"Он весь в отца, - говорил себе офицер, продолжая свой мысленный монолог, - горд, скуп и нерешителен, все вместе. Хорош король, нечего сказать!"
Вдруг Людовик остановился.
- Лейтенант! - начал он.
- Здесь, ваше величество.
- Зачем сегодня вечером, там, в зале, вы крикнули: "Конвой его величества!
- Вы сами так приказали, ваше величество.
- Что вы! Я не произнес ни слова.
- Ваше величество, приказания даются знаком, жестом, взглядом так же ясно, так же внятно, как и словом. Слуга, у которого есть только уши, не слуга, а только половина хорошего слуги.
- Ваши глаза чересчур остры.
- Почему, государь?
- Они видят то, чего нет.
- Мои глаза и вправду хороши, хотя давно и много служат своему господину; когда они могут заметить что-нибудь, они никогда не упускают случая. Сегодня же вечером они заметили, что ваше величество даже покраснели от усилия сдержать зевоту; что ваше величество с мольбой посмотрели сперва на кардинала, потом на королеву-мать и, наконец, на дверь, в которую можно было выйти. Мои глаза хорошо все это заметили, как и то, что губы вашего величества шептали: "Кто поможет мне выйти отсюда?"
- Сударь!
- Или, по крайней мере: "Ко мне, мои мушкетеры!" Я не колебался более. Этот взгляд и слова были для меня приказанием, и я сейчас же крикнул: "Конвой его величества!" И я не ошибся: доказательством служит то, что ваше величество не выбранили меня, а вышли из зала, оправдав мои слова.
Король отвернулся с улыбкой. Через минуту он опять взглянул на умное, отважное и решительное лицо офицера, который стоял твердо и смело, как орел перед лицом солнца.
- Хорошо, - сказал король после непродолжительного молчания, во время которого он тщетно старался заставить офицера опустить глаза.
Видя, что король замолчал, лейтенант повернулся на каблуках и сделал несколько шагов к двери, пробормотав:
- Он ничего не скажет, черт возьми!.. Ничего не скажет!
- Благодарю вас, - отпустил его король.
"Недоставало только, - подумал офицер, - чтобы меня выругали за то, что я не так глуп, как другие".
И он направился к двери, энергично звеня шпорами.
Но, дойдя до порога, он почувствовал взгляд короля и обернулся.
- Ваше величество ничего больше не желаете мне сказать? - спросил он трудно передаваемым тоном: в нем не было навязчивости, но в нем звучала такая убедительная откровенность, что король тотчас ответил ему:
- Постойте...
- Ну! Наконец-то! - прошептал офицер.
- Слушайте. Завтра к четырем часам утра будьте готовы к выезду верхом, а также приготовьте лошадь для меня.
- Из конюшни вашего величества?
- Нет, из мушкетерской.
- Будет исполнено.
- Вы поедете со мною.
- Один?
- Да, один.
- Прикажете прийти за вами или ждать вас?
- Ждите меня у калитки парка.
Лейтенант поклонился, поняв, что король сказал ему все, что хотел.
Действительно, Людовик отпустил его, ласково махнув рукой.
Офицер вышел из королевской спальни и по-прежнему спокойно уселся в свое кресло. Но он не заснул, как следовало бы в такой поздний час, а задумался так крепко, как еще никогда в жизни.
Результат этих размышлений, казалось, был не столь печален, как результат прежнего раздумья.
"Хорошо, он уже начал, - думал офицер, - любовь подталкивает его, и он идет! Король никуда не годится, но, может статься, человек окажется лучше... Впрочем, завтра утром увидим..."
- Ого! - вдруг вскричал он, выпрямившись. - Вот грандиозная мысль, черт возьми! Может быть, наконец, все мое счастье в этой идее!
После этого восклицания офицер встал, и, засунув руки в карманы камзола, принялся быстрыми шагами мерить огромную переднюю, служившую ему штаб-квартирой.
Свеча дрожала от свежего ветерка, который, пробираясь сквозь щели в дверях и в окнах, проникал в комнату. Свет казался красноватым, неровным: он то ярко блистал, то меркнул, и по стене ходила тень офицера, изображавшая его, как на гравюрах Калло, в профиль, со шпагой и в шляпе с пером.
- Черт возьми! - шептал он. - Или я ничего не понимаю, или Мазарини ставит ловушку влюбленному королю. Мазарини сегодня вечером назначил свидание и дал адрес так охотно, как мог сделать только Данжо. Я отлично слышал и понял все. "Завтра утром, - сказал кардинал, - они будут против Блуаского моста". Черт возьми! Это ясно, особенно для любовника! Вот откуда нерешительность и смущение короля, вот откуда приказ: "Господин лейтенант мушкетеров, завтра в четыре часа утра садитесь на лошадь". Это так же точно, как если бы он мне сказал: "Господин лейтенант мушкетеров, завтра будьте у Блуаского моста, слышите?" Значит, здесь кроется государственная тайна, которой обладаю я, человек ничтожный. А почему овладел я этой тайной? Потому, что у меня хорошие глаза, как я сейчас сказал королю. Говорят, он до безумия влюблен в эту итальянскую куклу! Говорят, он на коленях просил у матери позволения жениться на этой девчонке! Говорят даже, что вдовствующая королева справлялась в Риме, будет ли такой брак без ее дозволения считаться действительным. О, если б мне было двадцать пять лет! Если б рядом со мной были те, кого уже нет здесь! Если б я не так глубоко презирал весь свет, я поссорил бы кардинала Мазарини с вдовствующей королевой, Францию с Испанией и сам выбрал бы королеву... Но, черт возьми!..
