Ростислав. Если бы и так... то нам ли пугаться этого вопроса, нам ли, которых половина жизни протекла в трудах над этою страшною, но отрадною наукою.
Фауст. Согласен; кажется, мы то и делаем. Но возможно ли для этой науки, как и для всякой другой, то, что называется стройною логическою формою, - это вопрос иной.
Ростислав. Следственно, ты не допускаешь возможности логического построения мыслей?
Фауст. Я пока не допускаю того, чтоб люди, говоря между собою, совершенно понимали друг друга... Я не могу войти здесь в разбор тех начал, на которых для меня основано это убеждение; но, кажется, до него можно дойти и другими путями. Испытаю. Хорошо было Кондильяку; {2} для него вся философия состояла в искусстве рассуждать; он забыл только одно: что глупцы и сумасшедшие часто очень логически рассуждают; одного они не могут себе логически доказать: сумасшедший, что он сумасшедший, глупец, что он глуп. - К сожалению, я не знаю, каким образом каждый из нас может доказать себе, что он действительно в здравом уме, что он, например, не принимает части за целое, целое за часть, движение за покой и покой за движение, точно так же, как тот чудак, который, ходя по комнате, держался за стенку, полагая, что он вечно на корабле в бурную погоду; пока не открыт этот способ доказательства, до тех пор, по моему мнению, каждый разговор, каждая речь есть обман, в который мы впадаем сами и вводим других; мы думаем, что говорим об одном предмете, когда вместо того говорим о совершенно различных предметах...
Ростислав. Но тогда не было бы возможности двум людям никогда в чем-либо согласиться, а между тем это случается...
Фауст. Весьма редко, а если и случается, то, кажется, совсем иным процессом, далеко не логическим. Два человека могут согласно верить, или, если угодно, чувствовать истину, но никогда согласно думать о ней, и тем менее свое согласие выразить словами. Объясню тебе это весьма простым примером: кто из нас не знает, что такое металл? Каждый, даже не учившийся минералогии или химии, знает, что значит, когда говорят: "такое-то тело есть металл". В старинных химиях находились весьма подробные определения металла и отличий его от других минералов. Новейшие химики принуждены были отказаться от определения: что такое металл? И действительно, невозможно: чем отличается металл от других тел? крепостию, - но алмаз крепче металла; ковкостию, - тогда куда отнести ртуть? тем, что он простое тело? но простых тел более полсотни; блеском? но сера, слюда имеют металлический блеск в известных обстоятельствах; наконец, к довершению бед, открыли тело, имеющее в своих соединениях все свойства металлов, и между тем этого тела никто не видал; химия не может уловить его, оно почти не существует - это, как знаешь, металл аммоний. А между тем мы понимаем друг друга, когда говорим о металлах, и отнюдь не смешиваем этого тела с другими. Что ж это значит? что мы к данному слову присовокупляем еще какое-то понятие, не выражаемое словами, понятие, сообщенное нам не внешним предметом, но самобытно и безусловно исшедшее из нашего духа. Я привел в пример слово простое, означающее предмет простой; но что же должно происходить в наших словах, когда мы говорим о понятиях неосязаемых, о понятиях, заключающих в себе тысячу других понятий, каковы, например, понятия нравственные. Полное вавилонское смешение языков! Отсюда частию проистекает мое убеждение, что мы говорим не словами, но чем-то, что находится вне слов и для чего слова служат только загадками, которые иногда, но отнюдь не постоянно, наводят нас на мысль, заставляют нас догадываться, пробуждают в нас нашу мысль, но отнюдь не выражают ее. Оттого, чем подробнее мы хотим изложить какое-либо понятие, тем более мы должны употреблять слов или неопределенных знаков, словом, чем яснее, т. е. чем материальное хотим выразить нашу мысль, тем более она теряет определенности. В этом смысле, может быть, и говорил Сократ: "все, что я знаю, это - что ничего не знаю", а отнюдь не в духовном смысле, как обыкновенно полагают; ибо речь внутренняя всегда понятна для людей, находящихся в некоторой степени симпатии; в этом был убежден и Сократ - и тому доказательство: он не молчал. Одно условие понимать друг друга: говорить искренно и от полноты душевной; тогда всякое слово получает ясность от своего вышнего источника. Когда два или три человека говорят от души, они не останавливаются на большей или меньшей полноте своих слов; между ними образуется внутренняя гармония; внутренняя сила одного возбуждает внутреннюю силу другого; их соединения, как соединение организмов в магнетическом процессе, возвышает их силу; они оба дружно с быстротою неисчислимою переходят целые миры различных понятий и согласно достигают искомой мысли; если этот переход выразить словами, то, по их несовершенству, они едва означат лишь конечные грани: точку отправления и точку покоя; внутренняя нить, их связывающая, для слов недоступна. Оттого в живом, откровенном, искреннем разговоре, кажется, нет логической связи, а между тем лишь при этом гармоническом столкновении внутренних сил человека рождаются нежданно самые глубокие наблюдения, как заметил мимоходом Гете. {* "Wilhelm Meisters Lehrjahre" <"Годы учения Вильгельма Мейстера" (нем.)>} Этот гармонический процесс объяснить словами еще труднее, нежели объяснить, что такое металл; на этот процесс обыкновенно не обращают внимания, а между тем он так важен, что без предварительного изучения этого процесса - всякое философическое понятие, выраженное словами, есть не иное что, как простой звук, могущий иметь тысячи произвольных значений; словом, без предварительного изучения процесса выражения мыслей - никакая философия невозможна, {3} ибо при первом шаге она должна уже употребить этот процесс, а между тем явления, до некоторой степени однородные с этим процессом, у нас ежедневно пред глазами; возьмем пример самый простой: кто не знает, что лучший способ убеждения не логика, но так называемое нравственное влияние; отсюда различие между речью импровизированною и речью читаемою; отсюда простое слово: "вперед", произнесенное опытным полководцем, действует на воинов сильнее самой лучшей диссертации; отсюда, например, чудное действие речей Наполеона, которые в чтении - лишь набор напыщенных слов; отсюда, наконец, прелесть дружеской, откровенной беседы и нестерпимая тоска чопорного разговора.
