- Мне нужны Паркленд и представитель профсоюза, - сказал он. -
Разыщите их и попросите побыстрее зайти ко мне.
Паркленда все знали - это мастер. А о том, какой представитель
профсоюза потребовался Мэтту Залески, тоже нетрудно было догадаться, поскольку всем уже наверняка известно о докладной с красной отметиной, лежавшей перед ним. На заводе дурные вести разносятся с быстротой пожара.
Нетронутая груда бумаг на столе, за которые ему вскоре предстоит
взяться, вернула Залески к мрачным размышлениям о том, сколько разных причин может вызвать остановку конвейера.
А остановка конвейера, прекращение выпуска продукции по любой причине были для Мэтта Залески все равно что нож в спину. Его обязанность, его raison d'etre "Смысл существования (фр.)." как раз и заключались в том, чтобы обеспечивать бесперебойную работу конвейера, с которого каждую минуту должна сходить готовая машина, и никому нет дела до того, как ему приходится крутиться, нередко чувствуя себя словно жонглер, подбрасывающий одновременно пятнадцать шаров. Начальство не интересуют ни его ухищрения, ни оправдания. Ему подавай лишь одно: квоты, показатели ежедневного выпуска продукции и производственных затрат. И если конвейер останавливался, Залески сразу об этом узнавал. Каждая потерянная минута означала, что завод недодал целый автомобиль и упущенного уже не наверстать. Таким образом, двух- или трехминутный простой обходился в тысячи долларов, при этом жалованье рабочим продолжало идти, как продолжали расти и прочие расходы.
Но по крайней мере сегодня хоть среда.
Щелкнул селектор.
- Они идут, мистер Залески.
Он коротко буркнул что-то в ответ.
Почему Мэтт Залески любил среды, объяснить было просто. Два дня
отделяют среду от понедельника и столько же от пятницы.
А понедельники и пятницы на автомобильных заводах из-за прогулов - самые тяжелые для начальства дни. Каждый понедельник куда больше рабочих, чем в любой другой день, не является на работу; а за понедельником по числу прогульщиков следует пятница. Дело в том, что по четвергам обычно выдают жалованье, и многие рабочие предаются трехдневному запою или принимают наркотики, а в понедельник отсыпаются или приходят в себя.
Таким образом, по понедельникам и пятницам все проблемы отступают на второй план, кроме одной, самой главной: как обеспечить выпуск продукции, несмотря на критическую нехватку рабочих. Людей переставляют, точно пешки на шахматной доске. Некоторых перебрасывают с той работы, к которой они привыкли, на ту, которой они раньше никогда не выполняли. Рабочим, обычно завинчивающим гайки на колесах, могут поручить установку передних крыльев, дав перед этим лишь минимальные инструкции, а то и никаких. Даже рабочих без особой квалификации, например, занятых погрузкой машин или уборкой помещений или взятых прямо из конторы по найму, могут направить туда, где образуется прорыв. И они иногда быстро осваиваются со своими временными обязанностями, а иногда целую смену пытаются приладить вверх тормашками шланг обогревателя или какую-нибудь другую деталь.
Это, естественно, не может не сказаться на качестве. Поэтому
большинство машин, выпущенных в понедельник и пятницу, собраны кое-как, с "запланированными" дефектами, и те, кто в курсе дела, избегают их, как гнилого мяса. Некоторые наиболее крупные оптовики, которым известно это обстоятельство и с которыми фирмы считаются ввиду объема их закупок, обычно требуют для наиболее уважаемых клиентов машины, собранные во вторник, среду или четверг, и сведущие покупатели обращаются именно к таким оптовикам, чтобы получить приличную машину. Сборка автомобилей для служащих компании и их друзей производится только в те же дни.
Дверь конторки, где сидел Залески, резко распахнулась, и в комнату - без стука - вошел Паркленд.
Это был широкоплечий, ширококостный мужчина лет сорока, иными
словами, на пятнадцать лет моложе Мэтта Залески. Учись он в колледже, он вполне мог бы быть защитником в футбольной команде, и вид у него был авторитетный в противоположность многим нынешним мастерам на заводе. Сейчас он был явно настроен на боевой лад - точно ждал неприятностей и приготовился встретить их. Лицо его пылало. Под правой скулой, как заметил Залески, темнел синяк.
Решив не обращать внимания на то, что Паркленд вошел без стука,
заместитель директора указал ему на кресло.
- Избавь свои ноги от необходимости держать такую махину и поостынь немного.
Некоторое время они в упор смотрели друг на друга поверх письменного стола.
- Я готов выслушать твою версию, - сказал Залески, - но только живо, потому как, судя по этой штуке, - и он постучал пальцем по докладной с красной отметиной, - ты нас всех втравил в такую историю...
- Ни черта я не втравил! - Глаза Паркленда гневно сверкнули, кровь прихлынула к лицу. - Я уволил этого парня, потому что он ударил меня. Больше того: я не намерен отменять свое решение, и если ты человек смелый или справедливый, то лучше поддержи меня.
Мэтт Залески взревел, как бык, чему он научился, разговаривая в цехах.
- Прекрати нести чушь, немедленно! - Не желал он, чтобы кто-то
диктовал ему, как себя вести. Но он тотчас взял себя в руки и пробурчал:
- Я сказал: поостынь! Когда придет срок, я сам решу, кого поддержать и почему. Так что прекрати нести эту чушь насчет того, кто смелый и кто справедливый. Ясно?