Офицер щелкнул пальцами в знак презрения.
- Этот дрянной итальянишка, этот скупец, гнусный скряга, который сейчас отказал в миллионе английскому королю, не даст мне, пожалуй, и тысячи пистолей, если я принесу ему эту новость. Черт возьми!.. Я становлюсь ребенком, глупею... Может ли Мазарини дать что-нибудь кому-нибудь!
И лейтенант громко расхохотался.
- Лягу сейчас, - решил он, - и засну. Мой ум устал от впечатлений сегодняшнего вечера. Завтра он будет яснее.
Дав самому себе такой совет, он завернулся в плащ.
Минут через пять он уже крепко спал, стиснув кулаки, раскрыв рот, из которого вырывались не тайны, а звучный храп, свободно разносившийся под величественными сводами огромной передней.
XIII. МАРИЯ МАНЧИНИ
Едва солнце первыми лучами осветило верхушки деревьев в парке и крыши замка, как юный король, страдавший бессонницей от любви и проснувшийся уже два часа назад, сам отворил ставни и бросил пристальный взгляд во двор безмолвного замка.
Он увидел, что настало условленное время: на больших башенных часах стрелка показывала уже четверть пятого.
Не будя камердинера, спавшего глубоким сном в нескольких шагах от пего, он оделся сам. Камердинер в испуге прибежал помогать ему, думая, что оказался неисправным по службе, но Людовик отпустил его, приказав не говорить никому ни слова.
Потом он спустился по маленькой лестнице, вышел через боковую дверь и увидел у стены парка всадника, Державшего под уздцы лошадь.
Всадника этого под широким плащом и надвинутой шляпой нельзя было узнать.
Лошадь была оседлана очень просто, и самый опытный глаз не нашел бы в ней ничего необыкновенного.
Людовик взял в руку повод; офицер держал ему стремя, не сходя с седла, и тихим голосом спросил приказаний его величества.
- Поезжайте за мной!
Офицер пустил свою лошадь рысью за Людовиком XIV. Так они добрались до моста.
Когда они переехали через Луару, король повернулся к своему спутнику:
- Поезжайте вперед, все прямо, пока не заметите кареты. Увидев ее, возвращайтесь известить меня. Я буду ждать вас здесь.
- Не соблаговолит ли ваше величество сообщить мне приметы этого экипажа?
- В нем приедут две дамы. Возможно, что с ними будут горничные.
- Ваше величество, я не хотел бы ошибиться. Нет ли еще каких-нибудь особенностей?
- На карете, вероятно, будет герб кардинала.
- Этого мне достаточно, - сказал офицер, знавший теперь точно, кого он должен искать.
Он поскакал в указанную сторону. Не проехал он и пятисот шагов, как увидел за пригорком четырех, мулов и карету.
За первой каретой следовала другая.
Достаточно было офицеру взглянуть на них, чтобы убедиться, что это те самые экипажи, которые ему поручено было отыскать.
Он тотчас повернул назад и, подъехав к королю, доложил:
- Ваше величество, экипажи близко. В одном две дамы со своими служанками, а в другом лакеи, провизия и поклажа.
- Хорошо, хорошо, - взволнованно отвечал король. - Поезжайте, прошу вас, и скажите этим дамам, что придворный кавалер желает засвидетельствовать им свое почтение.
Офицер поскакал галопом.
- Черт возьми! - ворчал он, погоняя лошадь. - Вот новая должность, и, надеюсь, почетная! Я жаловался на свое ничтожество - и вдруг стал наперсником короля. Я - мушкетер! Можно лопнуть от гордости.
Он подъехал к карете и выполнил поручение, как учтивый и искусный посредник.
Действительно, в карете сидели две дамы: одна - замечательная красавица, хотя и несколько худощавая; другая - менее красивая, но чрезвычайно живая и грациозная. Легкие морщинки на лбу указывали на ее сильную волю. Проницательный взгляд ее живых глаз был красноречивее всех любезных слов, общепринятых в те времена.
ДаАртаньян обратился ко второй, и не ошибся, хотя первая, как мы сказали, была гораздо красивее.
- Сударыня, - поклонился он, - я лейтенант королевских мушкетеров. Здесь, на дороге, вас ждет один кавалер, желающий засвидетельствовать вам свое почтение.
При этих словах черноглазая дама вскрикнула от радости, выглянула в дверцу кареты и, видя, что король скачет к ним навстречу, протянула к нему руки с возгласом:
- Ах, дорогой государь!
Слезы брызнули из ее глаз.
Кучер остановил лошадей, горничные в смущении встали, а другая дама слегка поклонилась и улыбнулась той насмешливой улыбкой, какую вызывает ревность на уста женщины.
- Мария, милая Мария! - вскричал король, схватив руки дамы с черными глазами.
Он сам отворил тяжелую дверцу кареты и с таким пылом помог даме выйти, что она очутилась в его объятиях, прежде чем ступила на землю.
Лейтенант, стоявший по другую сторону кареты, все видел и слышал, не будучи, однако, никем замечен.