"Скажите, нет ли возможности по наружным формам растения определить его внутренние свойства, как писал об этом Раймонд Луллий, - например, то или другое его врачебное свойство?" - Это собственно было бы медицинский предмет, я же занимаюсь только ботанической классификациею, а Раймонда Луллия мне не удавалось читать - я не библиоман.
"Не заметили ль вы аналогии в наружных формах растений, имеющих одинаковое врачебное действие? - нельзя ли при пособии этого явления составить более правильную, более постоянную систему растительного царства и на основании такой системы прямо искать еще не открытого растения, или в данном растении - того или другого вещества, а не наудачу?" - Это бы очень усилило наши средства, и пример тому хинина, которую гораздо удобнее употреблять, нежели самую хину; что же касается до аналогии, о которой вы говорите, то ее нельзя не заметить; так, например, большая часть ядовитых растений имеют нечто общее в своей физиономии; я не могу однако ж взяться за разработку этого предмета: это дело ботаников, а я - практический медик.
"Скажите по крайней мере, что такое жинсенк, {54} это странное растении, которое в Китае продается на вес золота и которому приписывают такую чудную силу?" - Я могу вам сказать: это - Panax quinquefolium, из семейства диоспирей; какие же свойства этого растения, о том спросите у химиков, а я - ботаник.
"Скажите, какой состав этого странного растения, какое его действие на организм и как его употребляют?" - Всего вернее, что оно состоит из кислорода, водорода, углерода и, может быть, азота; какое же его действие, спросите у ориенталистов или у путешественников.
"Вы, милостивый государь, один из немногих людей, которые долго жили в Китае, вы человек образованный, скажите, что такое это растение и как его употребляют?" - Слыхал я об нем, что его несколько родов, из которых один очень обыкновенный и не производит никакого действия, но другой очень редкий - или {* Возможно, описка - "и"? - Ред.} как я сам видел, действительно спасает самых трудных больных. Какое различие между этими родами и в каких случаях употребляют тот или другой, я не мог этого изучить - потому что не занимаюсь естественными науками: я лингвист и ориенталист.
"Милостивый государь, вы так хорошо пишете, - что бы вам написать книгу человеческим языком, которая бы сделала для всякого привлекательными и доступными физические знания". - Что делать? это не мой предмет! я занимаюсь только изящною литературою.
"Вы, милостивый государь, вы так глубоко изучили физику и естественную историю, - что бы вам исправить варварскую физическую номенклатуру, которая отталкивает читателей и делает лучшие физические сочинения непонятными для всякого не физика". - Что делать? это не мой предмет! я не литератор.
"Я слышал, милостивый государь, что вы напечатали вашу книгу о дифференциальном и интегральном исчислении; говорят, что если вникнуть в ваши формулы, то в них найдется объяснение почти всех физических, химических, этнографических явлений! как я рад, что вы наконец напечатали вашу книгу!" - Что пользы! ее едва ли прочтут десять человек, - а поймут едва ли трое в целом мире.
"А вы, милостивый государь, - вы, который по существу вашей науки должны иметь обо всем сведения, скажите, отчего разбрелись все ученые в разные стороны и каждый говорит языком, которого другой не понимает? отчего мы все изучили, все описали и - почти ничего не знаем?" - Извините, это не мой предмет; я только собираю факты - я статистик!..
Вячеслав. Будет! будет! если ты намерен собирать все недомолвки ученого мира, то можешь проговорить до скончания века...
Фауст. Я ищу: не сольются ли где-нибудь эти капельки крови, которые так усердно выпускаются этими господами изо всех жил природы, каждый из своей?
Виктор. Успокойся! они начинают сливаться: например, утверждено тожество электричества, гальванизма, магнетизма...
Фауст. Пора! об этом Шеллинг говорил уже лет 30 тому... что ж далее?..
Виктор. Тебе бы все хотелось философского камня! этим, к сожалению, наш век угодить тебе не может... точно так же, как ни магией, ни каб<б>алой, ни астрологией...
Фауст. Спроси у Берцелия, {55} Дюма, {56} Распайля {57} и у других химиков, принимают ли они наверное металлы за простые тела и станут ли они теперь смеяться над тем, кто бы стал отыскивать не философский камень - нет! как можно в XIX-м веке! нет! а радикал металлов, - то есть именно то, чего искали алхимики! - правда, они называли предмет своих исканий очень странными именами: Меркурием, квинтессенциею, девственной землею, - что совершенно непростительно с их стороны. - Скажу вам, господа, маленький секрет, только держите его про себя, - а не то скажут, что я, не в шутку, занимаюсь алхимиею. В новейшей химии есть одно несчастное простое тело, называемое азотом; это вещество служит очистительным козлищем для химических грехов; когда химик не знает, что он такое нашел, - тогда это не знаю он называет или потерей, или азотом, смотря по обстоятельствам; азот в наше время, несмотря на то, что об нем говорят беспрестанно, есть вещество совершенно отрицательное; если химикам попадется газ, который не имеет свойств ни одного из известных им газов, - то его называют азотом. Вот вам мой секрет: мне сдается, что азот не только был известен алхимикам, но что даже он для них был - сложное тело. Когда в этом убедятся и наши химики, тогда останется один шаг до металлического газа - или так называемого ныне, с ужимкою, - радикала металлов. Теперь я могу сказать, как некогда алхимики в конце загадочной страницы: "Сын мой! я открыл тебе важную тайну!". - Все это хорошо, - только вот что худо: когда это совершится, то, боюсь, люди точно так же будут смеяться над нашими атомами, исомерией, каталитическою силою, может быть, даже над нашими окислами, окисями, недокисями, перекисями и другими изящными именами, - точно так же, как мы смеемся над Меркурием, зеленым и красным драконом алхимиков...