Взгляды их скрестились. Паркленд первый опустил глаза.
- Ну ладно, Фрэнк, - сказал Залески. - Начнем сначала, давай
рассказывай все по порядку.
Они с Фрэнком Парклендом давно знали друг друга. У мастера была
хорошая репутация, и он обычно был справедлив к рабочим. Только что-то из ряда вон выходящее могло так взбесить его.
- Один из рабочих сошел со своего места, - принялся объяснять
Паркленд. - Затягивал болты на рулевой колонке. По-моему, он новенький, вот и закопался, а конвейер-то уходит, вот он и напирал на впереди стоящего. Я велел ему стать на место.
Залески понимающе кивнул. Такое случается нередко. Какой-нибудь
рабочий выполняет ту или иную операцию на несколько секунд дольше, чем требуется. В результате по мере того, как машины продвигаются по конвейеру, он все больше выбивается из ритма и вскоре оказывается рядом с другим рабочим, выполняющим другую операцию. Мастер, заметив непорядок, обычно помогает новичку вернуться на место.
- Дальше, дальше!.. - нетерпеливо сказал Залески. В эту минуту дверь конторки снова распахнулась и вошел представитель профсоюза. Он был маленький, розовощекий, суетливый, в очках с толстыми стеклами. Звали его Иллас; всего несколько месяцев назад он еще сам работал на конвейере.
- Доброе утро, - поздоровался он с Мэттом Залески. Паркленду же
только кивнул.
- Мы как раз подбираемся к сути, - заметил Залески, указывая вновь прибывшему на кресло.
- Вы сберегли бы массу времени, если б прочли нашу жалобу, - сказал Иллас.
- Я ее прочел. Но иной раз не мешает выслушать и другую сторону. - И Залески жестом предложил Паркленду продолжать.
- Все, что я сделал, - сказал мастер, - это подозвал другого парня и сказал ему: "Помоги-ка этому малому вернуться на место".
- Ну и врешь! - Профсоюзный босс нахохлился и резко повернулся к
Залески. - На самом деле он сказал:
"Верни этого сопляка на место!" И сказано это было про нашего черного собрата, которому такое обращение особенно обидно.
- О Господи! - В голосе Паркленда звучали злость и раздражение. - Да неужели ты думаешь, я этого не знаю? Ты что, считаешь, что за время работы здесь я еще не научился не употреблять это слово?
- Но ты же его употребил, верно?
- Возможно, все может быть. Не могу сказать ни да, ни нет, потому что, истинная правда, не помню. Но если даже я так и сказал, то без всякого дурного умысла. Просто с языка сорвалось - и все.
Профсоюзный босс передернул плечами.
- Это ты сейчас мне вкручиваешь.
- Ничего я тебе не вкручиваю, сукин сын! Иллас поднялся.
- Мистер Залески, я ведь тут нахожусь в официальном качестве - как представитель Объединенного профсоюза автомобилестроительных рабочих. Если со мной будут так разговаривать...
- Больше этого не случится, - сказал заместитель директора. - Будь любезен, сядь-ка, и пока мы будем обсуждать этот вопрос, я бы посоветовал тебе самому не злоупотреблять словом "врешь".
От досады Паркленд изо всей силы ударил кулаком по столу.
- Я же сказал, что ничего я не вкручиваю, и так оно и есть. Да и сам парень не обратил бы на это внимания, если бы вокруг не подняли шум.
- Он, во всяком случае, говорит другое, - вставил Иллас.
- Сейчас, может, и говорит. - Паркленд повернулся к Залески. -
Послушай, Мэтт, этот парень - еще совсем ребенок. Чернокожий мальчишка лет семнадцати. Я против него ничего не имею: работает он, правда, медленно, но с делом справляется. У меня братишка ему ровесник. Я, когда прихожу домой, всегда спрашиваю: "А где сопляк?" Никому и в голову не приходит на это обижаться. Да и тут все было бы в порядке, не вмешайся тот, другой - Ньюкерк.
- Значит, ты все же признаешь, что употребил слово "сопляк"?
- О'кей, о'кей, употребил, - устало сказал Мэтт Залески. - Давайте все признаем, что так.
Залески старался сдерживаться, как делал всегда, когда на заводе
возникали расовые конфликты. Сам он терпеть не мог "черномазых" - эти предубеждения привила ему жизнь в густо населенном поляками пригороде Уайандотта, где он родился. Там поляки смотрели на негров с презрением, считая их людьми ненадежными, и все беспорядки приписывали им. Черные, в свою очередь, ненавидели поляков, и эта застарелая вражда чувствовалась и по сей день в Детройте. Однако Залески вынужден был подавлять свои инстинкты: когда ты командуешь таким заводом, где полно цветных, нельзя выставлять напоказ свои чувства - во всяком случае, часто. Как раз сейчас, после последних слов Илласа, Мэтту Залески очень хотелось сказать: "Ну и что, если он назвал его сопляком? Ну что тут такого особенного? Раз мастер сказал, значит, паршивец должен был вернуться на место". Но Залески понимал, что, скажи он такое, его слова будут тут же повторены и шум поднимется еще больший.