-- Я знаю, -- сказал молодой человек.
-- В Персии существует чрезвычайно редкая порода осла, -- продолжал
естествоиспытатель, -- древнее название его онагр, equus asinus, татары
называют его кулан. Паллас произвел над ним наблюдения и сделал его
достоянием науки. В самом деле, это животное долгое время слыло
фантастическим. Оно, как вам известно, упоминается в священном писании;
Моисей запретил его случать с ему подобными. Но еще большую известность
доставил онагру тот вид разврата, объектом которого он бывал и о котором
часто говорят библейские пророки. Паллас, как вы, вероятно, знаете, в Acta
Acad Petropolitana, том второй, сообщает, что персы и ногайцы еще и теперь
благоговейно чтят эти странные эксцессы, как превосходное средство при
болезни почек и воспалении седалищного нерва. Мы, бедные парижане, понятия
не имеем об онагре! В нашем музее его нет. Какое замечательное животное! --
продолжал ученый. -- Это-существо таинственное, его глаза снабжены
отражающей оболочкой, которой жители Востока приписывают волшебную силу;
шкура у него тоньше и глаже, чем у лучших наших коней, она вся в ярко-рыжих
и бледно-рыжих полосах и очень похожа на кожу зебры. Шерсть у него мягкая,
волнистая, шелковистая на ощупь; зрение его по своей остроте не уступает
зрению человека; онагр несколько крупнее наших лучших домашних ослов и
наделен чрезвычайной храбростью. Если на него нападут, он поразительно
успешно отбивается от самых свирепых животных; что же касается быстроты
бега, то его можно сравнить лишь с полетом птицы; лучшие арабские и
персидские кони не угнались бы за онагром. По определению, данному еще отцом
добросовестного ученого Нибура -- недавнюю кончину коего мы, как вы,
вероятно, знаете, оплакиваем, -- средняя скорость бега этих удивительных
созданий равна семи географическим милям в час. Наш выродившийся осел и
представления не может дать об этом осле, независимом и гордом животном.
Онагр проворен, подвижен, взгляд у него умный и хитрый, внешность изящная,
движения полны игривости. Это зоологический царь Востока! Суеверия турецкие
и персидские приписывают ему таинственное происхождение, и имя Соломона
примешивается к повествованиям тибетских и татарских рассказчиков о подвигах
этих благородных животных. Надо заметить, что прирученный онагр стоит
огромных денег: поймать его в горах почти невозможно, он скачет, как косуля,
летает, как птица. Басни о крылатых конях, о нашем Пегасе, без сомнения,
родились в тех странах, где пастухи могли часто видеть, как онагр прыгает со
скалы на скалу. Верховых ослов, происшедших в Персии от скрещивания ослицы с
прирученным онагром, красят в красноватый цвет, -- так повелось с
незапамятных времен. Быть может, отсюда ведет начало наша пословица: "Зол,
как красный осел". В те времена, когда естествознание было во Франции в
большом пренебрежении, какой-нибудь путешественник завез к нам, вероятно,
это любопытное животное, которое очень плохо переносит жизнь в неволе.
Отсюда и пословица. Кожа, которую вы мне показали, -- продолжал ученый, --
это кожа онагра. Ее название толкуется по-разному. Одни полагают, что Шагри
-- слово турецкое, другие склонны думать, что Шагри -- город, где эти
зоологические останки подвергаются химической обработке, недурно описанной у
Палласа, она-то и придает коже своеобразную зернистость, которая нас так
поражает. Мартеленс писал мне, что Шаагри -- это ручей...
-- Благодарю вас за разъяснения; если бы бенедиктинцы еще существовали,
то какому-нибудь аббату Кальмэ все это послужило бы основой для превосходных
примечаний, но я имею честь обратить ваше внимание на то, что этот лоскут
кожи первоначально был величиною... вот с эту географическую карту, --
сказал Рафаэль, показывая на открытый атлас, -- но за три месяца он заметно
сузился...
-- Да, -- отвечал ученый, -- понимаю. Останки живых организмов
подвержены естественному уничтожению, которое легко обнаруживается и в своем
ходе зависит от атмосферических условий. Даже металлы расширяются и
сжимаются чувствительным образом, ибо инженеры наблюдали довольно
значительные промежутки между большими камнями, которые первоначально были
скреплены железными полосами. Наука обширна, а жизнь человеческая очень
коротка. Поэтому мы не претендуем на то, чтобы познать все явления природы.
-- Заранее прошу прощения за свой вопрос, -- несколько смущенно
продолжал Рафаэль. -- Вполне ли вы уверены в том, что эта кожа подчинена
общим законам зоологии, что она может расширяться?
-- О, разумеется!.. А, черт! -- проворчал г-н Лавриль, пытаясь
растянуть талисман. -- Впрочем, милостивый государь, -- добавил он, --
сходите к Планшету, знаменитому профессору механики, -- он наверняка найдет
способ воздействовать на эту кожу, смягчить ее, растянуть.
-- Ах, я вам обязан жизнью!