Вячеслав. Разумеется, науки совершенствуются - и как знать, где они остановятся...
Фауст. Обман слов - по крайней мере, в нашем веке. Я вижу в нем одно: мы трудились, трудились - и опять дошли до того же, что до нас было известно. По-моему: незачем было ходить так далеко...
Виктор. По крайней мере мы оставим нашим потомкам богатые материалы, опыты, сделанные при пособии таких снарядов, об утонченности которых наши предшественники не могли иметь никакого понятия...
Фауст. Не знаю, к чему послужила выставка этих прекрасных, выполированных игрушек, которые называются физическими снарядами?.. У Архимеда для определения плотности тел был очень незавидный снаряд - вода; у Галилея для открытия законов движения маятника - снарядом была люстра, висевшая в церкви; для Ньютона, говорят, - яблоко...
Вячеслав. Но хоть из милости оставь что-нибудь нашему времени. Неужли все ученые, трудившиеся в продолжение целого столетия с половиною, не стоял? ни малейшего внимания?..
Фауст. О, нет! я этого не говорю! как не уважать ученых! как не уважать трудов и страданий немногих высоких деятелей, ощутивших в себе необходимость единства науки и не понятых современниками! Как, даже в низшей сфере деятелей, не изумляться тому мужеству, с которым они часто приносят в жертву науке и труд, и спокойствие жизни, и самую жизнь! Ученый для меня то же, что воин; я даже собираюсь написать прелюбопытную книгу: "О мужестве ученых", начиная с смиренного антиквария или филолога, который каждый день, мало-помалу, впивает в себя все зародыши болезней, грозящих его затворнической жизни, - до химика, который, несмотря на всю свою опытность, никогда не может поручиться, что он выйдет живой из лаборатории; начиная от Плиния-старшего, убитого в сражении с волканом, до Рикмана, застреленного громовым отводом, Дюлона, потерявшего глаз в борьбе с хлором, Парана Дюшателе, проводившего недели по колени в сточных ямах, заражавших весь город, до Александра Гумбольдта, спускавшегося в рудники, {58} чтоб испытать на себе действие асфикции, прикладывавшего себе шпанские мухи для гальванических опытов, до всех жертв плавиковой, гидрокиануровой кислоты... и уверяю вас, что никого не забуду. Но чем более я уважаю труды ученых, тем более [- еще раз -] скорблю об этой безмерной и напрасной трате раздробленных сил, которая замечается теперь на Западе; тем более скорблю, что наука более столетия все упрямее бредет по трудной, тернистой дороге и доходит лишь до мелких ремесленных приложений, которые, при другом пути, пришли бы сами собою, - или до простого механического записывания фактов, без цели, почти без надежды, подобно метеорологии... скорблю, что мы еще не вышли из пеленок восемнадцатого века, что еще не сбросили с себя постыдного ига энциклопедистов и материалистов, что общая, живая связь наук потерялась и что истинное начало знания все более и более забывается...
Вячеслав. По крайней мере ты не будешь отвергать успехов истории в наше время, потому что без нее ты сам бы не мог сделать шага в твоей атаке против нашего века...
Фауст. История! история еще не существует.
Виктор. Позволь хоть в этом усомниться! когда, в каком веке более обращалось внимания на историю? когда исторические сокровища подвергались такой усиленной разработке?
Фауст. И все-таки история как наука не существует! Главное условно всякой науки: знать свое будущее, т. е. знать, чем бы она могла быть, если бы она достигла своей цели. Химия, физика, медицина, несмотря на все их настоящее несовершенство, знают, чем они могут быть, - следственно, к чему они идут, - история и этого не знает: подобно ботанике, метеорологии, статистике, она накладывает камень на камень, не зная, какое выйдет здание, свод или пирамида, или просто развалина, да еще и выйдет ли что-нибудь.
Вячеслав. Ты смешиваешь историю с хронологией, с летописью... время летописей прошло; какой историк со времен Вольтерова "Опыта о нравах народных" {59} ("Essai sur les moeurs") не старается соединять исторические факты так, чтоб сделать возможными общие выводы?