Ростислав. Знаешь ли, что ты своими словами уничтожаешь возможность всякой науки, всякого изучения?
Фауст. Нет, я спасаю науку от того камня, который швыряется ей под ноги скептицизмом и догматизмом. Впрочем, не я начал. Шеллинг, в первый год текущего столетия, бросил в мир одну глубокую мысль, как задачу для юного века, задачу, которой разработка должна наложить на него характерическую печать и гораздо вернее выразить его внутреннее значение в эпохах мира, нежели всевозможные паровики, винты, колеса и другие индустриальные игрушки. Он отличил безусловное, самобытное, свободное самовоззрение души - от того воззрения души, которое подчиняется, например, математическим, уже построенным фигурам; он признал основу всей философии - во внутреннем чувстве, он назвал первым знанием - знание того акта нашей души, когда она обращается на самую себя и есть вместе и предмет и зритель; {*} словом, он укрепил первый, самый трудный шаг науки на самом неопровержимом, на самом явном явлении и тем, как бы по предчувствию, положил вечную преграду для всех искусственных систем, которые, подобно гегелизму, {4} начинают науку не с действительного факта, но, например, с чистой идеи, с отвлечения отвлечения. {* См. Hegel's Encyclopedic der philosophischen Wissenschaften im Grundrisse, 19 u 24. Tubingen <Гегель. Энциклопедия философских наук в кратком очерке,
19 и 24. Тюбинген (нем.)>, 1827.}
{* Вот подлинные слова Шеллинга: "Единственный предмет трансцендентальной философии есть внутреннее чувство, и предмет ее никогда не может быть, как в математике, предметом внешнего воззрения (Anschauung). - Предмет математики столько же не вне знания, как и предмет философии. Все существо математики основано на воззрении; она существует лишь в воззрении; но в воззрении внешнем. Оттого математик не занимается самовоззрением (актом построения), но только тем, что уже построено, что всегда может проявляться во внешность, тогда как философия вникает лишь в самый акт построения, в акт совершенно внутренний.
Сверх того, предметы тр<ансцендентальной> философии существуют тогда только, когда они суть произведения самобытные, свободные. - Нельзя принудить к внутреннему воззрению сих предметов, как можно принудить к внешнему воззрению математической фигуры: действительность математической фигуры основана на внешнем чувстве; точно так же действительность философического понятия основана на внутреннем". "System des transcendentalen Idealismus" <"Система трансцендентального идеализма" (нем.)>, 4. Tubingen, 1800.} _
Не знаю, ошибаюсь ли я, но мне кажется, что великий мыслитель, произнося великую мысль, живо чувствовал тот раздор между мыслию и словом, который, по моему убеждению, играет столь важную роль в жизни человечества. "Упрек в темноте, говорит он, {* Schelling's System des transcendentalen Idealismus, p. 51 <Шеллинг. Система трансцендентального идеализма, с. 51 (нем.)>.} который делают философии, происходит не от ее действительной темноты, но оттого, что не всякому дан тот орган, которым она может быть схвачена". Если так, то что значит слово, употребляемое нами для выражения мысли? Изменяемая форма, ясная для одного, менее понятная для другого, вовсе непонятная для третьего!
Ростислав. Так! Я согласен с тобою в том, что может относиться к высшим положениям философии, но в других подчиненных науках...
Фауст. Философия есть наука науки; ее основное положение не может быть вполне выражено словом, ибо как бы слово ни было совершенно, между им и мыслию будет всегда minimum разницы, которое дифферентируется смотря по философскому органу, о котором говорит Шеллинг; довести сей minimum разницы до нуля - есть в настоящую минуту высшая задача философии; до разрешения этой задачи, какое бы положение ни было взято за первоначальное (и чем выше оно, тем труднее), оно, проходя сквозь слова, будет иметь столько же смыслов, сколько голов человеческих... Это положение, приспособленное к какой-либо отдельной отрасли знаний человеческих, вносит и в нее свой изменяющийся, шаткий характер; отсюда логическое построение этой отдельной отрасли становится ложным, обманчивым, основанным на шатком значении употребленных слов...