Рафаэль раскланялся с ученым-естествоиспытателем и, оставив доброго
Лавриля в его кабинете, среди банок и гербариев, помчался к Планшету.
Теперь, после этого посещения, он, сам того не сознавая, владел всей
человеческой наукой-номенклатурой! Добряк Лавриль, как Санчо Панса, когда
тот рассказывал Дон-Кихоту историю с козами, забавлялся тем, что перечислял
животных и перенумеровывал их. Стоя одной ногой в гробу, ученый знал лишь
крохотную частицу того неисчислимого стада, которое бог с неведомою целью
рассеял по океану миров.
Рафаэль был доволен.
-- Буду держать своего осла в узде! -- воскликнул он.
Еще до него Стерн сказал: "Побережем осла, если хотим дожить до
старости! " Но скотина норовиста!
Планшет был высок, сухощав -- настоящий поэт, погруженный в
непрестанное созерцание, вечно заглядывающий в бездонную пропасть, имя
которой движение. Обыватели считают безумцами ученых -- людей с возвышенным
умом, этих непонятных, удивительно равнодушных к роскоши и светскости людей,
которые по целым дням сосут потухшую сигару и входят в гостиную,
застегнувшись вкривь и вкось. Настает день, когда они, долго перед тем
измеряя пустое пространство или же нагромождая иксы под Аа-Gg,
проанализируют какой-нибудь естественный закон и разложат какое-нибудь
простейшее начало; и вот толпа уже любуется новой машиной или какой-нибудь
тележкой, устройство которых поражает и сбивает нас с толку своей простотой.
Скромный ученый с улыбкой говорит своим почитателям: "Что же я создал!
Ничего. Человек не изобретает силу, он направляет ее, наука заключается в
подражании природе".
Когда Рафаэль вошел к механику, тот стоял как вкопанный, и можно было
подумать, что это повешенный, который, сорвавшись с виселицы, стал стоймя.
Планшет следил за агатовым шариком, катавшимся по циферблату солнечных
часов, и ждал, когда он остановится. У бедняги не было ни ордена, ни пенсии,
ибо он не умел показать товар лицом. Он был счастлив тем, что стоит на
страже открытия, и не думал ни о славе, ни о свете, ни о самом себе, он жил
наукой, ради науки.
-- Это неизъяснимо! -- сказал он. -- Ax! -- воскликнул он, заметив
Рафаэля. -- Я к вашим услугам. Как поживает ваша матушка?.. Зайдите к жене.
"Ведь я и сам мог бы жить так", -- подумал Рафаэль. Он показал ученому
талисман и, спросив, как на него воздействовать, вывел Планшета из
задумчивости.
-- Вы, может быть, посмеетесь над моим легковерием, -- сказал в
заключение маркиз, -- но я не скрою от вас ничего. Мне кажется, что эта кожа
обладает такой силой сопротивления, которую ничто не может преодолеть.
-- Светские люди весьма вольно обращаются с наукой, -- начал Планшет,
-- все они в беседе с нами напоминают некоего франта, который сказал
астроному Лалан-ду, приведя к нему после затмения нескольких дам: "Будьте
добры, начните сначала". Какое действие угодно вам произвести? Цель механики
-- применять законы движения или же нейтрализовать их. Что касается движения
самого по себе, то я со всем смирением вынужден объявить вам: мы бессильны
его определить. Ограничив себя таким образом, мы наблюдаем некие постоянные
явления, которые управляют действием твердых и жидких тел. Воспроизведя
первопричины подобных явлений, мы можем перемещать тела, сообщать им
движущую силу при определенной скорости, метать их, делить их на части или
на бесконечно малые частицы, смотря по тому, дробим мы их или же распыляем;
можем скручивать их, сообщать им вращательное движение, видоизменять их,
сжимать, расширять, растягивать. Вся наша наука зиждется на одном только
факте. Видите шарик? -- продолжал Планшет. -- Он вот на этом камне. А теперь
он там. Как мы назовем это действие, физически столь естественное, но
непостижимое для ума? Движение, передвижение, перемещение? Но ведь ничего же
не стоит за этими пустыми словами. Разве наименование есть уже решение
задачи? Вот, однако, и вся наука. Наши машины используют или разлагают это
действие, этот факт. Этот маловажный феномен, если применить его к
веществам, взорвет Париж. Мы можем увеличить скорость за счет силы и силу за
счет скорости. Что такое сила и скорость? Наша наука не может на это
ответить, как не может создать движение. Движение, каково бы оно ни было,
есть огромная энергия, а человек энергии не изобретает. Энергия едина, как и
движение, представляющее собой самую сущность энергии. Все есть движение.
Мысль есть движение. Природа основана на движении. Смерть есть движение,
цели коего нам мало известны. Если бог вечен, -- поверьте, и он постоянно в
движении. Бог, может быть, и есть само движение. Вот почему движение
неизъяснимо, как он, глубоко, как он, безгранично, непостижимо, неосязаемо.
Кто когда-либо осязал движение, постиг и измерил его? Мы ощущаем следствия,
не видя самого движения. Мы можем даже отрицать его, как отрицаем бога. Где