка, всем
своим видом напоминавший сухую воблу. Глаза у него были такие
же тусклые и потухшие, как у уснувшей рыбы, и оживлялись,
только когда разговор заходил о деньгах. Вот и теперь, как
только Скрягинс услышал слова "три миллиона", в глазах его
засветились беспокойные огоньки и он подскочил с такой
живостью, словно его кто-нибудь неожиданно ткнул сзади шилом.
-- Ну, чего три миллиона! -- нетерпеливо ответил Спрутс. --
Конечно, не три миллиона старых галош, а три миллиона
фертингов.
-- Ах так! -- воскликнул господин Скрягинс, словно только
теперь понял, о чем шла речь. -- Значит, три миллиона фертингов
должны дать мы им?
-- Совершенно верно, -- подтвердил господин Спрутс. -- Мы
им.
-- А не они нам?
-- Нет, нет. Не они нам, а мы им.
-- Тогда это для нас невыгодно, -- заявил Скрягинс. -- Если
бы три миллиона дали они нам, это было бы выгодно, а если мы им
-- невыгодно.
-- За что же они стали бы давать нам три миллиона? --
возразил господин Спрутс.
-- Это верно, что не за что.
Глаза Скрягинса снова потухли. Он сел на свое место, но тут
же снова вскочил, энергично затряс головой и сказал:
-- Но тем не менее это... это страшно невыгодно!
Вслед за Скрягинсом выступил житель лунного города
Брехенвиля миллионер Жадинг. Он сказал:
-- Господин Скрягинс прав. Тяжело отдавать деньги, когда их
можно не отдавать, но когда нужно отдать, то легче их вынуть
все же не из своего кармана, а из чужого... Правильно я говорю?
Косо взглянув из-под бровей на сидевших вокруг стола
богачей, господин Жадинг громко захохотал, после чего
продолжал:
-- Сумма в три миллиона, безусловно, большая, тут и говорить
нечего, но если ее разложить на всех богачей, в том числе и на
мелких, а мелких богачей, как известно, больше, чем крупных
(известно, что всякой мелкоты значительно больше на свете, чем
вещей порядочных... Верно я говорю? Ха-ха-ха!), то каждому
придется заплатить не так уж много... Таким образом, можно
собрать и не три, а целых четыре миллиона и даже больше. Три
миллиона отдадим этим авантюристам Миге и Жулио, пусть катятся,
а остальные деньги возьмем себе за труды. Правильно я говорю?
-- Неправильно! -- перебил его Спрутс. -- Как только мы
начнем собирать с разной мелкоты деньги, всем станет известно,
для чего нам это нужно. Все поймут, что богатым не хочется,
чтоб появились эти фантастические растения. Вот тогда докажи
попробуй, что на свете нет никаких гигантских растений. Нет,
господа, деньги на это дело должны дать только мы с вами:
только те, кто сейчас находится в этой комнате. И никто --
понимаете, никто, -- ни одна живая душа не должна знать, о чем
у нас здесь разговор был. А вам, господин Жадинг, должно быть
стыдно! Тут вопрос стоит о сохранении всех наших богатств, а вы
и в этот момент думаете только о том, чтоб погреть руки, хотите
прикарманить лишнюю сотню фертингов. Стыдитесь!
-- Ну что ж, -- замахал руками господин Жадинг, -- сотня
фертингов, она, что ж... Сотня фертингов -- всегда сотня
фертингов. Правильно я говорю?.. Сотня фертингов на дороге не
валяется. Разве вам самому не нужна сотня фертингов? А не
нужна, так дайте мне ее. Правильно я говорю?
Миллионер Жадинг долго еще бормотал что-то о сотне
фертингов, но наконец он унялся. Господин Спрутс решил, что со
всем этим делом уже покончено, но тут слово попросил господин
Скуперфильд, являвшийся владельцем огромнейшей макаронной и
вермишельной фабрики, известной под названием "Макаронное
заведение Скуперфильда".
Господин Скуперфильд, точно так же как и господин Жадинг,
был жителем лунного города Брехенвиля. Нужно сказать, что среди
брехенвильцев никто не прославился больше, чем эти Жадинг и
Скуперфильд. Справедливость все же требует упомянуть, что
прославились они оба не какими-нибудь добрыми делами, а
исключительно своей скупостью. Жители Брехенвиля никак не могли
прийти к окончательному решению, кто же из этих двух скупцов
более скуп, и из-за этого вопроса между ними постоянно
возникали раздоры. Если кто-нибудь утверждал, что более скуп
Скуперфильд, то тут же находился другой коротышка, который
начинал доказывать, что более скуп Жадинг. Оба спорщика
приводили сотни примеров в подтверждение своей правоты, каждый
призывал на помощь свидетелей и очевидцев, так или иначе
пострадавших от скупости того или иного скряги, в спор
постепенно втягивались все новые и новые коротышки, и дело
нередко кончалось дракой.
Читателю небезынтересно будет узнать, что несмотря на
абсолютное сходство характеров, Жадинг и Скуперфильд были
полной противоположностью друг другу по виду. Жадинг по своей
внешности очень напоминал господина Спрутса. Разница была в
том, что лицо его было несколько шире, чем у господина Спрутса,
а нос чуточку уже. В то время как у господина Спрутса были
очень аккуратные уши, у Жадинга уши были большие и нелепо
торчали в стороны, что еще больше увеличивало ширину лица. Что
касается Скуперфильда, то он, наоборот, по виду больше смахивал
на господина Скрягинса: такое же постное, как у вяленой воблы,
лицо, но еще более, если так можно сказать, жилистое и
иссохшее; такие же пустые, рыбьи глаза, хотя в них наблюдалось
несколько больше живости. В отличие от Скрягинса, господин
Скуперфильд был абсолютно лыс, то есть на его голове не было ни
одного волоса; худая кожа настолько туго обтягивала его череп,
что казалось, будто голова у него была костяная. Губы у него
были тоненькие, совершенно бескровные. Голос к тому же у него
был крайне неблагозвучный: какой-то резкий, дребезжащий,
скрежещущий. Когда он говорил, то казалось, будто кто-то залез
на крышу дома и скоблит там по ржавому железу тупым ножом.
Несмотря на то что уши у господина Скуперфильда были так же
велики, как и у господина Скрягинса, слышал он чрезвычайно
скверно. Ему постоянно чудилось, будто его кто-то о чем-то
спрашивает, поэтому он поминутно вертел во все стороны головой,
прикладывал к уху ладонь и препротивно пищал: "А? Что?.. Вы
что-то сказали? Я что-то вас плохо расслышал..." -- хотя никто
и не думал обращаться к нему с вопросом.
Каждый, кто впервые видел господина Скуперфильда, ни за что
не поверил бы, что перед ним миллионер, настолько он весь был
худой и, если так можно выразиться, узловатый. Нужно, однако ж,
сказать, что худел господин Скуперфильд вовсе не от того, что
ему нечего было кушать, а от собственной жадности. Каждый раз,