- Слушай, я тут диски перебирала, которые с собой успела взять. Оказывается, у нас
кино есть, которого ты не видел.
- А на чем мы его будем смотреть? - спросил он.
- На моем ноутбуке. Экран маленький, зато качество хорошее. Сядем поближе.
Он некоторое время молчал. Потом спросил:
- А какое кино?
- "Любовное настроение", Вонг Карвай. Стилизация под Гонконг шестидесятых.
- И про что там?
- Прямо про нас, - сказала я. - Там двое живут в соседних комнатах. И постепенно
проникаются нежностью друг к другу.
- Шутишь?
Я взяла коробку от DVD и прочла вслух короткую аннотацию:
"Су и Чоу снимают в доме соседние комнаты. Их супруги все время в отъезде. Чоу узнает сумочку Су, подаренную ей мужем. У его жены такая же. А Су узнает галстук Чоу, подаренный ему женой. У ее мужа такой же. Без слов понятно, что их супруги изменяют им друг с другом. Что делать? Может быть, просто погрузиться в сладкую музыку любовного настроения?"
- Я что-то ничего не понял, - сказал он. - Ну ладно, давай погрузимся...
Я поставила ноутбук на пол и вставила диск в дисковод.
Первые минут двадцать или около того он молча смотрел фильм, не проявляя никакой
реакции. Я знала это кино наизусть, поэтому смотрела не столько на экран, сколько - краем глаза - на него. Он выглядел расслабленным и спокойным. Улучив минуту, я подвинулась к нему поближе, запустила лапу ему в шерсть и повернула его на бок, так, чтобы он лег хвостом ко мне. Не отрываясь от экрана, он тихо зарычал, но не сказал ничего.
Ничего себе фразочка - "тихо зарычал, но не сказал ничего". Но так и было. Стараясь не спугнуть его, я спустила джинсы, высвободила хвост, и...
Ах, какой это был вечер! Мы никогда не ныряли в бездну так глубоко. Раньше во время
любовной галлюцинации я сохраняла память о том, где я и что происходит. А сейчас
переживания были такими, что в некоторые моменты я совершенно переставала понимать, кто я на самом деле - гонконгская женщина с русским именем Су или русская лиса с китайским именем А Хули. Несколько раз я испытала самый настоящий ужас, как если бы купила билет на слишком крутые американские горки.
Причина была в Александре - теперь от него исходила такая мощная гипнотическая
волна, что противостоять ей я не могла. Хоть ненадолго, но я становилась жертвой наваждения сама и проваливалась в иллюзию без остатка. Один раз он легонько куснул меня за мочку уха и сказал:
- Не кричи.
Я и не заметила, что кричала... Словом, это был полный улет. Теперь я понимала, что
переживают наши клиенты каждый раз, когда мы пускаем хвост в дело. Действительно, у
людей имелись причины относиться к нам настороженно. С другой стороны, если бы я знала,
какие запредельные ощущения мы им дарим, я брала бы минимум втрое больше.
Когда все кончилось, я осталась лежать на циновке рядом с ним, постепенно приходя в
себя. Я словно отлежала все тело - следовало дождаться, пока восстановится кровоток.
Наконец я почувствовала, что могу говорить. Он к этому времени уже стал человеком.
- Тебе понравилось? - спросила я.
- Ничего. Хорошая оперативная работа. Я хотел сказать, операторская. И режиссер тоже не дурак.
- Нет, я не про фильм.
- А про что тогда? - спросил он и поднял бровь.
Я поняла, что он в хорошем настроении.
- Про это, Саша, про это.
- Если про это, то очень песня понравилась. Давай еще разик поставим?
- Какая именно песня?
- Пацан Лос Диас. Я наморщила лоб.
- Чего?
- Ну гам слова такие, - сказал он чуть смущенно. - Там, конечно, что-то другое,
просто звучит похоже.
- Пацан? Где там? А, поняла. "Y asi pasan los dias у yo desesperando..." Это по-испански: "И так проходят дни, и я в отчаянии..."
- Да?
- А ты, наверно, думал, "мальчик хочет в Тамбов", часть вторая? Типа не попал пацан в Тамбов, пока был молодой, состарился и поет теперь о своей грусти.
- Все б тебе издеваться, - сказал он миролюбиво. - Так поставим? Или, может, лучше
все кино по новой?
На следующий день мы посмотрели фильм еще раз, потом еще и еще. И каждый раз этот
вихрь так же сладостно опустошал душу, как в самом начале. Мы долго отдыхали, лежа рядом. Мы не говорили - говорить было не о чем, да и не оставалось сил.
Мне нравилось класть на него ступни, когда он сворачивался в черный бублик, - для
вида он иногда рычал, но я знала, что ему это так же приятно, как и мне. С какой нежностью я вспоминаю сейчас эти дни! Прекрасно, когда два существа находят способ принести друг другу счастье и радость. И каким ханжой надо быть, чтобы осуждать их за то, что они чем-то не похожи на других!
Сколько их было, этих блаженных мгновений отдыха, когда мы лежали на циновке, не в
силах пошевелиться? Думаю, в сумме они дают вечность. Каждый раз время исчезало, и
приходилось дожидаться, пока оно раскрутится до своей обычной скорости. До чего мудро
устроена жизнь, думала я с ленивым удовлетворением, слушая, как поет нашу любимую песню
Nat King Cole. Был такой большой, серый, грубый. Собирался солнце сожрать. И сожрал бы,
наверное. А теперь лежит у моих ног мирная черная собачка, спокойная и тихая, и просит над ней не подтрунивать. Вот оно, облагораживающее влияние хранительницы очага. Отсюда и пошли цивилизация и культура. А ведь я даже не предполагала, что могу оказаться в этой роли.
Ах, милый Саша, думала я, ты никогда про это не говоришь. А я не решаюсь спросить... Но ты ведь не жалеешь о своей прошлой жизни - одинокой, неустроенной и волчьей? Ведь со мной тебе лучше, чем одному - правда, милый?
А?
... Y tu, tu contestando:
Quizas, quizas, quizas...
*
Я часто задумывалась, что это за собака, которая отстоит от волка так же далеко, как волк от лисы. Мифологических параллелей было множество, но сама я никогда не встречала такой странной разновидности оборотня. Этот иссиня-черный пес казался безобидным существом, но я нутром чуяла грозную тайну, которая в нем крылась. Все выяснилось случайно.
День начался с легкой ссоры. Мы выбрались в лес погулять, уселись на поваленное
дерево, и я решила развлечь его, исполнив старинную китайскую песню на стихи Ли Бо "Луна
над горной заставой". Я спела ее очень даже неплохо, только, пожалуй, слишком высоким
голосом - в древнем Китае это особенно ценилось. Но мое мастерство расшиблось о
кросс-культурный барьер - когда я кончила петь, он покачал головой и пробормотал:
- И как я, русский офицер, дошел до такой жизни?
Я так обиделась, что даже покраснела.
- Да ладно тебе, какой ты русский офицер? Так, бригадир мокрушников.
- Мы невиновных не убиваем, - сказал он сухо.
- А пушкиниста Говнищера кто на смерть послал? Думаешь, не знает никто?
- Какого пушкиниста Говнищера?
- Или как его звали... Ну этого, который еще за сигарету минет делал...
- Слушай, у тебя, по-моему, что-то с психикой. То у тебя рыбья голова медведем
работает, то какой-то Говнищер гибнет, а я во всем виноват.
- Я просто хотела сказать, что рыльце у тебя в пушку, и я в курсе. Только я тебя и с этим пушком люблю.
- Вот оттого у меня все проблемы, - сказал он тихо, - что ты меня любишь.
Я не поверила своим ушам.
- Что? Ну-ка повтори!
- Шучу, шучу, - торопливо сказал он. - Ты все время шутишь, ну и я пошутил.
Самое ужасное, что его слова были чистой правдой. И мы оба это понимали.
Установилось тяжелое молчание.
- А Говнищера мы не на смерть посылали, а на подвиг, - сказал он через минуту. - И
память его марать не надо.
Правильно, надо было сменить тему.
- То есть что, он знал? - спросила я.
- Какой-то частью сознания наверняка.
- Значит, упрекнуть себя не в чем? Александр пожал плечами.
- Во-первых, - сказал он, - у нас заявление есть, которое он в сумасшедшем доме
написал: "Хочу увидеть Лондон и умереть", дата и подпись. А во-вторых, нас по гуманитарным аспектам эксперт консультировал. Сказал, что все нормально.
- Это Павел Иванович? - догадалась я. Александр кивнул.
- А как он вообще стал на вас работать? Я имею в виду, Павел Иванович?
- Ему показалось важным, чтобы мы узнали о его покаянии. Странно, конечно, но зачем
отталкивать человека. Особенно если искренне покаялся. Нам ведь всегда нужна информация
- ну там по культуре, чтоб знать, кто с нами, а кто нет. Консультации опять же. Так и
прижился... Ладно, замнем. Бог с ним, с этим Говнищером. Если, конечно, не врут имамы.
После этого мы не обменялись ни единым словом до самого вечера - я дулась на него, а он на меня: сказано с обеих сторон было достаточно. Вечером, когда молчание надоело, он начал спрашивать у меня подсказки для кроссворда.
Он в тот вечер был в человеческом теле, и от этого в комнате делалось особенно уютно. Я лежала на циновке под лампой и читала очередную книгу Стивена Хаукинга - "Теория Всего" (не больше и не меньше). Вопросы Александра отвлекали меня от чтения, но я терпеливо отвечала на них. Некоторые веселили меня даже больше, чем книга.
- А как правильно пишется - "ги-е-некологи-ческая" или "гинекологическая"?
- Гинекологическая.
- Тьфу ты. Тогда все сходится. А я думал, там "е" после "и".
- Это потому, что ты подсознательно считаешь женщин гиенами.
- Неправда, - сказал он и вдруг засмеялся. - Надо же...
- Что там еще?
- Гинекологическая стоматология.
- Что - "гинекологическая стоматология"?
- Два слова в кроссворде стоят в линию. "Гинекологический" и "стоматология". Если
вместе прочитать, смешно.
- Это тебе от необразованности смешно, - сказала я. - А такая культурологическая
концепция существует на самом деле. Есть американская писательница Камилл Палья. У нее... То есть не у нее. Скажем так, она оперирует понятием "vagina dentata". Зубастая вагина - это символ бесформенного всепожирающего хаоса, противостоящего аполлоническому мужскому началу, для которого характерно стремление к четкой оформленности.
- Я знаю, - сказал он.
- Откуда?
- Читал. Причем много раз.
- У Камилл Палья? - спросила я с недоверием.
- Да нет.
- А где?